RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Григорий Дубовой

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ

ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 2. СТАНОВЛЕНИЕ

 

 Глава 11. Полуостров Рыбачий. Безуспешная   экспедиция

Итак, очередной отпуск, которого ждёшь целый год с надеждой провести его по плану, сменившемуся минимум сто раз, пробежал воистину "как сон, как утренний туман". Он в этом году проведен был бездарно и неинтересно. На юге в конце ноября было слякотно и холодно. Приятели по школе, по техникуму, которые не служили в армии или уже отслужили, были заняты своими делами и заботами. Я понял, что у них совсем другая жизнь, и мне они были уже неинтересны. Наверное, я им также был неинтересен.

 

Начальник экспедиционного строительного участка

Северовоенморстроя техник-

лейтенант Григорий Дубовой.  

1955 год.

 

Повидавшись с родственниками и близкими мне людьми, я начал собираться домой, в Ваенгу. Здесь я должен был поработать пять месяцев и отправиться в следующую экспедицию на Канин Нос, как было договорено в начале службы в экспедиционном управлении. В настоящее время мой участок на Канином Носу был законсервирован до конца мая.

Когда после отпуска я явился в управление, ни начальника майора Иванько, ни главного инженера, инженер-майра Мильштейна в управлении не было. Начальник был в командировке, главный инженер не вернулся из отпуска. Отдыхая на юге, он заболел, и никто не знал, вернётся ли он вообще. Пока не было начальства, я занимался проверкой комплектовочных ведомостей и их корректировкой. Работа мне нравилась. Приходил на работу в 8 часов утра. Никто мне не мешал. В 17 часов я уходил домой.

Домашний уклад жизни, к которому я не успел ещё привыкнуть, мне тоже нравился. Жена работала в школе. Утром мы завтракали и уходили на работу. В 12 часов дня встречались и обедали. Обедали дома, но бывали дни, когда приходилось обедать в ресторане дома офицеров флота, который находился рядом с нашим финским домиком. По вечерам ходили в гости к друзьям или принимали их дома у себя. Идиллия...

Так продолжалось целых три дня. Четвёртое утро встретило меня морозной ветреной погодой. Слабые фосфорические мазки северного сияния на чёрном небосводе лениво передвигались по сфере, рисуя диковинные узоры, сменяющие друг друга.    

  Стройуправление размещалось в маленьком двухэтажном деревянном домике, занимая полдома. Внутри было светло и тепло от мощных электроламп и центрального отопления местной котельной. К 8 утра я уже был на рабочем месте. Пять минут на приветствие коллег — и начиналась работа. Работал в основном в производственном отделе. Начальства не было. Штат управления, который находился в этом здании, был небольшой. В производственном отделе работали две вольнонаёмные женщины, начальник отдела-инженер и техник отдела техник-строитель. В бухгалтерии работали финансист-капитан интендантской службы, бухгалтер-вольнонаёмная и кассир. Отдел снабжения возглавлял капитан интендантской службы. В его штате были вольнонаёмные экспедиторы, которые в конторе появлялись очень редко. Основной большой штат работников управления находился на многочисленных точках Заполярья, участках и отдельных прорабствах. Они появлялись в управлении ещё реже экспедиторов. Был ещё один начальник, о котором умолчать нельзя — это замполит управления, служебные функции которого охарактеризовать невозможно. Это был капитан 3 ранга Беляк. Мужчина средних лет, среднего роста, с большой розовой лысиной на круглой шаровидной голове, с грязно-серыми, немного навыкате глазами, под которыми на лице выделялся огромный нос. Он рьяно отчитывал пропойц — за пьянство, развратников — за разврат. В его подчинении никого не было, поэтому он отвечал за всех, а практически ни за кого. Его функциональная работа заключалась в проведении один раз в неделю политчаса с теми, кто в момент политчаса находился в управлении. Собирая материалы из статей центральных газет, он от своего имени корил капиталистических руководителей государств и восхвалял политику руководителей коммунистических партий, в первую очередь руководителей КПСС. Что касается работы, которую выполняло управление, он её не знал, ею не интересовался, на точках не бывал, и даже тогда, когда погибли два солдата с отдельной роты, обслуживающие наше управление, то отправкой покойных солдат на родину занимались строевые командиры. Формально всю производственную политику осуществлял начальник управления майор Иванько, фактически производственно-техническую политику вёл инженер-майор Мильштейн.

Итак, на четвёртый день моего возвращения из отпуска я еще не успел  вынуть чертежи со шкафа ПТО, как дежурный по управлению передал мне, что меня вызывает начальник управления. Это обстоятельство породило во мне плохое  предчувствие.

Когда я зашёл в кабинет  к начальнику, там находился замполит. Я отрапортовал, как положено по уставу. Иванько рапорт принял, в отличие  от Мильштейна, который давал отмашку рукой и тихо говорил: „Хватит". Беляк стоял в сторонке опустив глаза в пол, как будто он там что-то ищет.

Приняв рапорт, Иванько сделал небольшую паузу и, как бы набравшись сил, приказал мне утром прибыть на шестой причал мурманского порта и на самоходной барже отбыть на полуостров Рыбачий. При объявлении приказа он так сощурил глаза, что не было видно его зрачков. По направлению его головы я определил, что он смотрит не на меня, а на дверь, которая была за мной. Он нарушил то единственное моё условие, на котором я давал согласие идти в экспедицию. Это условие заключалось в том, что в зимнее время я буду работать на базе, то есть в Ваенге. Тогда все мне это обещали. Напоминать сейчас ему об этом обещании было бесполезно. Я отдал честь и вышел из кабинета. Беляк вышел вслед за мной. В коридоре он объяснил мне, что начальник участка на Рыбачьем капитан Жаворонкин — пожилой человек, что он приболел и должен уйти в отпуск. Что начальник не видит никого из инженерного состава, кто бы мог справиться с работой на этом участке.

Я давно понял, что с замполитом вопросы решать нельзя, он хорошо усвоил принцип единоначалия в армии, и это ему  нравилось... Он с начальником иногда отправлял экспедиции, а провожал или встречал личный состав в Мурманске в тех случаях, корабли не могли причалить в Ваенге. Беляк приезжал за людьми, сидя в кабине автомашины. При этом прибывший из экспедиции офицер должен был 40 километров сидеть в кузове машины на морозе, так как место в кабине занимал замполит. Правда, нужно быть справедливым и отметить, что лично мне Беляк оказал большую услугу. Когда я уходил в первую экспедицию, он пошёл в АХО и получил моей жене ордер на вселение в отдельную комнату общежития и самруководил её переселением. Большое ему спасибо. Но в коридоре, когда он мне объяснял то, что меня не интересовало, я махнул рукой и ушёл. Это была частная беседа, и я мог допустить такую вольность. В производственном отделе я получил чертежи и сметы. Всё это разложил на столе, пытаясь понять, что я буду строить. Сметы на столе не поместились, я их положил на шкаф. Мысли у меня были уже дома. Я думал, как мне объяснить жене, что после восьмимесячной разлуки я опять её покидаю. Поняв, что я сейчас ничего не сумею полезного сделать, я собрал чертежи и ушёл домой.         

Дома меня ждал неприятный разговор с женой. К моему великому сожалению, я ей ничем не мог помочь. Когда пришёл домой, жены дома ещё не было, она была на работе в школе. Я решил наколоть немного дров для печки. Это всё, что я мог сделать. Однако по приходе жены никакого разговора не было. Она увидела, что я в неурочное время дома, значит, у меня опять имеется предписание идти в экспедицию. Весь разговор ограничился вопросом о времени отбытия.

Утро выдалось умеренно холодным, тихим. Два чемодана с притороченными к ним полушубком и валенками стояли у дверей и ожидали хозяина. В 6.30 утра я вышел к остановке такси и через час был уже у железнодорожного вонзала в Мурманске. К нужному причалу я шёл уверенно, так как в солдатскую бытность я много раз ходил по этой дороге из посёлка Роста в Мурманск и обратно. Причал мне также был знаком. Когда я был командиром взвода, меня сюда посылали ремонтировать его. Проходя в порту много пирсов, причалов я ещё издали увидел самоходную баржу, которая грузилась. На капитанском мостике стоял офицер и руководил погрузкой. Его краткие команды, усиленные мегафоном, звонко разносились по всему причалу. По его приказу баржа лениво перешла с одного причала маленького фиорда к другому причалу, где уже стоял пневмоколёсный кран, и на стоящих рядом автомашинах лежали какие-то ящики оборудования. Это были ящики с явно не моим оборудованием. Видимо,  на баржу комплектовались грузы разным потребителям.

Я расхаживал по причалу, ожидая появления командира роты, который не спешил появляться. Никакие мысли о дальнейшей работе меня не мучили. Я не знал объекта, он был для меня неинтересен. Этот объект был во много раз меньшим, нежели мой канинский. Здесь мог справиться любой вольнонаёмный мастер, и такие были на некоторых участках. Они работали вместе с начальниками участков. На Канином Носу на объекте длиной в семь километров я работал один. К девяти часам я увидел на причале военного. Он был одет в полушубок, обут в валенки. В руках у него был маленький чемоданчик. Военный шёл ко мне. Когда он подошёл, мы отдали друг другу честь

— Майор Маслов, — представился военный. Он окинул меня изучающим взглядом и после небольшой паузы продолжил, — нам предстоит вместе поработать

— …Выходит так, — ответил я, так же бесцеремонно осматривая майора, как он меня, а затем представился.

Майор был ниже меня ростом. Он чем-то напоминал мне героя Советского Союза майора Тряскина, с которым я шёл в первую экспедицию на Канин Нос. Круглая, как шар, голова, выделяющиеся скулы, немного раскосые глаза напоминали о том, что в старые времена нашу землю заполоняли монголы.  Официальность дальнейшего знакомства как ветром сдуло. Дело в том, что должностное звания командира отдельной роты соответствовала званию майора. А должностное звание начальника участка соответствовало званию инженера-подполковника. У меня звание было младший техник-лейтенант. Наши инженеры-подполковники после войны успели обрасти брюшками и на линейную работу шли очень неохотно, ограждая себя всевозможными больничными справками. Майор мне рассказал, что он уже много времени работает командиром отдельной роты. Рота прописана обслуживать экспедиционное управление.

Мы со стороны наблюдали загрузку корабля и не спешили идти на корабль.

— Знаешь, лейтенант,  — обратился ко мне майор, — не люблю я ходить на этих самоходках, душа не лежит. На малейших волнах её трясёт, как гомновозную колымагу. Сидишь с личным составом в трюме, как в гробу, даже 100 граммов выпить негде. Мне сказали, а это точно, что завтра на Рыбачий идёт прицепная баржа. При этом прицепная баржа идёт в порт Озерки, где стоит наш трактор без горючего. Без трактора нам делать нечего. Считаю, что нам нужно сейчас найти баржу, которая идёт в Озерки, и завтра уйдём по назначению

— Товарищ майор, мне эти выкладки ни о чём не говорят. Я практически вообще не знаю, что предстоит мне делать. Поэтому до принятия мной участка я буду выполнять то, что Вы считаете нужным делать. На участке при выполнении работ буду командовать я. Проведенная экспедиция на Канином Носу показала рациональность такой совместной работы.

— Лейтенант, ты прав. Поэтому сейчас мы отправимся на поиски нашей баржи, она где-то тут недалёко. Дальше будем действовать по обстоятельствам.  Пошли!

Мы перешли на следующий причал, где стояла прицепная баржа. На барже никого не было. Мы пошли дальше. Счастье нам улыбнулось на третий раз. Вся команда была в сборе: два молодых матроса и пожилой моряк с огромными усами и гнутой трубкой во рту, от которой усы приобрели коричневую окраску. Маслов представился пожилому моряку, который был явно шкипером.  

— Я командир роты, которая вас будет разгружать. Мои солдаты сейчас находятся в Май-Наволке. Если Вы не против, то мы с начальником участка пойдём с вами в Озерки и организуем быструю разгрузку. Я отсюда вызову отделение в Озерки, чтобы они нас ждали.

— Ради Бога, пожалуйста, располагайтесь, места всем хватит, — с откровенной готовностью пригласил нас шкипер на баржу.

— Вот видишь, лейтенант, а ты говорил, что мы не найдём баржу! Располагайся здесь на лежаке, а я, с разрешения хозяина, займу место в том маленьком кубрике, — он показал на открытую дверь в маленький кубрик.

— Да чего там, располагайся, майор, — сказал шкипер, обрадованный тем, что ему не придётся организовывать разгрузку.

— Вот и лады, — хлопнул в ладоши майор. — А ты говорил, лейтенант, что мы не найдём баржу. Это же не игрушка, а настоящий корабль!

Я от удивления открыл рот. Я вообще ему ничего не говорил, а если по большому счёту, то я не давал согласия идти на прицепной барже, так как считал самоходную баржу более надёжным транспортным средством. Майор не унимался:

 — Ты перекури, а я подойду к начальнику причала и позвоню в Май-Наволок на пост, чтобы передали в роту приказ подготовить в Озерках бригаду для разгрузочных работ. — Он поставил свой чемоданчик в кубрик и ушёл. Я осмотрел помещение, в котором находился. Стол, скамейки, топчан были прикреплены к полу. На столе по периметру были прикреплены опускающиеся бортики, как на всех кораблях. Из этого зала вели двери в отдельные кубрики, где моряки отдыхали и, собственно, в них жили, не имея жилья в городе. Я вышел на причал.

Погрузочные работы закончились. Тем более, что был воскресный выходной. День был прекрасный. Ничего не предвещало  потрясений. Правда говорят, что после такого штиля обычно срываются ураганы, но пока было прекрасно. На причале показался Маслов. Казалось, он не идёт, а катится. При небольшом росте, укутанный в ватный костюм, полушубок, валенки, он казался катящимся колобком.

— Вот и всё, лейтенант, — ещё не доходя ко мне, прокричал он. — Теперь мы свободны? Свободны, — сам себе ответил майор. — Да здравствует „Северное сияние"!                                                                                              

Когда мы покидали причал, мы видели самоходку с нашим грузом и двумя сопровождающими солдатами, которая уже покинула акваторию порта и шла на полуостров Рыбачий.

Один из ресторанов Мурманска мы назвали „Северным сиянием", там мы    иногда коротали своё время. По дороге в ресторан мы фактически познакомились. Мой спутник родом был из-под Костромы, прошёл всю войну от звонка до звонка. Дважды был ранен, контужен. Военного училища не кончал. Звания присваивали во время войны иногда после госпиталя. Он был на курсах переподготовки. Женился перед концом войны. Жена была ранена. С фронта вернулся с женой-инвалидом, и они поселились в Ваенге. Жену демобилизовали по инвалидности, он продолжал служить в строительных войсках командиром отдельной роты. О жене он заботился, как о ребёнке. Детей у них не было. Маслов в разговоре признался, что любит немного выпить. С виду он был очень похож на Героя Советского Союза Тряскина, с которым я шёл в первую экспедицию на Канин Нос. Такое же круглое лицо, немного побитое оспой, такой же разговор. Даже поднимая стакан водки к губам, они одинаково поднимали зрачки глаз кверху, как бы благодарили Всевышнего за предоставленное удовольствие. Это я заметил уже позже, когда мы сидели в ресторане. Одновременно я пришёл к выводу, что когда он сказал, что немного выпивает, то явно скромничал.

Конечно, дорогой читатель, ты можешь нас осудить за то, что мы во время службы пошли в ресторан, пьянствовали, подавали плохой пример подчиненным. Ты будешь прав. Но что значат эти считанные часы суток в сравнении с тем, что нам предстояло пережить! Многомесячная работа в тундре зимой, без выходных дней, без нормированного рабочего времени... Питания  нам хватало, но оно было или консервированное — борщ, тушёнка, или из сухих овощей: лук, картофель, капуста. Мы не знали, что такое выходной день. Была работа в три смены. Были 60 человек солдат-рабочих. Солдаты должны были быть одеты, обуты, накормлены. Солдатам нужно было давать задание и принимать выполненную работу. Этим занимался начальник участка, командир роты, командиры взводов и четыре сержанта, которые работали с солдатами. Сейчас было наше время, и мы его проводили так, чтобы не было мучительно больно...               

Электросветильники весело освещали зал, начал играть оркестр, появилась нарядная публика. Мы сидели в выбранном нами углу, молодые официанточки подносили нам всё, что мы заказывали. Мы сидели, закусывали. Мой визави начал сдавать. Беседа становилась всё менее содержательной. Часы показывали 21 час. Пора было уходить. Характера майора я не знал, и это могло плохо закончиться. Я позвал официантку и попросил счёт. Сумма была довольно крупной. Майор хотел платить сам. После нескольких бурных объяснений решили платить поровну. Я чувствовал себя нормально. Когда нас немного продул морозный ветерок, ожил полностью и майор.

— Лейтенант, давай поедем домой, а завтра первым автобусом или такси приедем, — обратился ко мне майор.

Я упрашивать себя не заставил и согласился. Взяли скучающее на стоянке такси и поехали. Дорога была отличной, и мы через сорок минут были дома. Жена ещё спать не ложилась, готовилась к завтрашним урокам. Моему приезду не удивилась. Я только сказал, что уходим завтра, и завалился спать. Проснулся в назначенное мной время. Голова была чугунная от вчерашней попойки. Вышел на улицу, растёрся по пояс снегом. Зашёл в комнату, вытерся тёплым полотенцем. Ожил. В голове прокручивался вчерашний день. И словно ударом молнии меня пронзило воспоминание о том, что большую часть чертежей и смет я оставил на шкафу производственного отдела управления. Выпив стакан чая с бутербродом, я не стал будить жену, чуть ли не бегом направился в управление. Я обратил внимание, что дверь в управление была открыта в такую рань. Дежурила по управлению начальник ПТО Марья Степановна. Увидев меня, она воскликнула:

— Вы здесь?! — и широко раскрыла испуганные глаза.

— Марья Степановна, — обратился к ней я, — через два часа я с майором на прицепной барже отправляюсь в Озерки. Майор сказал, что так нам будет удобней и быстрее...

— Да о чём вы говорите, — прервала меня дежурная, — корабль, на котором вы должны были идти, затонул. Я получила из штаба флота телефонограмму и уже отправила посыльного за начальником. Он с минуты на минуту придёт.

Услышав, что майор Иванько должен с минуты на минуту прийти, я схватил чертежи и папки со шкафа, куда я их положил вчера. Убегая, я попросил дежурную, чтобы никому не говорила, что утром я был в управлении. На стоянке такси стояло несколько машин в ожидании пассажиров. В Ваенгу они привезли запоздавших офицеров из Мурманска, которые воскресный день и ночь провели в городе. Я вскочил в  переднюю машину, где уже сидел один пассажир, и машина сразу рванула с места, как норовистая лошадь. Я начал обдумывать наше положение. Сейчас начнётся расследование: кто был на корабле. Затонувших с кораблём людей вытащат водолазы, опознают несчастных, среди которых, к счастью, нас не будет. Мы будем числиться пропавшими без вести. А как себя будет чувствовать жена? Ведь весть о катастрофе разнесётся по гарнизону моментально! Положение не из лучших. Правда, Марья Степановна меня видела после сообщения о катастрофе, но я её попросил никому об этом не говорить. Размышляя о случившемся, я не заметил, как быстро мы прибыли в Мурманск. Подъехав к новому, недавно сданному в эксплуатацию вокзалу, водитель остановился и выпустил пассажиров, хлопнул дверкой машины и умчался на стоянку. Я чуть ли не бегом по лестнице спустился к посадочной площадке вокзала, перешёл её и, не сбавляя скорости, быстро пошёл к причалу, где вчера была пришвартована баржа. Понедельник для меня начался ужасно, дурное предчувствие не покидало меня. Но — нет:  первая удача! Прицепная баржа стояла пришвартованной на вчерашнем месте. Майор уже стоял на причале и курил. Он был в своей экспедиционной экипировке: ватный костюм, полушубок, валенки. Ни одного следа вчерашнего застолья.

— Ты куда бежишь, лейтенант? — спросил он, когда я подходил. — Ведь этот прекрасный корабль не уйдёт без нас, ему обязательно нужен балласт, а нам ещё нужно подзаправиться.

— Товарищ майор, — серьёзно обратился я к нему, — мы попали в довольно гадкое положение.

— Брось, лейтенант, — полусерьёзно сказал он, — никакого положения нет, дальше Кушки не пошлют. Что это за положение, в которое мы попали? Или ты уже успел встретиться с комендатурой? Говори, не тяни. Есть ещё время уладить дело .

— Хотел бы я быть таким оптимистом, — прервал я майора, — а чтобы не тянуть кота за хвост, сообщаю, что самоходка, которую мы вчера проводили, затонула.

Я взглянул на майора, чтобы уловить его потрясение, но его лицо оставалось неизменным, лишь улыбка сошла с его уст. Глаза оставались без изменений.

— Погоди, погоди, лейтенант, здесь что-то не то. Я много раз ходил на самоходках и точно знаю, что они затонуть не могут. У немецких самоходок  двойной корпус и воздушная прослойка не даёт судну утонуть. — Сделав паузу,  он подумал и продолжил размышление: — Она могла перевернуться, это точно, судно плоскодонное. Однако при полной загрузке оно на воде устойчиво...

— Какая разница, затонуло или перевернулось, — прервал я его рассуждение, — ведь на нём были люди. Что с ними? Сейчас зима, да и это не Чёрное море. Они могут замёрзнуть даже в спасательной шлюпке.

— Откуда у тебя эти сведения? — задумчиво спросил майор.

Я ему рассказал о моём посещении управления, о том, что я чуть не напоролся на Иванько.

— Да-а, дела, — только сумел произнести мой собеседник.

— Не „Да", а послушайте дальше. Сейчас начнут в море искать несчастных.

Кого-то найдут, а кого-то и нет. Вот эти, кого не найдут, будут числиться пропавшими без вести. Вас, может быть, это удовлетворяет, лично меня — однозначно нет. Конечно, мы объявимся, но здесь возникнут вопросы, почему мы остались на берегу. Ну, что, товарищ майор, есть у нас время уладить этот вопрос или нет? Объясните глупому лейтенанту.

Майор не успел ответить на вопрос. На причале появился наш шкипер.

— Привет, командир! Когда отходим? — спросил майор.

— В 0 часов 02 минуты, — ответил серьёзно шкипер.

— А в чём дело, — допытывался майор, — недозагрузились?

— А дело в том, что сегодня понедельник, а в понедельник в море выходить могут только студенты, не хлебавшие морской водички. Хватит, на сегодня план погибших выполнен. Намедни с соседнего причала ушла самоходка на Рыбачий и перевернулась. Мудаки загрузили баржу, как лайнер, и высыпали в море. Сейчас начальство считает, сколько человек потопили. Говорят, около полсотни. Так что гуляйте, празднуйте день рождения. Ведь вы говаривали, что должны были на ней идти, — сказал шкипер и скрылся в чреве баржи.

— Ваши комментарии, товарищ майор, — ехидно обратился я к попутчику.

— Комментарии излишни. Наши дела действительно не блестящи.

— Подождём, что будет дальше, может быть, нас ещё отзовут.

—Как отзовут, — продолжал я „жать" на майора, — сейчас там уже собирают по червонцу на венки и на помощь оставшейся семье.

— И это верно ,— сокрушённо произнес майор, — влипли мы по первое число.

Похолодало. Мы пошли на баржу. В первом от входа кубрике, довольно просторном для трёх человек команды, было тепло и душно, хоть топор вешай. Вместо кислорода здесь как-будто кто-то специально в кубрик накачал смесь водочного перегара с запахом украинского борща, который изготовлялся одной из белорусских пищевых фабрик. После семимесячного пребывания в экспедиции я запах этого борща запомнил на всю оставшуюся жизнь. Но здесь было тепло. Мы пробовали «забить козла», но домино не могло заглушить то настроение, которое было вызвано потрясением нахлынувших событий. Просидели до 12 часов дня. Нас никто не разыскивал и не тревожил. Никому в голову не пришло разыскивать нас здесь. Мы вежливо отказались от обеденного борща, предложенного нам шкипером, и отправились пообедать в ресторан „Северное сияние". Мороз набирал силу. Не знаю, как было майору в полушубке, но меня в шинели он пронизывал насквозь. Я шёл быстрым шагом, едва касаясь сапогами утоптанной в снегу скользкой тропинки. Майор в скользких валенках едва успевал за мной, часто спотыкался. При выходе из виража падения он осыпал изысканной бранью всех и вся, что было совсем не безопасно. К счастью вблизи нас никого не было, одних мы обгоняли, другие были от нас далеко. Добрались мы до ресторана досрочно... У нас в стране в то время всё делалось досрочно. Мы тоже внесли свой вклад. Наше прежнее место в ресторане было свободным, несмотря на то, что днём ресторан работал как столовая и народа было в нём много. Не всем так нужен был обед, как нужно было обогреться. В основном это были рыбаки из пришедших с Атлантики рефрижераторов и траулеров под разгрузку рыбы и рыбопродуктов. Эта категория людей старалась занимать места ближе к буфету, чтобы быстрее быть обслуженными официантками, которые сновали между столиками, как метеоры. Чаевые у них возрастали пропорционально скорости обслуживания клиентов. Нам от официантов особенно ничего не нужно было. Мы заказали обед, бутылку водки. Одна бутылка у майора была в кармане полушубка. Мы не спешили. Принесли закуску. Мы выпили по стаканчику, закусили. Беседа между нами оживилась. В основном сейчас мы говорили о том, как нам выбраться с положения, в которое попали.

— А знаешь, выход всё-таки есть, и мне кажется, довольно простой, — сказал майор и со свойственным ему подмигиванием и хитро прищуренными глазами продолжил:

— У тебя в командировочном предписании что написано? „Отправиться в командировку на полуостров Рыбачий для выполнения строительных работ". Так? Я вынул из бокового кармана шинели командировку и проверил текст.

— Так точно, — сказал я, стараясь уловить смысл слов, сказанных майором, и внятно прочёл майору текст командировочного предписания.

— Правильно, „На полуостров Рыбачий", а не в Вайду-Губу или в Май-Наволок. Наш личный состав находится на Май-Наволке. Чтобы проводить работы в Вайде-Губе, нам нужно туда направить личный состав и трактор, который стоит у причала в Озерках. Теперь ты понял, почему мы не пошли на самоходке в Вайда-Губу?

— Пока ещё нет, — признался я чистосердечно, хотя очень хотел это понять.

Но у меня смешались эти двойные географические названия, о которых я ничего не знал.

Майор смотрел на меня выжидающе, как смотрит собака на хозяина, когда тот её не понимает. Он хотел заставить меня продолжить его мысль. Ни ему, ни мне сделать ничего не удалось. Когда поели сборную соляночку, озноб, который нас не покидал с самого утра, удалился. На столе появились отбивные с косточкой. Мы приняли по второму стаканчику и начали ножами резать отбивные. Однако попробовать нам их не удалось. За соседним столиком сидели рыбаки. Мы на них обратили внимание только тогда, когда они начали крушить на своём столе посуду, бить друг другу морды, сопровождая эти действия страшной руганью. Вдруг я увидел, как один из дерущихся, который был около меня, вынул из-за голенища сапога финский нож, сделал шаг в сторону и начал выбирать жертву  для нанесения удара ножом. Я вскочил со стула и кинулся к нему, как мне казалось, чтобы его уговорить не делать этого. Маслов схватил меня за руку и потянул к себе. Чувствуя, что удержать меня не удастся, он заорал на весь зал команду „ Стоять"! Я, оцепенев, стал, как вкопанный.

— Лейтенант, ты что, с ума сошёл?! Нам ещё этого не хватало, чтобы в комендатуру попасть. Идём отсюда и побыстрей, — крикнул он, надевая полушубок и оглядывая зал в поисках нашей официантки. Мы с нашего места отбежали в центр зала, где стояла  официантка и производила расчёт с клиентом. Майор бросил ей на стол купюру, и мы побежали к выходу. Когда мы были уже на улице, подъехали две машины, одна — с солдатами из комендатуры, другая — с милиционерами. Обе группы спрыгнули с кузовов машин и побежали в здание ресторана наводить порядок. Мы, не солоно хлебавши, пошли на баржу.  По дороге зашли в какой-то продуктовый магазин, майор взял пять поллитровок спирта, я взял пару килограммов колбасы. На барже команда обрадовалась нашему возвращению. Дело в том, что у них не хватало одного человека, чтобы играть в домино.

— Нет, ребята, — сказал майор, — так дело не пойдёт. Нам надо заправиться.

— Как заправиться? — зароптала команда, — вы же только из ресторана вернулись!

— И слава Богу, что вернулись, — прервал их майор, — могло быть иначе.

И  он начал рассказывать, как мы видели отбивные, которые нам принесла официантка, а вот испробовать их нам не пришлось: — Какой-то мореман начал играть с финкой, а лейтенант, он показал на меня, полез его уговаривать не делать этого, так как можно зарезать человека. — Дальше он расписывал, как он меня тащил по ресторану, чтобы я не ввязался в драку...

— Это была бы последняя драка в его жизни, — вставил свои слова шкипер. Все дерущиеся искромсали бы его на куски.

Майор поставил бутылку спирта на стол, я положил пару кружков колбасы. Хлеб к колбасе обеспечил шкипер. Мы не успели доесть, как на баржу ввалилась ватага молодых парней, под руку они вели женщину, которая сама передвигаться не могла по причине сильного опьянения Увидев нас, парни остановились, очевидно решив, что мы из комендатуры, но убедившись, что ошиблись, дотащили женщину к облюбованному мной лежаку. Она повалилась и, подложив согнутую в локте руку под голову, моментально уснула. Один из парней ватаги подошёл к шкиперу и что-то ему шепнул, после чего вся ватага удалилась. Собрав остатки пищи со стола, мы все разошлись в разных направлениях. Матросы команды — в свои маленькие кубрики, а шкипер, растопив трубку, вышел в рубку и что-то там мастерил.

Я сошёл на причал, немного отошёл от баржи и закурил. Залив был спокоен, как пруд. Вода отражала причальное освещение и наполняла воздух запахом морских водорослей. Конечно, это был запах не Чёрного моря, но всё-таки моря. По небу лениво перекатывались валы северного сияния. Услышав шаги за спиной, я оглянулся назад. На причал вышел офицер, а за несколько шагов сзади него шёл комендантский патруль, во главе которого был тоже офицер. Они направлялись к нашей барже. Увидев меня, команда патруля подошла ко мне. Капитан третьего ранга потребовал документы. Я предъявил удостоверение личности и командировочное предписание.

Патруль направился к барже. Я затушил папиросу, направился следом за патрулём, не зная цель его прибытия на причал. Так получилось, что шагавший первым офицер на нашу баржу сразу не пошёл, и когда мы поднялись на борт, его там не было. Капитан третьего ранга зашёл в кубрик, осмотрелся, обратился к шкиперу:

— Кто эта женщина?

— Это сестра нашего матроса Владимира Иванова, — не шевельнув усом соврал шкипер.

— Разбудите, — приказал начальник патруля.

Баржа принадлежала Северному Флоту, и он имел право здесь командовать.

Шкипер разбудил пьяную женщину. Открыв глаза, она села на топчан и непонимающе осматривала офицера, нас, патрульных, вспоминая, где она находится. Она тряслась от страшного озноба всем телом, как нервная лошадь.              

— Кто такая? — спросил офицер.

— Катя ,— хриплым голосом соврала проститутка.

Я хорошо запомнил, что кто-то из парней назвал её Веркой.

— Что здесь делаешь? — спросил офицер.

— Жду брата, Колю, — опять соврала женщина.

Шкипер закашлялся и начал усердно выбивать недокуренную. трубку. В это время вошёл второй офицер, который был начальником причала. Увидев женщину, он аж задрожал от ярости.

— Ты опять здесь, Верка?! Я же тебе говорил, что если увижу тебя здесь ещё раз, то загремишь ты у меня за сто первый километр. Пошла вон отсюда, курва! Явишься — ноги поперебиваю!

Женщина съёжилась ещё в кубрике. Она была почти раздетая, без  пальто, с непокрытой головой; на мгновенье остановилась перед открытой дверью на палубу и скрылась во тьме морозного вечера.

— Шкипер, на Вас я подам рапорт. Имейте в виду.

На барже воцарилась тишина. Патруль ушёл. Шкипер, не глядя нам в глаза, пошёл в свой кубрик. Мы с майором сошли на причал, закурили.

Весь прошедший день в Ваенге работали следователи, стараясь выяснить, сколько человек оказались в море. Дошла очередь и до нас. Марья Степановна сдержала слово, данное мне, когда я уходил с управления. Однако когда уже молчать было невозможно, она рассказала Беляку, что я и майор живы и в рейс на самоходке не пошли. Весть о катастрофе моментально распространилась по посёлку, моя жена побежала в управление навести справку, где я нахожусь и в каком состоянии. Когда она встретилась с Марьей Степановной, а они были лично знакомы, Марья Степановна рассказала ей, что меня на корабле не было, что я был в Ваенге, когда произошла катастрофа.

Для следователей мы с майором тоже никакого интереса не представляли, и о нас все временно забыли. Мы о Ваенге ничего не знали, но догадывались, что для нас исход катастрофы, в любом случае, должен был на этом закончиться. Мороз к ночи стал усиливаться, и мы с майором зашли в кубрик. Шкипер увидев нас, надел куртку и вышел. Мой топчан одиноко скучал по мне, лишившись своей временной хозяйки. Я расстегнул спинную часть шинели, постелил её на кушетку с таким расчётом, чтобы второй полой её можно было укрыться. В это время из своего служебного помещения, вернее, из аккумуляторной, вышел паренёк. Он работал на барже электриком.

— Что за шум был? — спросил он, — опять начальник причала бузил?

— Да, было немного, но, кажется, уже всё закончилось, — ответил я.

Он уселся на краешек топчана, и у нас завязалась беседа. Я видел, что парню хотелось высказаться и этим снять боль души, которую он не мог снять с членами команды, с которой работал, такими же несчастными, как и он. Я внимательно слушал парня. Он был коренным москвичом.

— Окончил в Москве электромеханический техникум, пошёл работать на завод, — начал свой рассказ электрик. — Женился. Появился у нас ребёнок. Денег не хватало, а надо было ещё накопить на строительство жилья. Жена вязала шерстяные вещи после работы и продавала их, я делал мелкие работы по специальности. В частном секторе делал электропроводку, перематывал мелкие электромоторы. Материалы, конечно, брал на заводе. Попался. Судили. Два года отсидел, вернулся в Москву. Там меня не прописали. Жена вышла замуж за другого. Я подался на север, чтобы заработать немного денег и поднять сына. Вот так и живу.

Он поднялся с топчана, махнул рукой и ушёл в аккумуляторную спать. Пришёл шкипер.

— Шёл в управление причала, — сказал он никому, — хотел узнать, почто приходили патрульные. Оказывается, что неподалёку отсюда зарезали какого-то мальца, и люди сказали, что это сделали солдаты, так сейчас их ищут. Ох, дела пошли! — Он ходил по кубрику, что-то искал, что-то перекладывал, ворчал. Видно, что ему было не по себе.

— Да, хорошая девка была Верка, огонь. Она пришла к нам на морозильный траулер, стряпухой. Любого рыбака могла осрамить, надсмеяться над ним. Каждый стремился с ней потанцевать, а при возможности и шлёпнуть по заднице. Сватался к ней старпом. Отказала. Я и сам к ней сватался. Куда там! Выбрала себе какую-то шмакодявку. Ни рожи, ни кожи. Ну, выбрала, так живи по человечески. Ан — нет! Так ей не подходило. Начала с другими моряками заигрывать. Мы знали, что она никому ничего не позволяла, однако малого травила. Ушёл он с траулера и подался в «Мурмансельдь», а её заломал один матрос. Здоровый был. Поекшался с ней малость и бросил. Она приобщилась к зелёному змию, а затем к наркоте. Что с ней стало, видели сами. — Голос его задрожал.

Майор достал недопитую бутылку спирта, мы втроём выпили понемногу и решили до отхода баржи немного поспать. Не знаю, долго я спал или нет. Армейская жизнь меня приучила принципам толстовского Каратаева: ,,Лёг — свернулся, встал — встряхнулся". Этих принципов я придерживаюсь и ныне. Однако когда раздался грохот кованых сапог по палубе, а затем грохот металлических дверей входа в кубрик, я вскакивать не стал. Натянув на голову полу шинели, которой укрывался, я решил, что дело меня не касается. Однако я здорово ошибся. Прибежала ватага, которая пошла принять допинг перед наслаждением женщиной. С дикими криками «Ура, начинается резка, установка очерёдности!» в полутёмном кубрике ватага бросилась к моему лежаку. Кто-то схватил мою шинель и сдёрнул с меня. Я моментально вскочил на ноги.

— Какого хрена за шинель хватаешь, параша ты лагерная, — прокричал я и двинулся на малого, схватившего шинель. Толпа оторопела, увидев перед собой офицера.

—  А-а где Верка ?— спросил нетерпеливый „жених".

— Верку вашу забрали в комендатуру и сейчас вернутся за вами. Здесь на причале какого-то парня пришили, так что имеете шанс мокруху подхватить.

— Братишки! Делаем ноги и побыстрее, — раздался голос из тёмного угла кубрика, и всю компанию как корова языком слизала: смело в пасть зимней холодной ночи.

Из своей малой комнатки я услышал смех майора.

— Ну и здорово ты их пуганул, лейтенант! А я уже к себе подтянул ящик с пустыми бутылками, думал, что придётся держать оборону или идти в атаку. В кубрике воцарилась тишина. Только слышны были всплески волн, разбивавшихся об борт баржи. Я опять улёгся и уснул. Не проснулся тогда, когда баржа отвалила от причала. Когда я вышел на палубу баржи, где-то далеко я видел отблески Мурманска, мы уже прошли Ваенгу и подходили к городу Полярный. По оба борта баржи на берегу светились маленькие поселения рыбаков, впереди по курсу виднелись сигнальные огни тянувшего нас буксира. Громадные валы фосфорического северного сияния медленно передвигались по небосводу, отражаясь в водах залива до самого горизонта, где отражение сливалось с действительным сиянием.

Новые сутки начались умеренной тихой погодой. Ничто не предвещало непредвиденного. Баржа шла какими-то рывками. После каждого рывка баржа приближалась к буксиру, затем теряла скорость до тех пор, пока буксирный канат не выпрыгивал из воды, и последующий рывок прибавлял скорость. На палубе стало скучно, да и холодно. Выкурив очередную сигарету, я пошёл в кубрик ещё немного поспать, так как одна из морских заповедей гласит: „От сна и еды никогда не отказывайся". На барже все спали. На этот раз сон меня покинул. На душе было неспокойно. За предыдущие сутки много было пережито. Не могу сказать, поспал ли я, или просто промучился. Я поднялся опять, оделся, закурил и вышел на палубу. Пейзаж резко изменился. Мы зашли в Мотовский залив. Справа и слева по курсу были высокие обрывистые сопки, которые, казалось, нависли над нами. Здесь абсолютно не было берега. Отвесные скалы опускались в воду. При небольшой ширине пролива случись что-либо — на берег выбраться будет невозможно. Наша баржа, как прежде, двигалась рывками. Однако движение изменилось. Теперь она шла зигзагообразно. При рывке она резко поворачивала к противоположному берегу, к скалам. Не доходя совсем небольшого расстояния до скалы, буксирный канат её дёргал и судно резко разворачивалось к противоположному берегу. Я посмотрел в ходовую рубку, где находился руль. Дверь была открыта, но в рубке никого не было. Штурвал был цепью привязан к остову, и на цепи висел громадный замок, штурвал мёртво держал румпель в одном и том же  направлении. Казалось, попадись на пути скалка, выступающая от береговой скалы на 30-40 метров, наша баржа обязательно найдёт  этот каменный выступ, и барже будет каюк. Но верно говорят: «Кому суждено сгореть, тот не  утонет», и наоборот.

Лично меня не удовлетворял ни тот, ни другой вариант. Нам с майором судьба подарила один шанс остаться в живых, на другой раз она может поскупиться. Я быстро пошёл к каюте шкипера. Он спал безмятежным сном младенца. На столе стояла недопитая бутылка водки, и сиротливо лежала курительная трубка. Я начал будить боцмана с такой силой, что, казалось, можно было разбудить мертвеца, но шкипер во сне соблюдал спокойствие морского волка. Наконец он открыл один глаз, хмыкнув. Увидев меня, лениво спросил:

— А, это ты, лейтенант? Чего тебе не спится? Наверное, немного не допил? Возьми на столе, допей, и момент уснёшь.

—  Шкипер, в рулевой никого нет. Баржу может стукнуть о скалу, и всем нам крышка.

Я с ужасом увидел, что шкипер поворачивается на другой бок от меня, и начал его тормошить ещё с большей силой.

— Ну чего ты дёргаешь меня, лейтенант? — спокойно сказал шкипер, — стивидор в Мурманске неправильно загрузил баржу, вот она и села на бак, задрав вверх румпель. А когда румпель воды не видит, то рули - не рули, баржа будет идти, куда её тянет канат. Какой резон находиться в рулевой рубке? — Он отвернулся от меня, пару раз всхрапнул, а затем закатил такую трель храпа, которую бы не сумел сыграть ни один большой симфонический оркестр. Мне не оставалось ничего другого, как покинуть эту спокойную обитель. Я вышел на палубу, закурил, немного понаблюдал мастерский слалом, который крутила наша баржа, а затем зашел в кубрик, лёг на свою ещё не остывшую постель и уснул.

Разбудил меня майор. Он уже был побрит, умыт. Кубрик был освещён не походным освещением, а стационарным, нормальным. Баржа уже не дёргалась. На столе стояла распечатанная бутылка спирта перед строем стаканов, как командир перед солдатами. Рядом лежали горки нарезанного хлеба и колбасы. Я понял, что команда уже пришвартовала баржу к причалу Озерки.


Пристань Озерки

 

Быстро поднялся и привёл себя в порядок. Зашёл майор и сообщил, что отделение уже второй день нас ждёт. Сейчас заканчивает завтрак и приступит к разгрузке баржи. Трактор уже заправлен, и разгрузку будем вести одновременно с отправкой стройматериалов складского хранения. На берег  будут  разгружаться только стройматериалы наружного хранения. Я понял, что здесь строевые младшие командиры, сержанты заменили технический  персонал и сами организовывали производственные процессы. Ни начальника участка, ни командира взвода на разгрузке не было.                

В кубрик явилась вся команда баржи. Мы сели завтракать. Шкиперу показалось, что одной бутылки спирта к завтраку мало, и он послал матроса в ещё закрытый магазин за водкой. Матрос знал, где живёт продавщица, и водку взял у неё дома.

Когда мы позавтракали, я поднялся на причал. От буксира уже след простыл. Баржа была пришвартована и закреплена за причальные кнехты. Разгрузка велась полным ходом. Мы с майором пошли на участковый склад, где нас встретил солдат, охранявший склад. Склад представлял собой полуразрушенный сарай с одной дверью, которая не закрывалась из-за того, что она вмёрзла в лёд. Солдат-охраник, сопровождающий нас, был под стать складу. Он еле передвигал ноги после ночных оргий. Шинель без пуговиц, рваная. Немытое, заросшее щетиной лицо вспухло от повседневного пьянства. В складе кроме нескольких лопат и ломов ничего не было. В стороне от склада одиноко стояло караульное помещение. Я со своими чемоданами направился в караулку. Когда я открыл дверь, на меня дохнул жар натопленного помещения с большой концентрацией водочного перегара. Я переоделся в рабочую форму: валенки, полушубок, ватные брюки. Оставив в караулке чемоданы, я пошёл на причал, чтобы принять от шкипера приходные документы. В основном это были материалы для объекта Вайда-Губа. Я распорядился сделать несколько ходок с материалами складского хранения, а затем загрузить лесоматериалы для Вайда-Губы, куда мы с майором решили направиться сразу. Майор должен был узнать о судьбе своих двух солдат, которые были на опрокинутой барже. Я должен был составить график работ по ремонту жилого фонда поста.

— Товарищ майор, — обратился я к ротному, — я вас попрошу принять решение и немедленно заменить охранника склада. Я выражаю ему недоверие. Новый охранник у меня на хранение примет склад. Юридической силы это не имеет, но для контроля это нужно сделать.

Майор согласился со мной. После обеда, который был прощальным с командой баржи, мы покинули баржу и на тракторе поехали в Вайду-Губу. Трактор на этом участку был намного новее своего канинского собрата. Он с места в карьер нас подхватил и понёс по заснеженной тундре в направлении Вайда-Губы. Дорога предстояла немалая. Скоро Озерки скрылись за сопками. Наша дорога была проложена по вершинам сопок. Западные ветры здесь сдували снег, и дорога  удерживалась в нормальном состоянии. Однако когда мы перебирались на следующую сопку, трактор частенько с трудом преодолевал сугробы снега, а иногда приходилось брать лопаты и помогать бедняге преодолевать препятствие. Поднявшись на одну из вершин, я увидел внушительной величины бетонное сооружение. Остановив трактор, я пошёл к сооружению. Это была ДОТ (Долговременная огневая точка), которая сохранилась ещё с дней войны. С трёх сторон были амбразуры, а с четвёртой стороны была броневая дверь с громадным замком, обмотанным жирной тканью. Амбразуры были забиты досками. Когда был построен этот ДОТ и для какой цели его оставили до сего времени, для меня осталась загадкой. Граница нашего государства была уже не здесь. Дальше мы встречали ещё такие сооружения. Где-то здесь протекала речушка, которая определяла нашу старую границу. На этом участке фронта граница осталась для врага недоступной.

Через три часа мы спустились с сопки вниз в нужный нам посёлок.

Подразделение, в котором я должен был производить ремонт жилья, находилось на отлоге сопки. Здесь я должен был согласовать сроки проведения ремонта, порядок освобождения помещений, жильё и кормление солдат.                            

Когда мы остановились у казармы, перед нами раскрылась ошеломляющая картина. Метров в 150 от берега на воде покоилась баржа вверх днищем. Да, это  была та баржа, которую мы проводили с мурманского причала. Майор был прав: она не затонула, она была перевёрнута.


 … в 150 метрах от берега на воде покоилась баржа вверх днищем.

 

Вдали от берега два тральщика забрасывали глубинными бомбами какую-то площадь. Баржу, видимо, подтащили к берегу эти же тральщики. На берегу стояли офицеры и люди в гражданской одежде. Майор познакомил меня со старшим лейтенантом, командиром хозяйства, где я должен был производить  работы. Через несколько минут мы со старшим лейтенантом пошли в его штаб, или канцелярию и согласовали сроки выполнения работ.

По получении составленного графика работ старший лейтенант должен был освобождать мне помещения для производства ремонтных работ. Не прошло и часа, как моя миссия была закончена.

Чтобы не мешать работать штабистам, я перешёл в казарму матросов и ждал майора, который включился в работу комиссии, так как его два солдата, очевидно, погибли в этой катастрофе.

В казарме находился один матрос. Разговаривая с ним, мы вдруг обнаружили, что чуть ли не земляки. Он был из города Николаева. Начинал службу на Черноморском флоте и продолжает её уже почти год на Северном флоте.

— Как же произошла эта катастрофа? — спросил я, — что об этом здесь говорят.

— Что могут говорить? — начал свой рассказ моряк. — Всё произошло у нас на глазах. Я двоих из самоходки подвозил на вездеходе с берега в госпиталь. Около пяти часов был там. В живых осталось очень немного. Дай Бог им остаться вообще в живых. Вышли они из Мурманска в 9:30. По дороге в Полярном приняли на борт ещё 40 новобранцев, которые должны были продолжать службу в Линохомаре. Кораблём командовал старпом корабля. Капитан находится в отпуске. В Полярном  на борт были приняты ещё подполковник медицинской службы и один подследственный матрос, которого охраняли два моряка, сопровождающих. К Вайда-Губе корабль дошёл нормально. Мы подготовились к разгрузке корабля, на борту которого были не только стройматериалы, но и секретная теплолокационная станция, которая обнаруживает подводные лодки на большом расстоянии. Когда баржа подошла к берегу и встала на якорь, начало штормить море. Боясь разбить корабль, командир отдал команду сняться с якоря и уйти мористей с целью сохранить судно. Однако шторм набирал силу, и с корабля мы приняли семафор, что судно уходит в Линохомару, чтобы там высадить пассажиров и отстояться, пока шторм не утихнет. Мы передали на соседний пункт СниСа (Станции наблюдения и оповещения), что к ним пошла самоходка. Через минут десять нам сообщили, что с самоходкой связь установлена. С последующей станцией связь тоже была установлена, а вот с третьей произошла заминка. Спустя десять минут последовал ответ, что связь с судном не установлена. Ещё через пять минут последовало сообщение, что они ясно видят огонь „Штормфайера", огонь, оповещающий о бедствии. Моментально по прямой связи было дано сообщение в штаб флота. Стали ждать помощи.

Матрос встал из-за стола и пошёл к двери, где стоял бачок с водой. Попив воду, он утёр тыльной стороной ладони губы, сел на своё место. У него была потребность кому-то рассказать то, что он увидел при спасении оставшихся в живых людей. Пока матрос пил воду и обдумывал, что мне рассказать, я подошёл к окну, открыл форточку и закурил. Сделав несколько затяжек, пока матрос возвращался на место, я затушил папиросу и занял своё место. Я старался показать, что  слушаю его с большим вниманием, что соответствовало действительности.

— Самоходка была очень старой. Она была захвачена в виде трофея в одном из портов, который освободили советские войска. Далее корабль честно служил на Северном флоте. Когда он выработал свой ходовой ресурс, его забрала полугражданская организация, гидрография, для вспомогательных работ. Гидрография — организация полувоенная, полугражданская. Баржа оказалась слугой двух господ. О её ремонте никто не думал. Когда лопнула одна из двух цепей, держащих передний откидной борт, механик заказал нужную цепь и ждал, пока её привезут, чтобы заменить лопнувшую, сработанную цепь. В это время был затребован корабль, и его загрузили. А раз он шёл в нужном направлении, его по пути подгружали. В данном случае — людьми. Вот так и оказалось неисправное плоскодонное судно с людьми в открытом море в штормовую погоду. Такого рода корабли имеют ограничение движения в штормовую погоду. Единственная цепь не выдержала ударов волн и лопнула. Носовая часть корабля рухнула в воду, открыв воде трюм. Загрузившись водой, трюм опустил носовую часть корабля, подняв полубак с румпелем и винтами. Баржа потеряла ход и, соответственно,  управление. Переливающаяся с борта на борт вода создавала угрожающие крены. Солдаты в трюмах, которые находились между штабелями досок, начали вылезать на штабеля, а затем на палубу. Всё это проходило в кромешной темноте, так как аккумуляторная с аварийным освещением была залита водой. Матросы на палубе закрепили канаты и держались за них. Солдаты с трюмов канатов не видели. Они с ужасом выскакивали из трюма, держа в руках вещевые мешки, подхватывались волнами и сносились к леерам ограждения, откуда последующие волны их сносили в море. В какой-то момент баржа осела на правый борт. Матросы переместились на левый борт. Однако остановить оберкиль уже было невозможно. Баржа, как загнанная лошадь, застонала, издав звук „Ох", резко перевернулась, разбросав по сторонам матросов. Какое-то мгновение волны прекратились, а может быть, баржа собой заслонила какую-то площадь, что дало возможность морякам вплавь добираться до баржи и взлезть на её днище, помогая друг другу. Ещё до оберкиля матросы спустили с корабля шлюпку, куда вскочили три моряка, но набежавшая волна отбросила шлюпку  метров на десять, а затем она скрылась из вида. Матросы подобрали плавающие доски и ими гребли к берегу. Командир корабля подошёл к подполковнику и отдал  свой спасательный жилет:

- Возьмите, товарищ подполковник, он мне больше не понадобится.

Он помог подполковнику закрепить на нём жилет. Сказав подполковнику „Прощайте", он отпустил руку, которой держался за какую-то деталь днища, и вода здесь же смыла его в море.

На днище баржи кроме команды баржи были подполковник врач, два солдата стройроты, сопровождающие стройматериалы, и подследственный солдат без охраны. Все они держались друг за друга и за выступающие детали днища. Когда кого-то смывало, ему оказывали помощь и возвращали на днище. Очень тяжело пришлось подполковнику. Он был старше всех летами, маленького роста и тучный. В спасательном жилете он не имел своего веса, и поэтому даже не очень большие волны его сносили с днища. Три раза его возвращал к барже подследственный солдат. Затем один из моряков снял ремень и подполковника привязали к кораблю. Ни у кого уже не было сил спасать его.

Штаб флота отреагировал на сообщение о катастрофе моментально. Кораблям, находящимся вблизи района бедствия, приказали оказать помощь личному составу. Первым подошёл сторожевик. Он сравнительно быстро нашёл перевёрнутую баржу, осветил её, но оказать помощь не сумел. Волны бросали баржу в разных направлениях. Ни кораблём, ни шлюпкой подойти к барже было невозможно. Сторожевик ушёл. Спустя некоторое время он вернулся ещё с двумя кораблями, одним сторожевиком и тральщиком. Два сторожевика оградили баржу от волн, тральщику удалось спустить шлюпку и снять моряков с днища на тральщик. Два солдата, сопровождающих грузы, были смыты волной одновременно. Они не могли плавать и уцепились за плавающее бревно, которое было выброшено из трюма. Бревно с солдатами волной было отброшено от баржи, и их больше никто не видел...

В кубрик, где матрос мне рассказывал о катастрофе, ввалились три моряка и два стройроты.  Получив разрешение, ко мне обратился один из строителей:

– Товарищ лейтенант, здесь товарищи просят наши сани, подвезти дрова. На их вездеход очень мало помещается, да и грузить на большую высоту кузова трудно.

Моряки подтвердили свою просьбу. Мне не оставалось ничего делать, как разрешить им взять наши сани, о чём я впоследствии очень сожалел. Солдаты и моряки ушли.

За окном кубрика была темень. Громадные валы фосфорического свечения северного сияния медленно передвигались по небу, отражаясь на глади успокоившегося моря. В казарме у двери горела маленькая электролампа, обеспечивающая полумрак помещения во время долгой удручающей заполярной ночи.

— Судьба троих моряков в шлюпке сложилась не менее трагично, — продолжил свой рассказ моряк, стараясь кому-то выплеснуть горечь пережитого, хотя он не был участником этого злополучного перехода, а только ликвидатором последствий. — Подобрав доски от стройматериалов, плавающих на воде, ребята начали ими грести. Шлюпка пошла быстрее и в нужном направлении. По приказу со штаба флота вдоль берега начали курсировать три тяжёлых вездехода, снабжённые прожекторами. Они освещали прибрежные воды, стараясь найти на воде какие-то следы катастрофы. Одновременно они служили световыми маяками, указывая направление берега. Матросы в шлюпке, увидев свет прожектора, который пробивался сквозь снегопад, поняли, что их ищут, и с ещё большим усердием начали грести в уже известном направлении. Спасительный берег уже реально был виден. Вездеход остановился. Прожектор освещал глубину акватории, когда шлюпку ударило о прибрежные камни и вдребезги разбило. К счастью, матросы не пострадали. Они выскочили на берег и начали подыматься по прибрежному заснеженному склону к дороге. Задубелая от мороза одежда мешала передвижению, они скатывались вниз и вновь подымались. Их выбросило на берег метров триста от вездехода. Прожектора несколько раз освещали море в их направлении, но они были в мёртвой зоне, куда свет не доставал. Выбравшись наверх, они втроём побежали к машине. Их крик перекрывала пурга. Когда до машины оставалось не больше двухсот метров, машина уехала в противоположном направлении, освещая прибрежные воды. До ближайшего жилья было не менее трёх километров. Ребята дружно бежали, но силы их таяли не по часам, а по минутам. Один и матросов, потеряв полностью силы, упал. Друзья пытались какое-то время тащить волоком, но силы покидали и их. Двое до базы добрались. Высланная за третьим матросом машина нашла его, но привезла на базу уже мёртвого.

К перевёрнутому судну подошло сразу три корабля — два сторожевика и один тральщик. Сторожевики заслонили тральщик от волн. С тральщика спустили спасательный катер и плотики. Всех оставшихся на днище удалось спасти, то есть переместить с днища на тральщик. Немало усилий было затрачено при перемещении пострадавших с тральщика на берег. Мы все с береговых отрядов заходили по грудь в воду и на плечах выносили пострадавших на берег, где им в медицинских вездеходах сразу оказывали  помощь. Затем нас всех, пострадавших и спасающих, погрузили на вездеходы и отправили в госпиталь, где мне и рассказали эту историю. Меня растерли спиртом, дали немного внутрь, и через 5-6 часов я был уже в части. Как сложилась судьба остальных моряков — одному Богу известно.

Моряк замолчал. Мы подошли к окну, открыли форточку и закурили. Своим молчанием мы отдали долг товарищам, погибшим по чьей-то расхлябанности. Мы знали, что через некоторое время из воинских частей во все стороны Союза почта разнесёт злосчастные конверты с цинично установленным текстом „Ваш муж (сын) погиб при исполнении воинского долга". Кому это было нужно, когда это исполнение привело к гибели исполнителя, не принеся никому никакой пользы! А далее в письме будет „Он был дисциплинированный, примерный боец, любил свою Родину и. т. д." Вручит военком матери или жене это письмо с какой-то сумой денег и забудет об этом неприятном инциденте. В лучшем случае жена найдёт себе другого мужа, дети будут гордиться своим отцом. Только мать со слезами в этот день будет зажигать поминальные свечи и просить перед образом у Бога, чтобы даровал сыну покой и царство небесное.

 В это время послышался рокот мотора подъехавшего вездехода, который привёз дрова. На кузове и на санях, вернее, на том, что осталось от саней, лежали брёвна. Наши сани-волокуши были рассчитаны на скорость 10- максимум 15 километров в час. Причём мы выбирали дорогу, укатанный снег, мох, торф. Здесь же ребята спешили и ехали со скоростью 30-40 километров в час, да ещё коротким путём, напрямик. Короче говоря, я пожалел о сделанном, но было уже поздно. Зашёл в казарму майор и начал мне рассказывать, что мы остались без саней. Я его остановил и показал на окно, через которое я сам видел, что осталось от саней.

— Что будем делать, товарищ майор? — спросил я обречённо.

— Наверное, будем делать новые сани, — ответил майор, — но из чего?

Я посмотрел в окно, через которое были видны сани и привезенные брёвна на дрова.

— Наверное, придётся экспроприировать несколько брёвен у моряков, — сказал я, ожидая одобрения майора.

— Да, наверное так, у нас на базе нужных диаметров брёвен нет, — сказал майор и через окно позвал своего солдата, который приехал с нами.

Когда солдат пришёл в казарму, майор приказал, чтоб он отобрал три бревна для изготовления новых саней и хорошо их закрепил на обломках старых саней. Солдаты с нами в обратный путь не поехали. Они остались организовывать помещение для отделения плотников, которые придут сюда на выполнения ремонтных работ. Перед отправкой в обратный путь, майор позвонил на пост СНиС в Майн-Наволок и приказал выслать отделение плотников в Озерки для изготовления новых саней.

Мы распрощались с моряками и уехали из этого проклятого Богом места, которое запомнилось на всю оставшуюся жизнь. Погода стояла отличная. Трактор на этом участке был новенький с прекрасным освещением, гусеницы были со стандартными пальцами, и их не приходилось в пути подбивать. Ехали мы на максимальной скорости, отчего дорога обратного пути мне показалась намного короче. Когда мы подъезжали к Озеркам, мы увидели нашу баржу, которая была уже разгружена и ожидала прибытия буксира. Мы подъехали к причалу и поднялись на борт баржи. Здесь опять властвовал воздух, состоящий из запахов борща и водочного перегара. Нас приняли как желанных гостей. Команда угостила нас ужином с символическими ста граммами, и мы улеглись по своим местам на ночлег. К восьми часам утра пришли плотники, разобрали старые сани, освободив весь крепёж, болты, гайки, скобы от древесины, они начали заготавливать детали новых саней. В это время подошёл буксир и забрал баржу, нашу спасительницу. Когда баржа отчалила, ребята облегчённо вздохнули.

Дело в том, что когда мы с майором на барже завтракали, солдаты с отбойного бруса баржи, на котором покоились кранцы, сняли плохо закреплённую полосу металла, предохраняющую брус от износа при трении. Этой полосой они подковали сани, чем увеличили их эксплуатационную жизнь. Такое воровство в армии называется проявлением воинской находчивости.

Когда сани были готовы, солдаты загрузили их  необходимыми материалами, и я уехал на объект в Май-Наволок. Майор остался в Озерках, сославшись на дела, которые он здесь должен завершить. Мне почему-то показалось, что у него здесь тоже была какая-то рыбачка, и он пожелал себе продлить отпуск ещё на одну ночь. Проезжая мимо причального склада, я зашёл в сторожку за своими чемоданами. Там был уже новый хозяин. Комнатка была вымыта, вычищена, тропинки расчищены, склады закрыты на замок.

Мы с трактористом сидели в тёплой кабине, четыре солдата по приказу ротного возвращались на базу. Они надёжно уселись в санях. Трактор шёл уверенно и легко. Когда мы подымались на вершину очередной сопки, тракторист управлял трактором с большим напряжением. Дело в том, что на вершинах снег сдувался ветром. Они в основном были обесснежены, и только накатанная дорога двумя колеями подымалась на 50-60 сантиметров.

Тракторист как канатоходец балансировал трактором, чтобы удержаться на гребне колеи. Вследствие усталости ему это не всегда удавалось. Когда трактор съезжал с колеи, он рамой садился на неё, и гусеницы с большой скоростью и воем начинали крутиться в воздухе. В этих случаях весь экипаж спешивался и ломами и лопатами освобождали трактор из плена. Один раз я попробовал заменить тракториста. На Канином Носу я частенько садился за штурвал во время больших переходов. Проехав километров пять, я так же повесил трактор на колею и от этой затеи отказался. Уж очень укачивало в кабине во время езды по снегу. Так или иначе мы достигли цели. Спустившись с сопки, мы оказались на объекте. Конечно, сравнить его с канинским нельзя, тот длиной семь километров, а этот едва триста метров занимает. Я вышел из трактора. Маленький двор, три домика и складское помещение составляли хозяйственную часть объекта. Основа объекта — это спецгаражи для спецмашин, которые со двора видны не были. На территории двора были расчищены только дорожки к зданиям, остальная площадь была засыпана снегом.


 Объект Май-Наволок

 

Ко мне подошёл пожилой капитан и представился. Я представился ему. Рукопожатие, знакомство. Это был начальник участка капитан Жаворонкин. Высокий, худой человек, немного сутуловатый, наверное, от возраста. Лицо удлинённое, с заострёнными скулами, с большим ртом, окаймлённым тонкими губами. Выделялись маленькие глазки неопределённо серо-зелённого цвета. В целом он был очень похож на майора Иванько. Уж очень было много злого в этих лицах. В отличие от начальника, который разговаривал отрывисто, как будто отдавал приказание, Жаворонкин разговаривал мягко, певуче, как разговаривают в северо-европейской части России: в Архангельске, Вологде. Изучая его, я поймал себя на том, что слушал его невнимательно. Капитан говорил о трудностях, которые имеются здесь, о том, что солдаты не хотят работать, как будто у меня на Канинском полуострове были другие солдаты, выписанные из-за границы. В своём рассказе он очень много времени уделив жалобе на своё здоровье, как будто перед ним стоял не строитель, а врач. Я сначала хотел ему напомнить, что я такой же строитель, как и он, и к врачебной практике не имею никакого отношения, но сдержал себя. Жаворонкин был намного старше меня летами, да и званием, он был инженер-строитель, а я — только техник. В управлении я слыхал, что он был опытный строитель с большим стажем производства работ и неплохим жизненным опытом. Я не мог похвастаться ни тем, ни другим. При создавшемся положении  он очень хорошо этим воспользовался, подставив меня под удар. Об этом я узнал намного позднее, когда вернулся со своего участка на Канином Носу, после семимесячной командировки.

Мы шли с Жаворонкиным по двору, и он показывал мне сугробы снега, под которыми находились лесоматериалы, арматура, конструкции и детали. Он монотонно перечислял количество того материала, который был под снегом. Его нельзя было не то, что перемерять, его нельзя было увидеть, так как материалы были складированы в ущелье между двумя сопками и покрыты многокилометровым слоем снега, отбросить который было некуда. Порядок приёма-сдачи материалов мне был известен, но здесь, в создавшейся обстановке, я ничего сделать не мог. Много сотен кубометров снега нужно было вывозить, чтобы добраться до материала, и главное — снег сыпал ежедневно, засыпая наши тропинки-траншеи. Пройдя все тропинки склада материала, мы с капитаном направились на сопку, где нужно было строить каменные спецгаражи. Когда мы добрались к площадке строительства, капитан показал мне двенадцать колышков, закреплённых геодезистами. Здесь, на вершине сопки, снега не было, его ветром сдувало на наш склад материалов, место расположения которого опрометчиво выбрали проектировщики, разрабатывающие план организации работ, и слепо приняли у них строители.

— Товарищ капитан, — обратился я к начальнику участка, — сколько времени Вы здесь работаете?

—  Уже полгода, — ответил он.

— Кто же это так планировал, чтобы летом строить деревянные дома и вспомогательные помещения, а зимой на морозе строить основные каменные сооружения? — занудливо спрашивал я, хотя отлично понимал, что мне эти ответы ничем не помогут.

— Вестимо, что планирует плановый отдел, главный инженер, начальство.

— А где взять камень для строительства гаражей? — допытывался я.

— А  вот, заготовляем, — невозмутимо ответил капитан, показывая на кучку камня бута в 3-4 кубометра.

Я понял, что от Жаворонкова я ничего не узнаю. Это та сателлитная шестерёнка в шестерёночной передаче, которая передаёт усилие ведущей шестерёнки, только изменяя направления движения. Основные вопросы строительства нужно будет решать с ротным, отделёнными командирами.

Я обошёл площадку строительства. Здесь снега не было, но ледяной ветер пронизывал насквозь. Отсюда была видна объездная тракторная дорога, которая серпантином вилась к вершине сопки. Больше смотреть было нечего, и я направился по тропинке, которой сюда пришёл, вниз. Капитан шёл сзади меня, и мне казалось, что он был доволен тем, что у меня больше не было к нему вопросов. Когда спускались вниз, я обратил внимание, что вдоль тропинки были установленные арматурные стержни, к которым был прикреплён скрутками кабель. Это, конечно сделал майор, чтобы во время урагана солдаты спускались к казарме, держась за кабель, и не сбились с дороги. За бытность существования посёлка случаи такие уже были. Мы зашли в контору, которая была комнатой начальника участка. Я просмотрел заготовленные листы выписки материального отчёта приёмо-сдаточного акта. Сравнил наименование и количества материалов здесь и на моём участке. Здесь был мизер. Собственно материалов я не видел, они были под снегом. Я посчитал, что через месяц снег не растает, и я подпишу эти акты у Жаворонкина. Поэтому я подписал три экземпляра и оставив один у себя, сказав капитану:

   — Товарищ капитан, через три часа трактор пойдёт в Озерки. Можете с ним отправляться.

Я только успел увидеть удивление округлённых глаз капитана. Он такого сюрприза не ожидал и вмиг выскочил из кабинета, боясь, что я передумаю. Свои вещи он, видимо, держал в каптёрке у старшины роты. Я оделся и вышел из конторы. Нужно было ознакомится с участком, бытом, личным составом, чтобы до приезда майора иметь представление об участке, на котором придётся работать Я зашёл на камбуз. Лагуны (котлы) с приготовленной пищей стояли на плитах. На камбузе было грязно, в помещении приёма пищи было так же грязно, на столах лежали остатки пищи ещё от завтрака. В помещении — ни одной души. Зайди сюда недоброжелатель, он мог бы в один миг вывести из строя подразделение. В казарме я тоже никого не обнаружил, тоже кругом грязь. Я прошёл в домик. Там никто не жил. Как его собрали, так он и стоял. Я не обнаружил медицинского изолятора. Заболей один солдат — он заразит всё подразделение. В основном служба в строительных частях и подразделениях строилась по одному образцу, согласно уставу. Здесь же была полная анархия. Мимо меня прошли несколько одиночных солдат, но никто внимание на чужого человека не обратил. Я подошёл к складскому помещению, стоящему в стороне. Оно состояло из двух отсеков. Один был закрыт на замок, второй отсек был с полуоткрытой дверью, которая вмёрзла в лёд. Внутри стоял походный кузнечный горн, около которого валялось с десяток  гнутых тупых ломов, кирок, старых кувалд без ручек. В сарай давно никто не заходил.

    «Да, майору будет чем заняться», — подумал я. Ко мне подошёл офицер в белом полушубке, в валенках, ушанке со спущенными клапанами.

— Младший лейтенант Боенжу, командир взвода, — представился офицер.

Я также представился. Младший лейтенант был высокого роста мужчина, широкоплечий, с бело-розовым, некогда веснушчатым лицом. Обыкновенно  у людей с такими лицами бывают рыжие волосы. Большой нос  соответственной формы указывал на его национальность, хотя фамилия его об этом ничего не говорила. Акцент у него был явно местечкового еврея.

— Чем занимаетесь, лейтенант? — спросил я.

— Два отделения в Озерках, остальной личный состав работает на заготовке камня. Сейчас солдаты следуют на обед.

— Ладно, — сказал я, — не буду вас отвлекать от работы, сам пройду по участку.

Лейтенант направился в столовую. Мне, собственно, идти было некуда. В основном я уже ознакомился сам. Мысль о том, что здесь кавардак с самого начала строительства, с каждой минутой закреплялась и осела с оформленной уверенностью в сознании. Конечно, здание камбуза, казармы нужно было строить в первую очередь, но остальные домики, вспомогательные сооружения можно было с успехом собирать зимой. Для эксплуатации они были невостребованны. А разработку камня нужно было делать до снегопада и морозов. Природа для этой работы отпустила 3-4 месяца. О каком камне могла идти речь? Нужно сейчас искать участки с разборной скалой. Сейчас даже разборная гранитная скала стала неразборной, так как залитая осенними дождями, она смёрзлась и превратилась в монолитную. Ещё раз подошёл к сараю. Видно, что в него никто не заходил, а просто туда забрасывали ломаный, деформированный инструмент. Дальше путь мой лежал на сопку. Меня не покидала мысль, почему за четыре дня ротный не произнёс фамилию Боенжу, да и вообще о взводном речи не было. Меня догнал солдат и доложил, что лейтенант Боенжу приглашает меня на обед. Развернувшись на тропинке, мы пошли к казарме. Шли, как по болоту, шаг в шаг, никто никого обогнать не мог. Фактически эта тропинка проходила по траншее, образованной снегом от её расчистки.

— А где у вас заготовляют камень? — спросил я у солдата.

— Понятно где, там, где его можно взять, — ответил солдат.

— Мне это тоже понятно, — настаивал я, — а всё-таки где? На сопке, под  сопкой, далеко ли отсюда, близко?

Солдат промолчал, не зная, что ответить.

— Ладно, мы к этому вопросу ещё вернёмся, — оставив в покое солдата, сказал я.

Мне стало понятно, что здесь вопрос о заготовке камня остро не ставился. Жаворонкин хорошо просчитал, что этим будут заниматься все, кроме него. Солдаты о наличии камня знали больше офицеров-командиров. Они летом в свободное время облазили все сопки вдоль и поперёк. Однако это особого облегчения не принесло, потому что весь разборной камень сейчас превратился в монолит, так как он был замоноличен льдом от воды осенних дождей.

Мы зашли в столовую. Солдаты заканчивали приём пищи. В зале приёма пищи было чисто, полы были вымыты. Я сел за свободный стол. Кок принёс две тарелки супа, каши с тушёнкой, кипяток со жжённым сахаром, так называемый чай.

Пришёл Боенжу, и мы приступили к трапезе. Раздеваться я не стал, так как в помещении было довольно прохладно.

— Лейтенант, — обратился я к взводному, — Вы уже знаете о трагедии? — спросил я.

— Да, как видно, два моих солдата погибли, — помолчав, ответил он, — хорошие были ребята. Мы с майором дали им отпуск за хорошую работу. Таким образом они оказались в роте, когда нужно было сопровождать груз на полуостров Рыбачий. Ведь кроме строительных материалов на барже было продовольствие, мука, консервы, сухие овощи, сахар, дрожжи. Теперь мы окажемся в довольно трудном положении.

— Майор знает об этом? — спросил я.

— Не уверен. Ведь он полтора месяца был в отпуске. Уезжал.

— Майор к вечеру будет здесь. Кстати, на него нужно заказать расход. («Расход» — это выделение питания на военнослужащего, который во время общего принятия пищи отсутствует). А теперь о деле. Где вы заготавливаете камень?

— На открытых залысинах сопок, там, где его можно взять, — ответил Боенжу, не задумываясь.  

— Ну, а дальше? — спросил я.

— А дальше будем перевозить его на объект, — невозмутимо ответил взводный.

У меня сложилось мнение, что лейтенант относится к категории людей, которые работают по принципу « Нас толкнули — мы упали, нас подняли — мы пошли».

— Сколько камня у вас заготовлено на объекте?

— Почти ничего.

— Сколько месяцев вы находитесь на точке?

— Уже полгода.

— Вы что, не знали, что зимой здесь всё покрыто снегом, и 240 кубических метров камня — это не шутка? Да и качество этого камня очень плохое, он не постелистый, мелкий и грязный, на нём намёрз торф, который весной оттает. И стена рухнет!

— Работой руководит капитан Жаворонкин, — невозмутимо подвёл черту нашему разговору лейтенант.

Я окончательно убедился в очень низком деловом качестве взводного. Я ещё раз убедился, что меня жестоко подставили, никакая жалоба мне не поможет, никто не приедет разбираться, можно ли строить или нельзя, тем более, никто не будет разбираться, кто виновен. Нужно мне самому искать выход из создавшегося положения.

— Где сейчас заготавливается камень, мы можем посмотреть? — спросил я.

— Да, можем, — последовал ответ, — здесь, недалеко. После обеда пойдём, я покажу.

— Ещё один последний вопрос: как Вы стали офицером? Сами понимаете, мы должны вместе работать и тянуть эту телегу. Я должен знать, с кем я работаю.

— Понятно. Я из Белоруссии, окончил лесотехнический техникум. В армию меня призвали на два года, как бы на переподготовку.  На севере — полгода. Дома работал в леспромхозе главным механиком. Вот и вся моя биография.

— Ясно, вопросов больше нет, пошли, — предложил я.

Мы вышли из столовой и направились в противоположную сторону от объекта, на соседнюю сопку. Разговаривать было не о чем, всю дорогу молчали. Подъём был крут, забивало дыхание. Насыщенный парами Гольфстрима воздух плохо снабжал тело кислородом, поэтому лицо и спина покрылись липким потом. При выдохе из носа вытекала вода, которая замерзала на усах и воротнике полушубка. Вершина сопки было бесснежной. Постоянные ветры, которые многие тысячелетия несут массу песка и мелкого щебня,   отполировали вершину у сопки до блеска. Мне кажется, что с высоты птичьего полёта эта вершина была похожа на плешь какого-то великана, провалившегося в снег. Только с северного склона была небольшая площадка, на которой под воздействием солнечных лучей, дождя, мороза скала была коррозирована, и там без взрывных работ можно было разобрать скальный камень, который для кладки не годился, так как к нему был приморожен мох, торф, земля. Очистить камень практически было невозможно. Если найти родник и у него мыть камень, то грязь уйдёт, но появится ледяная корка, с которой в кладке к камню не пристанет раствор. Если оттаивать камень у костра, то вместо грязи появится пелена копоти, сажи. Если таким камнем класть стену, то на морозе стена будет стоять, но только пригреет солнышко, стена рухнет. Здесь, на вершине сопки, правил бал ураганный ветер. Он распахивал полушубки солдат, отрывая пуговицы и крючки. Подхватывая мелкие кусочки гранита, отбитые клиньями, он с силой бросал их в лица солдат, иногда разбивая лица до крови. Инструмент, которым работали солдаты, не соответствовал правилам техники безопасности, ломы были искривлены, на клиньях и кувалдах были большие заусенцы, которые, отлетая, могли выбить глаза работающих.

— Лейтенант, сколько вы собираетесь здесь взять камня? — спросил я.

— Не подсчитывал, это должен был сделать Жаворонкин, — с некоторым раздражением ответил взводный.

— Я с вами согласен, но Жаворонкина уже нет, я человек здесь новый, этих мест не знаю. На кого Вы теперь возложите ответственность?

Боенжу молчал. Камня нет. Я понимал, что здесь вина лейтенанта    минимальная, но его позиция человека нейтрального меня раздражала.

— Вы смелый человек, лейтенант, — продолжал я, — как Вы могли допустить, чтобы солдаты работали таким инструментом? Заусенец от клина или кувалды может выбить глаз у солдата. Не заточенным, не оттянутым ломом опасно работать. Если по вашей вине хоть один солдат станет инвалидом, то Вы всю оставшуюся жизнь будете нести чувство вины за содеянное. Вы этого не боитесь?

— А что я могу сделать, если за полгода мне не дали ни грамма угля, — прервал меня взводный. — Горн дали, а угля нет.  

— Ай-яй-яй, не дали угля, — теперь уже я оборвал лейтенанта, — Вы лесной человек и ждёте, чтобы корабль притащил Вам два пуда угля на весь год, прекрасно зная, что за сутки-двое можно заготовить уголь из дерева, и этим углём починить весь инструмент, который у Вас валяется в сарае.

Мы медленно спускались по обледенелой тропинке с сопки. Ветер в ущелье был слабее, и казалось, что стало теплей. Шли мы молча. Не доходя до нашего посёлка, я остановился.  

— Товарищ лейтенант, я не Ваш прямой начальник и не имею права Вам приказывать. Ввиду того, что с сегодняшнего дня я являюсь исполняющим обязанности начальника участка, прошу Вас, поставьте солдат, отберите из дров берёзу и, не теряя времени, прямо с сегодняшнего дня начните подготовку к приготовлению древесного угля, чтобы через двое-трое суток начать ремонт инвентаря. С этого леса отберите брёвна, пригодные для изготовления черенков кувалд. Это в наших общих интересах.

— Есть, — ответил мне Боенжу с большим нежеланием. Однако с первого дня знакомства конфликтовать со мной не хотел.

Лейтенант пошёл в одну сторону, я пошёл в другую, преследуя цель обследовать основание сопки, где частенько находились незамерзающие ручьи, вдоль которых можно было обнаружить камень. Правда, этот камень тоже не очень пригоден как стеновой материал, это был не постелистый бут, а скорее окатыши, отполированные веками  куски камня, но он был хотя бы чистый. В летний период им строить было возможно, но в зимних условиях... Чего греха таить, в зимних условиях я не знал, как нужно было поступать. А те, кто знал, окопались на базе в Ваенге, и их оттуда на объекты колом не вышибешь. Я пошёл у основания сопки. Здесь был глубокий снег, и не было намёка на существование какого-то ручья. Пришлось мне подниматься на сопку. Она была копией той, на которой я был с лейтенантом, но обойдя вершину, я не нашёл места хотя бы с трещинами в граните. Опуститься вниз по северному склону я не сумел, уж очень большой был риск сорваться по твёрдому насту. Я был в валенках и удержаться бы не смог. На восточном склоне, который был намного положе северного, я наткнулся на очень интересную картину. Внизу, в ущелье между сопками, я увидел не менее сотни самолётов. Они лежали в неестественных положениях: одни колёсами вверх, другие на боку, утеряв где-то крыло, были места, где самолёты  были друг на друге. Как они сюда попали, для меня осталось загадкой. Факт в том, что сюда их свезти никто не мог, так как никакая техника в эти ущелья пройти не могла. Очевидно, что здесь стояли батареи зенитной артиллерии, которые прикрывали англо-американские морские конвои, идущие на Мурманск, от нападения фашистской авиации. Когда я спустился вниз с сопки, то определил, что это в основном были «Юнкерсы-88», «Хенкели», иногда попадались истребители «Мессершмитты-109». Дюралевой обшивки на самолётах почти не было. Над ними поработали солдаты, сдирая дюралевые листы на всякие поделки. Я поймал себя на мысли, что увлёкся самолётами и забыл о том, зачем я здесь. Пришлось мне подниматься на следующую сопку. Заметно начинало темнеть, и нужно было уходить в посёлок. С вершины сопки я увидел ручей, который змеёй вился между сопками. Спускаться к нему не стал, а пошёл в обратный путь. Заблудиться здесь было немудрено. Шёл по своим следам, благо, что не было снегопада. Темень наступила мгновенно. Может быть, можно было сократить путь, но я боялся вообще сбиться с пути. До полной темноты я с вершины одной сопки увидел слабые огоньки окон казармы нашего посёлка. Взяв ориентир, я пошёл смелей. К ужину был дома. Ноги ныли от усталости. Поужинав, я пошёл к себе в конторку и лёг спать.

Проснулся я, услышав гул трактора. В повисшей над посёлком тишине гул был слышен за много километров от посёлка. Подыматься с кровати не хотелось, ноги ещё не отдохнули. Однако заснуть уже не мог. Мои часы со  светящимся циферблатом показывали час ночи. В полудрёме я услыхал, как трактор въехал во двор и заглох. Я зажёг импровизированную лампу, сооружённую из борщовой банки со срезанным донышком и жестяной банки из-под тушёнки, куда наливалась солярка. Вскочив в валенки, я вышел на порог своего домика и увидел силуэты майора и Боенжу, который отдавал ему рапорт.

— Ну и засрались вы здесь, — ответил на рапорт майор, указывая на узенькие тропинки-траншеи, по которым трудно было разминуться двум человекам. Но об этом утром. Можете быть свободным.

Боенжу, видно, привык к такому обращению, развернулся по уставу и ушёл. Майор с дежурной улыбкой направился ко мне:

— Ну как, лейтенант, отдохнул от дороги? — спросил он меня.

— Наверное, отдыхать здесь у нас времени не будет, товарищ майор, в чертовски тяжёлом положении мы оказались. Основные объекты, гаражи строить нельзя, нет камня. Камень должен был быть заготовлен летом. Тот камень, который сейчас заготавливается, к употреблению не годится, он или загрязнённый, или обледенелый, а чаще и то, и другое.

— Ладно, — серьёзно прервал меня майор, — давай об этом поговорим утром, что-нибудь придумаем. А теперь идём к тебе, перед сном проймём по маленькой и на боковую. Утро вечера мудренее.

Мы зашли ко мне в конторку. Майор, как хозяин, достал из шкафа с документами два стакана и здесь же наполнил их водкой. Из кармана полушубка достал свёрток кружка колбасы, разломленного на две половины. Мы выпили, закусили.

— Жаль, что у тебя нет хлебушка, а он, батюшка, всегда должен быть. Не ровен час, а вот кто и заскочит иногда, а закусить и нечем, — подчёркнуто, на диалекте средней Руси певуче произнёс майор, а затем и ушёл.

Утром я проснулся чуть позже, чем обычно. Когда приводил себя в порядок, умывался снегом, растирал туловище сухим полотенцем, брился, строй солдат стоял уже на небольшой расчищенной площадке. Майор проводил утренний разбор. Доставалось всем по заслугам, но кого бы он ни  «разносил», фактически он имел в виду командира взвода, который стоял рядом. Майор ненавидел лейтенанта и не скрывал этого. Когда строй солдат был отпущен на завтрак, моя конторка была уже в полном порядке, кровать застелена, бумаги сложены, помещение проветрено Майор, отпустив солдат на завтрак, сразу направился ко мне. Вид у него был озабоченный.

— Я даже не думал, что здесь так плохо, — сказал упавшим голосом он.

— Да, — в тон ему ответил я, — докатились. Участок работает, а делать ничего нельзя, камень летом не заготовили, песок в карьере под снегом...

— Мелко берёшь, лейтенант, — прервал меня майор, — мне бы твои заботы! Дело гораздо хуже. Через неделю у нас полностью кончается продовольствие. Остаётся только украинский борщ в стеклянных банках и немного сахара. Все продукты были заказаны, когда я уходил в отпуск. Эти мудаки Боянжу и Жаворонкин сожрали весь неприкосновенный запас и только тогда подняли тревогу. Продукты отгрузили на баржу, которая затонула, или перевернулась, и все наши продукты оказались на дне моря. Через неделю нас будут так же называть, как мы называем наших предшественников. Что будем делать, лейтенант, думай! Мы в одной упряжке. Через неделю нас будут подгонять и лупить. Что делать? А ты говоришь — камень, песок...

Наступившая пауза дала нам возможность думать, но не дала ответа на стоящий вопрос при сложившемся положении.

— В любых частях армии и флота если один солдат окажется голодным, не получит того, что ему положено по аттестату — это чрезвычайное происшествие. Кто же нам позволит солдат-рабочих морить голодом! — прервал майор паузу и продолжил: — Дело в том, что если мы сегодня сообщим, что у нас создалось чрезвычайное положение, то завтра у нас продовольствия не будет, оно будет через месяц. А если учесть, что сейчас конец года и везде переучёты, отчёты и прочие «чёты», то продовольствие у нас будет через два месяца. Я этих бюрократов знаю, а вот что делать-то — не знаю.

— То, что нужно доложить нашим прямым начальникам, это факт, — начал я высказывать свои соображения. — Но как сообщить? Сказать, что мы такие-сякие, не заказали, не проконтролировали — нельзя, так как вся тыловая свора навалится на нас и сотрёт нас в порошок, а продовольствия не даст. Поэтому я предлагаю: через штаб флота я даю шифровку на моё начальство и строительное управление флота. Вы, товарищ майор, через этот же источник даёте шифровку на Ваше начальство, не знаю — бригадное или полковое. Ведь, к нашему несчастью, они сейчас там тоже делят портфели. Теперь — каким я вижу содержания шифровки: «Заказанное продовольствие в октябре месяце к подразделению не дошло, неприкосновенный запас израсходован. Срочно высылайте продовольствие и горючее». Каждый из нас подписывает своё, то есть к своему начальству.

Мы здесь же откорректировали текст, сократив его до минимума, так как у нас своего лимита на шифротелеграммы не было.

Погода стояла отличная, тропа была утоптана. До соседнего подразделения нужно было пройти километров 3-3,5. Так я познакомился с офицерами и матросами БРО (берегового разведочного отряда). С ними я поддерживал дружбу и отношения взаимопомощи до конца командировки. Завтракали мы у моряков. Их харч намного отличался от нашего, хозрасчётного, в лучшую сторону. Когда мы шли в обратную сторону, начался снегопад. Майор предложил ускорить шаг, потому что при переходе ущелья при свежем снеге можно было сорваться со склона и разбиться в лучшем случае, и быть погребённым под снегом — в худшем. Ущелье перешли удачно, теперь задача стояла перед нами не проскочить наш посёлок, который при таком снегопаде виден не был. К нашему счастью, не было ветра. Стояло белое безмолвие. Скоро мы услышали стук кувалды о наковальню и пошли на звук. Мы пошли медленнее.

— Лейтенант, что это ты решил здесь устраивать мастерские? — вдруг спросил майор.

— Что, заместитель уже пожаловался и попросил помощи? Да, мне просто вас стало жалко. Мало того, что два солдата погибли, так нам ещё нужны покалеченные?

— Зачем так ставить вопрос? — возмутился майор. — Мы собираем весь порченый инструмент, чтобы отправить его на базу и отремонтировать.

— Знаете, товарищ майор, что я Вам скажу? У нас на Украине говорят: «Пока Бог спит, черти все ноги перебьют». Вы все думаете здесь, что пришлют специально корабль за этой полутонной металла и выдадут вам новый инструмент. Этого никогда не было и не будет. А будет вот что: заусеница отлетит и выбьет глаз у солдата. Вот тогда придёт корабль с комиссией и с собой привезёт полтонны инструмента. И с этой поры пойдёт не работа, а писанина, вопросы и ответы, а затем — оргвыводы. Нам этого не нужно. Давайте сделаем, как сказал я.

— Нет, я не против этого указания, всё правильно, — согласился со мной Маслов. — Это идея Жаворонкина.

— Вот это не нужно. Жаворонкина здесь нет, и давайте договоримся, что мы вместе работаем, и вместе будем решать вопросы, пока работаем.

— Это верно, лейтенант.

Откуда-то со двора потянуло дымком, это Боенжу развернул свою мастерскую по ремонту инвентаря. Я рассказал майору о ручье в долине кладбища самолётов и о возможном наличии там чистого камня. Нам необходимо разведать это место и в случае необходимости найти туда проезд.

Работу мы как будто организовали, но отсутствие продовольствия и горючего могло свести на нет наши усилия. Майор, взяв группу солдат, направился в воинскую часть, находящуюся неподалёку от причала Озерки, в надежде взаимообразно взять немного продуктов, чтобы продержаться до прибытия нашего продовольствия. К вечеру продотряд вернулся на базу с плачевным результатом. Эта воинская часть к флоту не относилась. Говорили, что это полк какого-то соединения, где командиром был молодой полковник, талантливый командир. К стройбату относился отрицательно и пресекал всякое общение наших солдат с полковыми солдатами. Когда к нему на приём пришёл майор, полковник выслушал его, а затем сказал, что он в этом деле усматривает вообще предательство и дискриминацию Советской армии. Не преминул угрозой проконтролировать, как мы будем выходить из положения, и в случае чего  познакомить майора с военной прокуратурой. Однако он распорядился выдавать нам в течение десяти дней 130 килограммов хлеба. Хлеб майор решил растянуть на 15 дней, борщ у нас был, сахар на эти дни тоже был. Ответ на наши телеграммы не пришёл ни на пятый день, ни на шестой. Я дал шифровку от себя на имя начальника политотдела Строительного управления флота. На десятый день пришёл матрос с поста и принёс ответ от Иванько: «Не морочьте голову. У вас продовольствия ещё на 2 месяца. Иванько.».

Сахар у нас заканчивался, хлеб, если выдавать по полнормы, оставался на 5 дней. Нам нужно было срочно решать вопрос о продовольствии. Горючее для трактора также было на исходе. Та пара бочек, которую мы привезли на барже, таяла на глазах. Перегоны трактора на расстояние двадцать километров в две смены привели к тому, что горючего у нас было тоже на пять дней. Мы с майором приняли решение: срочно нужно с документами ехать на базу в Ваенгу. Сначала решили, что поедет майор, но я не мог остаться с личным составом в таком положении. Фактически я не имел никаких прав отвечать за личный состав, брать взаймы продукты, хотя брать их было негде. Решение было принято за десять минут после получения телеграммы от Иванько. Трактор был в Озерках. Выход один. Совершить переход на лыжах. Самое большее расстояние я преодолевал в 10 километров. Здесь мне нужно будет, если идти напрямик, преодолеть 20 километров. Лыжи, крепления к ним также были не первого сорта. Собрав нужные бумаги, отчёты мои, ротные, докладную записку ротного, я отправился в Озерки. Нужно было успеть прийти до отхода парохода, который шёл один раз в сутки. На этот пароход ещё нужно было погрузить пустые бочки из-под горючего.

Солдат, знавший дорогу, шёл впереди меня, прокладывая лыжню. Я по лыжне старался не отставать от солдата. Первые полтора часа мне это удавалось, затем я начал заметно отставать от солдата. Солдат уходил вперёд, а затем стоял и ждал меня. Мы начали подыматься на высокую сопку. Здесь особо не погонишь. Когда поднялись, увидели, что на сопке вообще снега не было. Мы сняли лыжи и пошли по тверди сопки. Идти было легче, но намного медленнее Когда подошли к спуску, я сказал солдату, что напрямую спускаться, да ещё ночью, я не сумею, пойдём зигзагами. С начала спуска я шёл с довольно большой скоростью, а затем вестибулярный аппарат у меня не выдержал, и я начал падать. Правда, чего доброго, но падать я научился по правилам и не ушибался. После этого спуска какое-то время я начал сомневаться, дойду ли я вообще. Тело охватил какой-то озноб, стало тяжело дышать. Но вот с вершины меньшей сопки показался Мотовский залив. У меня открылось второе дыхание. Я пошёл увереннее, но солдат сказал, что радоваться ещё рано, предстоит взять ещё две сопки. Когда были на вершине последней сопки, мы увидели пароход, который приближался к причалу. Ко мне подъехал солдат и хотел что-то сказать.

— Правильно, — крикнул я, — беги! Задержи пароход и грузите бочки. Последние слова я уже кричал ему вдогонку. Я спустился с последней сопки, снял лыжи и бегом побежал к кораблю. Ребята не торопясь грузили бочки из-под горючего. С капитанского мостика меня заметили. Только я ступил на палубу, матрос убрал трап, пробасил гудок парохода, и наши солдаты сбросили швартовы с кнехт причала. Ко мне подошёл матрос, я оплатил  билет и груз и пошёл к себе в каюту, которая была указана в посадочном билете. В двухместной каюте никого не было. Я лёг на верхнюю полку, чтобы меня не беспокоили попутчики, которые могли подсесть в ближайших портах. В восемь часов утра я уже был в штабе бригады и сдал документы роты, по которым мы остались без продовольствия. В штабе меня начали корить, что я их вовремя не сдал, но я легко отговорился, что я только передаточное звено. Гораздо хуже мне было в моём управлении. Вообще от этого дня я не ждал ничего хорошего. Ещё ранним утром я получил нагоняй от жены за то, что уехал и не сказал ей о катастрофе. Я здесь же попросил прощения, потому что будучи в Мурманске я понял свою ошибку, но не мог её исправить. Что касалось управления, то на этот счёт я не питал никаких иллюзий. Я знал, что  был здесь персоной нон грата. Гораздо легче дать шифровку и знать, что никто тебя больше не потревожит. Узнав, что я в управлении, Иванько моментально меня вызвал к себе в кабинет:

— Почему Вы здесь?!

– Я здесь, товарищ майор, потому, что там мне делать нечего. И коль скоро Вы меня послали на Рыбачий производить работы, я прибыл, чтобы доложить о положении дел на объекте, и принять меры к возобновлению производства работ.

Во время моей тирады майор пытался меня остановить, но я остановился сам, когда окончил говорить.

— Вы самовольно покинули объект, и я могу считать Вас дезертиром и передать дело в суд, — зло прошипел он.

— Готов. Но на этом суде Вы ответите, как Вы могли допустить, что сорок человек двадцать дней в экспедиции не имеют продовольствия. Я уже не говорю, что по чьей-то халатности сорвана работа на объекте.  

Я вынул из сумки рапорт и положил на стол начальнику.

— Прошу с продуктами отправить 15 бочек горючего. Пустые бочки находятся на причале в Мурманске. А также отправить одну тонну курного угля для кузницы. Всё.

— Вы, что, лейтенант, издеваетесь надо мной? Или Вы не понимаете, о чём я говорю? — засыпал он меня вопросами.

— Товарищ майор, я ещё раз повторяю, что из Ваенги без продовольствия не уеду. Если мы сейчас не поймем друг друга, я отсюда отправляюсь в политотдел к полковнику Луганскому. Он меня направил в Ваше хозяйство, и думаю, что он меня поймёт.

Я не заметил, как во время нашего разговора в кабинет вошёл замполит Беляк.

— Учтите, товарищ майор, что Май-Наволок — это не рыбачий посёлок, где солдаты могут прокормиться у рыбачек. И не только солдаты, — добавил я.

Это был удар ниже пояса, запретный. Я намекнул, что будучи в звании капитана, Иванько был начальником участка. Находясь на строительстве какого-то объекта в рыбачьем посёлке, он, как и солдаты, ходил в посёлок к одиноким рыбачкам, которые кормили и поили военных, не разбираясь, офицер он или солдат. Так получилось, что один солдат и начальник участка ходили к одной и той же женщине. Мне об этом рассказали офицеры на Канином Носу, а на следующий год рассказал сам солдат, которого Иванько застал у своей женщины. Хозяйка, чтобы спасти солдата, затолкала его под кровать, на которую  начальник её повалил. Вестимо, что хозяйка отвергла офицера, да ещё пьяного, да ещё при случайном свидетеле. Так, как рассказал мне солдат, борясь над ним, они его чуть не убили, так как кровать была очень низкой. Когда я сказал свою последнюю фразу, я впервые увидел глаза Иванько. Они из щёлочек превратились в кружочки, и даже не в кружочки, а в шарики, так как они вдруг выскочили из орбит. Он что-то хотел сказать резкое, но в момент передумал и тихо сказал:

— Идите, Вам передадут дальнейшие приказания.

Я знал, что мне моя выходка дорого будет стоить, и это было действительно так, но это было позже.

Когда я вышел их кабинета начальника, Беляк вышел со мной:

— Вы себя неправильно ведёте, лейтенант. Вы вступаете в пререкание с начальником. Это нехорошо. Нужно решать вопросы, а не пререкаться. Вы нарушили приказ начальника и покинули объект. А если там что-нибудь случится, Вам трибунала не избежать.

— А Вы считаете, что там ничего не случилось? — перебил я его назидательную речь. — Вы, замполит, призываете меня молчать тогда, когда нам приходится переносить не трудности воинской службы, а произвол и издевательство отдельных должностных лиц, когда идёт беспредельное нарушение уставов. Если это так, то я Вас не понимаю, товарищ капитан третьего ранга. Чтобы довести нашу беседу до логического конца, докладываю, что у меня в руках документы роты, из которых ясно видно, что люди не желают разобраться в том, что сорок солдат голодает. Если майор Иванько хочет играть с трибуналом, то у меня не будет другого выхода, как передать эти документы в трибунал для своей защиты. Не в лучшем виде будет выглядеть сам Иванько. Об этом всё. Теперь официально, как замполиту, я докладываю, что строительство  объекта на Май-Наволок в этом году провалено по вине начальника участка, который летом не заготовил камень и песок для строительства. Из камня, который мы добываем сейчас, объекты, которые указаны в проекте, делать в морозные погоды нельзя.

— Ну ладно, — прервал меня Беляк, — никто вас судить ещё не собирается. Вам сказали, что начальник примет решение и сообщит его Вам. А теперь займитесь делами, пока будет принято решение. Приедет главный, я сообщу ему всё, что Вы мне сказали по поводу камня и всего прочего.

После этой душеспасательной беседы с начальством, в которой кроме угроз ничего мне не сказали, я направился в ПТО.

— Марья Степановна, — обратился я к начальнице отдела, — мне нужен график производства работ по Май-Наволку на этот год. На объекте я графика не нашёл.

График мне показали. Составил его Жаворонкин, утвердил его... Вот тут и была «собака зарыта». Напечатано было: «Главный инженер Мильштейн», а подпись стояла Иванько. Его подпись нельзя было спутать. Значит, он благословил заготовку камня в декабре месяце. Когда Иванько увидел свою ошибку, он отпустил Жаворонкина в отпуск и объект передал мне. График работ ещё подписала начальница производственного отдела, которая ни разу не покидала кабинет управления и ситуацией не владела. На этом моя работа в управлении была окончена. Я ушёл домой. Утром я в роте, по просьбе Маслова, проверил отправляемые продукты питания, а затем на материальном складе проверил горючее и уголь в бочках-сухотарках. Получил приказание утром быть на втором причале Ваенги, где меня должен был подобрать корабль, снаряжённый на полуостров Рыбачий. Вторую половину дня я посвятил сборам на точку. На этот раз я взял свой солдатский чемодан, заполнил его папиросами, яблоками, луком. Из неприкасаемого моего домашнего запаса взял две бутылки спирта и дополнительную одежду.

На причал явился ещё до подъёма личного состава на кораблях, которые были пришвартованы к пирсовой части причала. Казалось, что корабли спали вместе со своими хозяевами. Ничего не тревожило их безмятежный сон. Один я стоял на причале и курил одну за другой папиросу. Самые неблаговидные занятия — это ожидать и догонять. Вдали от берега проходили различные корабли без приветственных сигналов один другому. Среди громадных кораблей со стороны Мурманска показался маленький кораблик, бот, который шёл курсом параллельно берега, а затем круто повернул к причалу. На таком я ещё не хаживал. При подходе к причалу он приглушил мотор. Человек, стоящий на палубе, меня негромко окликнул. Я подошёл к кромке причала. Кораблик даже не швартовался. Он затормозил задним ходом и медленно пошёл вдоль отбойного бруса причала, скрипя кранцами из автомобильных покрышек. Я передал человеку чемодан и через отстёгнутый леер в проходе прыгнул на палубу у кораблика, который моментально отвалил от причала и развернулся под прямым углом от него. Когда немного отошли от кораблей, пришвартованных у пирса, заревел мотор, и кораблик, как глиссер, подскочил и понесся вперёд, оставляя за собой взбитую в пену винтом воду.

Я поднялся в рубку. За штурвалом стоял гражданский мужик: косая сажень в плечах, чёрная лопатой борода его была ниже груди! Бакенбарды, усы, борода закрывали всё лицо моряка, и только большие открытые зелёно-голубые глаза смотрели на меня доброжелательно и с улыбкой.

— Что смотришь, лейтенант? Что, не нравится? Ух! Это зверь, а не машина. Она только шторма не любит. Как ты думаешь идти? Леерам кланяться, или как? Небось, у тебя другие способы есть? Проходи вниз, можешь отдохнуть.

Он посмотрел вперёд по курсу, покрутил штурвал и, наклоняясь к переговорной трубе, крикнул в машинное отделение:

— Вася, поддай ещё малость, может, успеем проскочить!

Дизель заработал громче. Очевидно, бот при этом увеличил скорость, но в рубке этого не чувствовалось. Рядом с рулевым мог стоять только один человек. Через стёкла перед рулевым был обзор 270°, за спиной у рулевого было небольшое окошко, через которое он мог видеть пространство за кормой. По трапу я спустился вниз и зашёл в маленький кубрик. Справа у стены была двухъярусная кровать, посреди кубрика стоял стол, и слева у стеньги был диванчик. Вся мебель была  прикреплена к стенам и к полу. На потолке горела маленькая электрическая лампочка. Читать было невозможно. Решил пока была возможность отдохнуть немного. Сбросив полушубок и валенки, я залез на второй ярус койки. Однако хозяин койки меня лишил возможности отдохнуть. Ворвался он в кубрик, как медведь, и моментально собой заполнил весь объём кубрика:

— Рано, лейтенант, улёгся, — пробасил он, — давай немного примем, что Бог послал, а то позже долго не будет этой возможности.

Он вынул из шкафчика полбутыли водки, кусок колбасы и маленькую краюшку хлеба.

— Ты уж прости, это всё, что осталось.

— Это не страшно, — сказал я и достал из авоськи бутылку спирта. Вторая бутылка была спрятано у меня в чемодане. Долив стаканы, я поставил бутылку на стол. Мой хозяин достал из шкафчика настоящую пробку и закрыл ею бутылку, выбросив в мусорное ведро картонную пробку. Одновременно он дал понять, что сейчас больше пить нельзя. Выпили без тоста и закусили.

— Ну, с Богом, — сказал он, — теперь будем молиться Николаю угоднику, чтобы маленько укротил Посейдона.

Ушёл он так же неожиданно, как пришёл. Накинув полушубок, я пошёл за ним. Механик, который стоял за штурвалом, уступил место бородатому капитану, а сам очень ловко соскользнул в люк, ведущий в машинное отделение. Я его уже видел при посадке на бот. Когда механик ушёл, я поднялся в рубку, закурил и вышел на палубу. Капитан был прав, погода резко портилась. Поднялись волны, усилился ветер. Брызги, летевшие от волн, моментально затушили папиросу и сломали её. Верхушки волн были покрыты белыми барашками. С палубы казалось, что море кто-то посыпал белым пухом. Находиться на палубе было неприятно, и я пошёл в кубрик. Проходя мимо капитана, я взглянул на него. Он стоял, как изваяние, устремив взгляд в смотровое окно, и был в полном контакте с морем. На больших кораблях рулевой больше смотрит на компас, нежели вперёд, здесь взгляд был устремлён только вперёд.


Когда бот вышед из Кольского залива в Баренцево море,

там уже властвовал ожидаемый шторм.

 

Я прошёл мимо и спустился в каюту, где было тепло, шумно и темновато. Когда бот подымался на гребень волны, в какой-то момент винт бота освобождался от воды, и начинал вращаться с бешеной скоростью. Дизельный мотор в это время, освобождённый от нагрузки, развивал такие обороты, что казалось,  он идёт вразнос. Но бот опускался с волны, винт погружался в воду, и под сопротивлением воды, на низких тонах дизель, словно протестуя, переходил на нормальное звучание.

Начатая бутылка спирта, которую моряк предусмотрительно закрыл хорошей пробкой, каталась по столу, натыкаясь на ограждающие стенки. Уложив бутылку под подушку нижней койки, я взобрался на второй ярус койки и моментально уснул. Не знаю, долго ли я спал, но проснулся я от грохота и сильного удара, совершил полёт с койки на стол, а со стола — на кушетку. Вскочив на ноги, я схватился за стол, чтобы не полететь дальше к противоположной стене. Видимо, бот волна  клала полностью на бок так, что фок-мачта касалась волны. Я схватился за ручку двери и потянул её на себя. Дверь открылась легко. Капитана я видел один миг. Окно перед ним было открыто, остальные окна были во льду. Чёрная борода моряка была во льду. Брызги волн непрерывно его обдавали дымящимся потоком разбитой воды, которая стекала по полушубку на пол рубки. В какой-то миг волна перехлестнула бак бота и с силой ударила по рубке. Масса воды обдала капитана, а через него упала на меня. Я с потоком воды был отброшен в каюту. Бот наклонило в другую сторону, и дверь захлопнулась. Я мокрый взобрался на свою койку, ухитрился задержаться и поднять ограждающий бортик. В такой ситуации я команде помочь ничем не мог, моя судьба была в руках капитана. При таком шторме спустить спасательную шлюпку с бота на воду невозможно. На плотике также не удержишься. Будучи в относительной безопасности, закутавшись в полушубок, я согрелся и уснул. Не знаю, действительно ли так, или нет, но мне показалось, что качка на большом корабле переносится тяжелей, чем на малом боте.

Проснулся я от грохота якорной цепи об клюз. Бот встал на якорь. Опустив ограждающую доску, я спустился на пол и вышел на палубу. Мы стояли в маленьком фиорде, куда мог поместиться только бот. Капитан с механиком что-то закрепляли на палубе  изрядно потрёпанного штормом бота. Когда работа была окончена, мы все зашли в кубрик. Капитан остановился у двери и, не увидев бутылки на столе, с напускным недовольством спросил:

— А где же бутылка? Ну, ты и даёшь, лейтенант! Рад, что я не мог оторваться от штурвала. Ай-ай! В одиночку? Это не дело!

— Да, буду я вас ждать... Пока вы там занимались чёрт знает чем, она здесь истосковалась на столе. Пришлось ей помочь, — шуткой на шутку ответил я.

Капитан зашёл в кубрик, за ним зашли мы. Я достал из-под подушки бутылку, из авоськи — закуску. Сели за стол. Бот легонько покачивало. Мы стояли на якоре в маленькой бухточке острова Кильдин, над нами бушевал штормовой ветер, который в открытом море бросал и разбивал малые корабли и баржи, оказавшиеся по чьей-то воле и разгильдяйству в открытом море.

— Да, — задумчиво сказал капитан, — сегодня на базе будет, что слушать. Счастье, что нас сюда занесло и мы сумели попасть в эту дыру. Будь по-другому, туго бы нам пришлось сейчас. Что же, коль скоро мы здесь, просушимся, отдохнём. Авось море к этому времени успокоится.

Допив содержимое бутылки, капитан улёгся на нижнюю койку, механик ловко забрался на верхнюю. Я подложил под голову валенки, снял с вешалки полушубок, улёгся на него и им же накрылся. После того, как заглушили дизель, в кубрике стало быстро холодать. Под овчиной полушубка было тепло и уютно.

Проснулся я от шума дизеля и громыхания якорной цепи. Одевшись, я вышел на палубу. Светало. День заметно прибавлялся. Мы медленно выходили из бухточки. Диву даёшься, каким филигранным искусством управления  кораблём необходимо владеть, чтобы в штормовую погоду попасть в щель между скалами, через которую мы сейчас выходили из бухточки. Выйдя на простор открытого моря, которое вчера нас бросало как щепку, двигатель заработал в полную мощность. Сегодня  море, усмиренное сменившимся ветром, лениво перекатывало небольшие волны по всей площади, окружающей наш бот. Рассвело. Видимость была отличной. Экипаж стоял по своим местам, а я выбрал местечко около капитана. Приятно было после шторма наблюдать за берегом, который медленно уплывал за корму, открывая всё новые и новые пейзажи. Капитан начал вызывать пост, отбивая ключом букву «А», точка-тире. Моментально с сопки нам ответил морзянкой пост СНиСа. Капитан передал свои реквизиты, и мы свободно продолжили путь до следующего поста. Мы приближались к Мотовскому заливу. Не верилось, что ещё вчера море было таким бурным, а сегодня эти валы словно корова языком слизала. Атмосферное давление подымалось, ничего не предвещало каких-либо неприятностей. Успешно прошли порт Владимир, он находился от нас по левому борту, а спустя небольшой промежуток времени мы входили в Мотовский залив. Капитан опять взял ключ семафора и начал вызывать пост. Ответа не последовало. Он повторил вызов — опять без ответа. Капитан подал команду в машинное отделение «малый вперёд». Бот замедлил скорость. Капитан развернул бот несколько мористее, скорее к направлению противоположного берега залива. Я предложил капитану стать к семафору и вызывать пост. Он согласился и двумя руками взял штурвал. Вдруг раздался свист, и где-то в тридцати метрах от бота об воду ударился снаряд, вернее, болванка снаряда, которыми стреляют по мишени. Болванка ударилась об воду и рикошетом отлетела в сторону берега,  отбив в сопке кусок гранита. Вслед за первым снарядом чуть подальше ударились еще четыре снаряда.

— Полный вперёд! — скомандовал капитан.

Бот чётко отреагировал на команду и рванулся вперёд. Опять поворот — и мы прижались к берегу. Буксир, тащивший на огромном буксире мишень, прошёл рядом с тем местом, где мы находились около минуты тому назад. В этот момент на сопке заработал семафор. Капитан взял ключ и начал что-то писать.    

— Суки, проспали, — прореагировал на действие моряков капитан.

Спустя короткий промежуток времени мы зашли в небольшую бухточку,  где у причала были пришвартованы такие же боты. Мы пришвартовались вторым бортом. Капитан, взяв какие-то бумаги, сошёл на причал и зашёл в служебное помещение. По возвращении на бот он сообщил, что в Баренцевом море затонула баржа. О жертвах ещё никто ничего не знает. Спустя два часа мы пересекли залив и пришвартовались к причалу порта Озерки.

К разгрузке бота приступили немедленно. Часть груза оставили на причале, часть сразу перевозили в склад. В последнюю очередь перевезли горючее и уголь. Мы сердечно попрощались с моряками, и маленький бот, большой морской трудяга, просигналил нам трижды на прощание и понесся за дальнейшими приключениями. Закончив перевозку всего привезенного груза и продуктов, мы дозаправили трактор горючим, загрузили сани продуктами. Поужинали консервами. «Отбой» устроили пораньше, так как желали, чтобы обед у изголодавшихся солдат был нормальным. Побудку сыграли в 4 часа утра. Позавтракав консервами и чаем, мы ещё раз проверили такелаж, тронулись в путь.

Трактор без напряжения шёл на максимальной передаче. Меня и тракториста в кабине качало, как на волнах. Усталость предыдущих дней сказались. Я начал засыпать. Моё состояние передавалось трактористу, и я решил пересесть в сани, где можно будет подремать. Уместившись на санях, я не провоцировал сон у тракториста и с чистой совестью уснул. Проснулся от тишины. Тракторист не удержал трактор на колее, и он сполз с колеи, прочно укрепился на ней рамой. Два солдата взяли ломы и начали разбивать колею. Я присоединился к другой группе солдат, которые собирали по сопке камни и подкладывали под гусеницы. Когда трактор основательно стал на каменную постель,  тракторист завёл трактор и осторожно выехал на колею. После возобновления движения я вновь залез в кабину и старался разговором не давать уснуть трактористу. Мы оба уже не спали, а трактор всё-таки с колеи сполз. Как впоследствии выяснилось, в том месте сама колея была наклонена, и трактор сполз по льду. Опять задержка. Какое-то нехорошее предчувствие преследовало меня с утра. Мне казалось, что какое-то обстоятельство преследует нас. Но какое?

На соседней сопке появилась группа людей. Увидев нас, они пошли в нашу сторону. Это были наши солдаты. Они мне рассказали, что уже несколько раз получали продукты, которые командир полка выдавать запретил. Сейчас они также направлялись в полк, но, увидев нас, уже в полк не пойдут. Я предложил обратный путь продолжать вместе, но основная часть группы с нами двигаться отказалась, мотивируя тем, что напрямую, через сопки они пройдут быстрее, нежели в объезд трактором. Ребята взяли по две буханки хлеба и небольшую упаковку сахара и пошли по той дороге, по которой пришли. Пять человек из группы остались с нами. Мы продолжили свой путь. Был первый день выхода солнца из-за горизонта после полярной ночи, 25 января.  Несмотря на то, что этот день сопровождается сильным морозом, даже коренные жители Заполярья стараются оторвать 5-10 минут, чтобы полюбоваться долгожданными лучами солнца. Сегодняшний день не был исключением, мороз свирепствовал с неимоверной силой. Солдаты время от времени соскакивали с саней, чтобы в беге за трактором немного согреться. Дорога в обход какого-то препятствия круто повернула на восток. Сани на вираже дороги не удержались на колее, соскочили вниз и потянули за собой трактор. Опять заревел мотор, лязгом оглушили пространство гусеницы. И это случилось в момент выхода солнца из-за горизонта. Мы, тракторист и я,  вышли из кабины, солдаты соскочили с саней. Все мы устремили наши взоры на это явление, которое можно наблюдать один раз в год. За мою службу я наблюдал это явление четыре раза. Солдаты радовались солнцу, но я уже через 10-15 минут убедился, что радоваться именно сегодня в нашем положении рано. Солнце сегодня всходило не так, как всегда. Вместо приветливых лучей, исходящих нормально от диска солнца, в небо взвились два огромных красных столба. Я не помню, кто из писателей описал метель за полярным кругом, но помню, что он описал эти два столба, которые являются предвестниками метели. Я единственное, чего не знал — какое время нам отпущено до начала пурги. Пока что не было ни шороха ветра, ни снежинки.


 Вместо приветливых лучей, исходящих нормально от диска солнца,

в небо взвились два огромных красных столба.

 

Я отозвал сержанта в сторонку и рассказал ему о надвигающейся пурге. Разворачиваться в обратный путь было невозможно, мешали громадные валуны, да и возвышающаяся колея лишала нас этой возможности. Мы с сержантом решили продвигаться вперёд, так как бросить трактор с горючим источником тепла в пургу было безумством. Наше беспокойство перешло к солдатам. Все замолкли и начали работать более интенсивно. Наша сцепка ещё немного нас помучила и выползла на колею. Несколько километров мы проскочили, когда с неба, фактически чистого от облаков, появились отдельные пушистые крупные снежинки. Они лениво опускались на гранит и пропадали в общей массе снега. Затем повеял лёгенький ветерок, отчего снежинок стало больше и летели они уже под углом к земле. Со временем снегопад усилился. Теперь уже были не отдельные крупные снежинки, а пелена мелких снежинок, гонимых заметно усиливающимся ветром. С усилением ветра снегопад смешался с гонимым им песком. Моментально потемнело. Лобовое стекло трактора покрылось смесью песка со снегом, которая примерзала к стеклу. Одного солдата посадили на капот трактора. Солдат всё время протирал стекло снаружи. Трактор шёл на максимальной передаче и, к нашему счастью, не сползал с дороги. Тракторист сосредоточил наблюдение за дорогой. Сон, который нами владел утром, полностью пропал. В воздухе повис вой вьюги. Разговаривать можно было только криком. На пути начали попадаться участки дороги, перекрытые снеговым покровом. Пока мы их удачно преодолевали, но очень скоро нам пришлось остановиться. Большой участок дороги был засыпан на повороте. Возникла опасность потерять дорогу. Мы все взяли лопаты, ломы, по дороге ломали тонкие стволы кустарников и делали колья, которыми прощупывали дорогу под снегом. Трактор медленно продвигался вперёд.

— Сержант, — обратился я к сержанту, — я эту дорогу знаю плохо. Сколько,    по твоим расчётам, километров осталось пройти нам до объекта?

— Наверное, километров восемь -девять, — последовал ответ.

— У кого есть фонарики? — спросил я у солдат.

Фонарики были у всех. Я построил ряд из солдат, сам встал так, чтобы меня видел тракторист, и мы продолжили путь. Каждый фонариком светил солдату, следующему за ним на расстоянии видимости. Трактористу я велел, чтобы при подаче мной кругового сигнала фонариком он останавливал трактор. Продвижение вперёд было медленным, но мы продвигались. Когда мы взобрались на очередную сопку, там колеи не было. Солдаты прощупывали по всей площади под рыхлым снегом гранит. Дорога могла в любом месте завернуть, и мы могли полностью потерять направление, а ещё хуже — могли слететь в какое-то ущелье. Остановились. Я по походной цепочке позвал сержанта, который должен был находиться впереди. По цепочке пришёл ответ, что сержанта в строю нет. Принимаю решение продвигаться вперёд. Цепочка, или строй довольно длинный, и это давало надежду, что мы идём по прямой. Расчёт был прост. Идя по прямой линии, мы должны были выйти на берег моря. На берегу, обыкновенно у ручьёв находились маленькие избушки, курии, где можно было обогреться, приготовить горячую пищу и переждать ураган. По цепи я передал, чтобы каждый солдат следил за впереди идущим. Нельзя было допустить, чтобы ещё кто-то пропал. Вдруг мотор трактора заревел, гусеницы с лязгом начали отбрасывать рыхлый снег. «Ещё этого не хватало!» — подумал я.    Трактор сел на раму. Думать о том, чтобы расчистить трактор, было бессмысленно. Наши силы были на исходе. Нужно было уводить людей.

Я приказал всем стоять на тех местах, на которых остановились, чтобы не потерять направление. Солдату, который был недалеко от меня, велел каждому по строю дать буханку хлеба. Сам взял из чемодана оставшуюся бутылку спирта, которая в пути могла пригодиться. Трактор заглушили. Я чётко передал команду по строю двигаться в прежнем порядке вперёд, поправляя направление впереди идущего товарища.

Трактор моментально скрылся из виду. Шли медленно. Несмотря на то, что у меня были часы со светящимся циферблатом, время увидеть не удавалось. Вдруг цепь остановилась.

— В чём дело? — передал я вопрос по цепи.

Получил ответ, что меня просят пройти в голову строя. Третий солдат от начала строя лежал на снегу и стонал.

— Что случилось? — спросил я у него.

— Страшная боль в животе, невозможно стоять, — последовал ответ. Для меня это было самое страшное. Если мы остановимся, мы замёрзнем. Тащить солдата ни у кого сил не было. Я знал это состояние. У меня был гастрит, и при сильных волнениях начинал так болеть живот, что действительно в этих случаях тяжело стоять, не то, что передвигаться в таких условиях. Я нагнулся к солдату и, как можно спокойнее, сказал:

— Солдат, собери силы, встань. Нельзя нам сейчас останавливаться, мы можем погибнуть. Мы тебе поможем идти.

— Не могу, больно! — вопил солдат.

Остановка приняла угрожающий характер. Солдаты, которые стояли рядом, начали опираться на валуны или садиться на камни, пользуясь остановкой. Я встал во весь рост, как по команде «смирно», и заорал во всё горло:

— Встать, засранец! — и хотел нанести ему удар валенком по заднице, но нога в ледяном панцире не сгибалась, и удар не получился.

Однако эффект был. Солдат вскочил на ноги и метнулся в сторону, не ожидая второй попытки удара, который, по его мнению, мог быть.

— Вот так лучше, — только промолвил я и дал команду двигаться дальше.

А далее было, как в сказке. Неожиданно на нас вышел сержант, которого мы потеряли. Он, как будто ничего не произошло, доложил, что нашёл столб, по которому шли провода. Если идти вдоль столбов, мы выйдем к месту назначения. Так мы вышли в знакомые солдатам места. Нам оставалось пройти одно ущелье, и мы бы были дома. Но...  без «но» ничего не бывает. Мы совсем близко от нас услышали характерный звук летящей пули, который перекрыл завывание вьюги. Следующая пуля ударила в рядом стоящий валун и отлетела. Я подал команду «Ложись»! Все с удовольствием выполнили команду. Ещё три пули просвистели над нами. Мы немного полежали и поднялись. Я уже говорил, что всё было, как в сказке. Если вьюга начиналась с отдельных снежинок и ветерка, то прекратилась она в одно мгновенье. Вой вьюги, бушующей над нами, моментально прекратился. Около минуты мы её слушали в стороне от нас, а затем наступила тишина полностью. Ощущение было такое, как будто с нас сняли покрывало. Над нами было чистое небо, по которому неслись валы северного сияния.

Мы увидели нашу стройплощадку. В казарме горел свет. Когда группа вошла во двор, где ещё горели костры, все облегчённо вздохнули. Здесь наивно думали, что мы увидим огонь. Затем они выстрелили пять раз, думали, что мы услышим выстрелы. Но мы услышали, как визжат около нас пули, и слава Богу, что все остались живы. Мы были дома. Когда мы вошли в помещение, нас начали раздевать, так как мы сами раздеться не могли. Наша одежда задубела. Мы стояли, как водолазы в скафандрах, с расставленными ногами и руками. Под мышками у каждого была приморожена буханка хлеба. У меня на лбу висел кусок льда, примороженный к шапке. Когда его сняли, он был похож на посмертную маску, которую снимают с покойника. Со стороны спины шапка была приморожена куском льда к воротнику полушубка. Завязки клапанов шапки пришлось срезать. Они вмёрзли в ледяной шар под подбородком.

Когда солдаты освободили меня от верхней одежды, я зашёл к себе в комнату, сел на койку и закурил. Всё произошедшее за день казалось мне сном. Выпив стакан чая, я потушил свет и лёг на кровать, не расстелив её и не раздеваясь. Страшно болела голова. В какой-то момент я вскочил с постели, надел валенки и выбежал из помещения. Взяв кусок снега из наста, я приложил его ко лбу. Сначала почувствовал облегчение, но затем боль продолжилась. Врача у нас не было. Я велел дежурному вызвать санинструктора. На просьбу дать мне какое-то лекарство от головной боли он сказал мне, что кроме аспирина у него никаких медикаментов нет. Я выпил аспириновую таблетку и лёг опять. Боль была неимоверной, но её победила усталость. Я уснул. Головная боль не прекращалась до конца экспедиции, да и после её. Но она не была такой острой, как в первую ночь.

Утром майор организовал поисковую группу, которая с лопатами и ломами отправилась на поиски трактора. Они легко преодолели тот путь, который мы прошли после урагана, а затем следы наши были засыпаны снегом. Группа разделилась на три звена. Каждое звено обследовало одну из сопок, пока не нашли трактор, который стоял в стороне от дороги на расстоянии около двух километров. В этот день строительные работы не велись. Весь личный состав был задействован на работах по расчистке дорог, площадок, объекта.

Пришедший февраль был на диву морозным, сухим и безветренным Мы продолжали заготовку камня и делали различные эксперименты по его расчистке от грязи и льда, однако положительных результатов не было. Правда, отрицательный результат — это тоже результат, но он нас не устраивал. Мы строили из камня пирамиды, под которыми жгли костры. Лёд оттаивал, частично можно было очистить камень от земли, мха. Но при этом камень покрывался копотью, которая препятствовала сцеплению камня и раствора. Пробовали мы устанавливать дымогарные трубы, но дров уходило много, а камня оттаивало очень мало.

10 февраля посыльный с поста принёс телефонограмму следующего содержания: «Срочно доложите о количестве кладки, выполненной на строительстве гаражей». Матрос попросил дать ему текст ответной телеграммы, так как он получил приказание сразу дать ответ в штаб флота.

Я попросил матроса подождать 10-15 минут, пока я посчитаю. Вызвав дежурного, я велел срочно позвать ко мне майора. Я ознакомил майора с текстом телефонограммы.

— Ну, что будем делать? — спросил я.

— Дай ответ 10-15 кубометров.

— Но...

— Никаких «Но»! Ты что, хочешь и впрямь попасть под трибунал за саботаж? Ведь Иванько только этого и добивается, чтобы тебя подставить. Никто тебе на помощь не придёт, и никому ты ничего не докажешь.

Я уже давно понял, что Иванько против меня начал грязную игру, что он мне не простит упоминание того, что он на одном из рыбачьих посёлков, где он вёл работы, делил с солдатом Мажуриным одну женщину. Если я дам телеграмму, что кладки нет, Иванько возбудит дело о саботаже. Если дать телеграмму, что кладки выполнено 10 кубометров, он может только поругать, что мало сделали. Выхода другого не было.

Ладно, даём телеграмму, что выполнено десять кубометров. Завтра начинаем кладку. Комиссия может быть через пять или шесть дней. За это время эта кубатура у нас будет.

На этом и порешили. Матрос ушёл. Я дал указание на следующий день начать кладку. Все, кроме заготовщиков камня, пошли на сопку к будущим гаражам. По дороге расчистили тропинки, в некоторых местах посыпали их песком. Наверху расчистили до гранита пятно первого гаража, закрепили обноску, натянули оси. Всё было готово начинать кладку. Плотники починили носилки для подноски камня, в ожившей кузне отрихтовали кузова тачек для подвозки раствора и починили весь инвентарь каменщиков.

Утро нас встретило тихой, но холодной для этих мест погодой. Термометр показывал -18°С. Воздух был насыщен туманным паром, который мощным потоком валил с Баренцева моря. При выдохе из носа выталкивалась струя воды, стекающая на полушубки, где моментально замерзала. Одышка сделала солдат вялыми и неповоротливыми. Я приказал вокруг пятна здания разжечь костры, чтобы смягчить мороз. Дрова таяли, как снег вокруг костра, а эффект был очень мал. Все ходили чёрные от копоти, которая холодной водой не смывалась. Маслов приказал к вечеру протопить баню, чтобы можно было вымыть солдат, но построенная баня не была рассчитана на такое количество посетителей. Многие солдаты не в силах были дождаться своей очереди в баню, ложились спать грязными. Постели моментально стали чёрными. Всё это было не предусмотрено проектом организации работ.

Что касается самой работы, то она тоже не выдерживала критики. Кладка стен была отвратительна. Уложенный  камень моментально примерзал, его нельзя было поправить и уложить правильно. За три дня кладчики уложили весь заготовленный камень. Привезенный камень можно было укладывать только на следующий день, и то с большой натяжкой.

 

Полуостров Рыбачий. Рабочий момент

 

Так прошёл февраль. В марте должен был явиться хозяин участка, но от него не было никаких вестей, как говорится, «ни духа, ни слуха». Ослабели морозы. Снег ещё валил, но это уже был не тот снег. Хлопья падали и здесь же таяли. Стены первого гаража уже стояли, нужно было начинать кладку второго гаража. Головная боль у меня с каждым днём усиливалась. Дал шифровку Иванько с просьбой отозвать меня, так как комплектация материалов для экспедиции на Канин Нос под угрозой срыва. Ответа не последовало. Пришла шифровка, в которой нам сообщили, где находится наш избирательный участок для предстоящих выборов. Выборы состоятся в ближайшее воскресенье. За участие в выборах полностью отвечал майор Маслов. Утром он надел лыжи и пошёл на избирательный участок. К 14 часам он уже был дома.

— Дорога нормальная, лыжня проложена, так что, лейтенант, готовься к кроссу. Расстояние к участку всего 13 километров.

Лыж у нас было двадцать пар. Нужно было голосовать в две очереди. День выборов выдался отличным. Солнце стояло уже довольно высоко и заметно гасило мороз, который ещё был в пределах -2-3°С. Первые пять километров шёл, как говорится, «ноздря в ноздрю». На десятом километре я шёл уже в гордом одиночестве, с отставанием в три километра. Все мои мысли были направлены на то, как я буду добираться обратно. Правда, на одном из  участков дороги моё внимание привлекло море, которое хорошо было видно с этой вершины. Там шёл какой-то военный корабль вдоль берега. Вдруг с двух сторон вынырнули наши сторожевики. Идущий большой корабль развернулся и под прямым углом к берегу ушёл в море. Сторожевики погнались за ним.

На избирательном участке я слышал разговор, что это наши сторожевики выгнали из  наших вод иностранца, пришедшего без разрешения. Такую картину увидишь не часто. Обратно я шёл сам, и меня у самого объекта догнали солдаты, проголосовавшие во второй очереди. Выборы прошли отлично. Проголосовали 100% личного состава. Кончился праздник, начались будни. Опять испортилась погода. Небольшие метели сменялись солнечными днями. В один из дней я решил дать ещё одну шифровку начальнику. Утром была хорошая погода, и я пошёл к морякам на пост. Дал телеграмму. Когда отправился идти домой, сорвался ураган.

Густой снег, ветер завыл по всем правилам Заполярья. Стало темно, как ночью. Зажгли свет. Мне к вечеру нужно было уходить домой, но моряки меня не отпускали, мотивируя тем, что в нашу сторону идти опасно, можно заблудиться в тундре. Поужинал ещё у моряков. Ураган утих, но уже было темно.

Я решил идти. Срезал с куста толстую ветку, сделал посох и пошёл. Идти было тяжело, так как выпавший снег засыпал тропу, которую увидеть было невозможно, но она свободно прощупывалась посохом. Понемногу усиливал скорость и вскоре был у места, где по моим подсчётам должен был начаться спуск в ущелье. И действительно, посох я вогнал в снег, но тропинки не обнаружил. Обследование флангов никаких результатов не дало. Я продвинулся немного вперёд. Снег меня удерживал, но посохом я его свободно прокалывал. Остановившись, принял решение по своим следам вернуться к месту исчезновения твёрдого основания тропинки.

В момент моего поворота  впереди меня на расстоянии около десяти метров отрывается массив снега по фронту не менее пятидесяти метров. Он, как живой, произнёс слово «Ух», и я вместе с массивом полетел вниз. Не успел разобраться, то ли меня поглощает снежный массив, то ли волна рыхлого снега, летящего сверху, меня начала перекрывать. Я посохом работал, как веслом, стараясь удержаться на поверхности, и это мне удалось. Лавина снега вынесла меня до начала подъёма из ущелья и швырнула на твердь старого наста тропинки. Протерев глаза, я увидел над собой звёздное небо. Да, небесный защитник меня и на этот раз спас. Опасаясь ещё какого-то сюрприза, я быстро начал выбираться вверх из ущелья.

Уже наверху я почувствовал в области груди и спины ручейки таявшего снега. Облюбовав один из валунов, я подошёл к нему и начал раздеваться. Снег был везде: в нательной рубашке со стороны груди и спины, в карманах гимнастёрки и шаровар, в меховом покрытии полушубка. Казалось, что кто-то специально надул его в мою одежду. Освободившись от снега, я уверено пошёл домой, куда манили меня светящиеся окна казармы. Когда я рассказал о своих злоключениях майору, он покачал головой и сказал:

— Ну и везёт же тебе, лейтенант, видно на небе у тебя неплохой защитник. А возле тебя и мне немного припадает.

— Надеюсь, товарищ майор, что это не чёрная зависть, но в нашем положении так допрыгаться можно, что и небо не поможет, — на шутку парировал я шуткой.

– Это точно. При обрыве козырьков на склонах не многие остаются живыми. Одних находят весной, других откапывают мёртвыми. Я уже не говорю, что иногда и не находят вовсе, — уже серьёзно сказал майор.

Гаражи росли, кладка была отвратительной. Ночные морозы полностью замораживали её,  днём она не успевала оттаивать. Иногда с солнечной стороны кладка размерзалась на 10-15 сантиметров, а ночью опять замерзала. Я проверил размороженный раствор. Абсолютно не было сцепления с камнем, да и раствор был не раствор, а только мокрый песок.

— Товарищ майор, — обратился я официально к Маслову на расстановке в следующее утро, — меня со дня на день могут отсюда отозвать. Я не знаю, кто сюда придёт, то ли Жаворонкин, то ли кто-то другой, но срочно нужно раскапывать доски и подтоварник и крепить стены. Придёт тепло, и они развалятся, как карточный домик. Виноват я буду один, и никому я не докажу свою невиновность в аварии.

— Ты что, лейтенант, мы вместе строили и вместе будем отвечать! Сейчас практически к доскам добраться нельзя. Они лежат в ложбине на земле. Над ними толщина снега не менее пяти метров, который некуда девать. Снег сойдёт в конце апреля... , — но здесь я прервал майора:

— В конце апреля, когда припечёт солнце, вы будете разбирать камни у разрушенных стен и чистить его. Хорошо, если кого-нибудь не придавит.

— Будем следить, — неуверенно сказал Маслов.

— Вот то-то. Если стена валится, то следи - не следи, её ты не удержишь, — настаивал я на своём утверждении.

Вот здесь я не проявил настойчивости, о чём впоследствии пожалел. Хотя жалеть было не о чем. Предположим, что каким-то чудом мы добрались до досок. Но кто нам мог дать гарантию в безопасности ведения работ? Снежная стена могла обрушиться и под собой похоронить всех работающих солдат. На эту тему больше разговоров не было.

Неожиданно, без предупреждения на тракторе прибыл Жаворонкин, который продолжил себе отпуск с одного до трёх с лишним месяцев. Чтобы избежать неприятных разговоров со мной, он передал мне письмо-приказ Иванько, который требовал от меня немедленного возвращения на базу с полным отчётом по работе на полуострове Рыбачем. Отдав письмо, Жаворонкин срочно ушёл  под предлогом, что ему нужно осмотреть объекты. Я зашёл в канцелярию, вынул из ящика стола все приходно-расходные документы и начал готовить приёмо-сдаточную документацию. Собственно, никаких материалов, кроме цемента и дров, я не расходовал. Немного пошло материалов на ремонт жилья в Вайда-Губе. К лесоматериалам я добраться не мог. Когда я разбирал приходную документацию Жаворонкина, то наткнулся на пачку чистых накладных с подписью Жаворонкина. Не знаю, зачем ему потребовалось подписывать чистые бланки и хранить их в ящике стола. Это говорило не о большом уме владельца этих накладных. Я просидел почти всю ночь за отчётом у коптящей лампадки, но к утру отчёт был готов. Жаворонкин ночевал с солдатами в казарме. Утром он зашёл ко мне в конторку:

— Лейтенант, когда будешь мне сдавать участок? — спросил он.

— Хоть сейчас, товарищ капитан, — официально ответил я, — садитесь, вот отчёт, а это — ведомость остатка материалов. Все материалы, которые я получил без вас, я списал. Перерасход цемента я взял на себя, остаток соответствует наличию.

   Я подвинул к нему ведомость, но он отодвинул её от себя:

— Нет, лейтенант, я так принимать не буду. Идём подсчитаем всё: доски, брёвна, подтоварник, арматуру. Только сосчитаем — я сразу подпишу приёмную ведомость, — не глядя мне в глаза сказал он.

— Не понял, — удивился я. — Ведь я даже не знаю, где эти материалы лежат. Как вы показали мне сугробы снега, так я их покажу вам. Я до материалов так и не добрался.

— А вот этого я не знаю, — опять заявил он.

— Ладно, снимайте роту и расчищайте ваши материалы, обмеряйте их, — согласился я.

— Нет, участок я не приму, пока не сдашь мне материалы, — сказал он мне и ушёл.

  Я послал дежурного за майором. Маслов пришёл немедленно. Я рассказал    ему о создавшейся ситуации.

— Что ты мне говоришь, лейтенант, то, что он говно, я знал до того, как прибыл сюда на точку, но посредником между вами быть не могу, мне здесь работать. Раскапывать материалы не поставлю, потому что если обвалится снег, мы солдат не спасём.

— Это точно, — подтвердил я. — Всё понятно.

Прошло трое суток. Жаворонкин с утра уходил к морякам, там питался, а поздно вечером приходил на участок спать. Кладку я остановил. Все работали на  заготовке камня. Не могу вспомнить, когда я вдруг подумал о подписанных Жаворонкиным чистых накладных бланках. Я быстро достал их из документов Жаворонкина и спрятал себе в карман. Я еще точно не знал, что мне делать и сколько я ещё буду находиться в таком положении. Что я точно знал, так это то, что через 20-25 дней меня отошлют на семь месяцев на полуостров Канин без укомплектованных материалов, а затем будут надо мной издеваться так же, как здесь, в Май-Наволке. Заснуть после отбоя я не мог, лезли всякие мысли в голову, которая и без этих волнений разрывалась от боли. Из носа всё время текли не то гной, не то кровь, какая-то липучая жидкость.

Я поднялся с постели и позвал дежурного:

— Зайди в казарму и передай капитану Жаворонкину, что я прошу его зайти в контору, — сказал я и посмотрел на часы. Время подошло к часу ночи. Я даже усомнился, придёт он или нет. Напрасно. Он пришёл. Я сидел на месте начальника участка, одетый по полной форме.

— Просили зайти, товарищ лейтенант? — подчёркнуто официально спросил он.

— Да, товарищ капитан, садитесь. Я хотел бы узнать, сколько времени вы ещё думаете прогуливать и получать зарплату начальника участка? Ведь пять дней тому назад вы должны были приступить к работе. Посмотрите, у вас в кармане лежит предписание.

 Он сделал удивлённые глаза и хотел было что-то сказать, встать и удалиться, но поднялся первым я.

— Сидеть, старый мудак! Бежать будешь — снесу тебе голову этим топором, и найдут тебя только после таяния снега, если вообще найдут после того, когда песцы разнесут твои паршивые кости. Сколько ты, падла, будешь надо мной издеваться? Мало того, что в отпуске был вместо одного месяца около четырёх, за что ты мне должен задницу целовать, так ты ещё права качаешь, параша ты камерная?

Я не мог себя остановить. Вид у меня был, конечно, страшный. Одно только упоминание о топоре, которого здесь отродясь не было и быть не могло — истопники приносили сюда уже колотые дрова — вселило ужас в капитана. Мой монолог закончился довольно мирно:

— Бери акт и подписывай!

Жаворонкин трясущимися руками взял ручку, подвинул к себе бумаги и подписал всё. Встав со стула, он, заикаясь, произнёс:

— Зачем так, я же не хотел, я хотел...

— Вот так-то лучше, — сказал я, взяв акты, — а теперь на прощанье я тебе, старому дураку, покажу один документ. Смотри! — Я  вынул незаполненную пачку бланков накладных с подписями Жаворонкина.

— Я свободно по этим накладным могу списать половину материалов с моего участка, находящегося на полуострове Канин-Нос. А ты, старый дурак, до гробовой доски будешь выплачивать твою недостачу. Но я этого не сделаю, потому, что я человек. Знаешь ли ты, что такое человек? Нет, не знаешь! А не знаешь ты потому, что ты не человек, а гавно. А теперь убирайся с моих глаз, чтобы они тебя не видели! — сказал я и швырнул ему в лицо его накладные

    Он вышел из кабинета. Я подошёл к своей постели, взбил подушку, разделся и лёг спать. Как ни странно, но заснул я мгновенно безмятежным сном, без сновидений. Утром после завтрака я сел на трактор и уехал в Озерки, чтобы на рейсовом пароходе отправиться в Мурманск. Когда мы отъехали от стройплощадки метров триста, машину остановил майор Маслов. Он позвал меня, и мы отошли от трактора.

— Прости меня, лейтенант, что не поддержал тебя. Ты знаешь, что я сам держусь на волоске. Я сделаю всё, о чём мы говорили...

— Ладно, — прервал я его, — я на тебя зло не держу. А в том, что ты ничего не сделаешь, я не сомневаюсь. Прощай.

Я пожал протянутую мне руку и пошёл к трактору.

Полуостров Рыбачий проводил меня хорошей погодой. Пассажирский пароход был хоть и маленький, но во втором классе каюты были вполне приличные. Я принял душ, сменил бельё, побрился и лёг отдыхать на верхний ярус на случай, если по дороге в каюту поселят второго пассажира. Предварительно я хорошо закрепил ограждающий борт койки, чтобы не делать полёт, подобно полёту на боте. Когда вышли из Мотовского залива, корабль начало бросать, как щепку. Мы шли вдоль берега и часто заходили в маленькие гавани, где высаживали и подсаживали пассажиров. Ночью я вышел в коридор. На ковровой дорожке пола лежали укачавшиеся пассажиры. Несмотря на хорошую вентиляцию, воздух был насыщен водочным перегаром. Я вернулся в каюту, улёгся и заснул. Проснулся уже в Мурманске, когда наш пароход заходил к швартовке с приветственным гудком. Так для меня окончилась внеочередная экспедиция, хотя...

 

ЭПИЛОГ


Прошло 8 месяцев. Я возвратился из очередной экспедиции, которую провёл успешно на своём участке полуострова Канин Нос. Сезон был тяжёлый и ответственный. За семь месяцев меня дважды навещал главный инженер управления майор Мильштейн. Работой он остался доволен. Я принял несколько правильных решений по ликвидации брака, допущенного моим предшественником. Собранные блоки электронного оборудования радиомаяка на одном из ленинградских предприятий невозможно было затащить в помещение. Проектировщики не предусмотрели монтажного проёма в стене агрегатного помещения. Никто из строителей на это не обратили внимание. Опять меня поставили перед фактом. Начальник группы, осуществлявший монтаж, не разрешил вскрывать упаковочный ящик под открытым небом. По техническим условиям ящик весом в три тонны нужно было затащить в сухое помещение, окрашенное масляной белой краской. Мне удалось выполнить эту работу, не допуская простоев монтажников. Во время этой экспедиции я принял пять больших кораблей с материалами и конструкциями и произвёл рейдовую разгрузку. Мы не допустили ни одного случая потопления конструкций, не допустили ни одной травмы на работах. Три субподрядных организации не имели ни одного дня простоя. Осенью, когда на зимовку прибыл начальник маяка, я ему по акту передал в эксплуатацию агрегатный корпус. Итак, мне было приятно возвращаться домой с полностью выполненным  производственным заданием. А самое главное — я возвращался в свой дом, а не в казарму, в дом, где меня ждали и были мне рады. Утром отправиться из Мурманска в Ваенгу было легко. Несколько такси стояло на стоянке, ожидая пассажиров. 40-45 минут — и я уже был дома. Жена ещё не ушла на работу. В доме тепло, чисто. Как мало я бывал дома в течении последних трёх лет, когда у меня уже появилась семья и своё жильё! Спустя три часа я был помыт, побрит, подстрижен. Теперь нужно было отчитаться за проведенную экспедицию и — да здравствует заслуженный отпуск!

В управлении, как всегда, меня приняли доброжелательно, шумно. Мой участок считался самым трудным, так как это был один из больших участков, на котором отсутствовал разгрузочный причал. Принимая поздравления сослуживцев, я заметил, что на этот раз поздравляющие вели себя как-то странно, не так, как всегда. Никто не глядел мне в глаза. Я это уловил, но моментально отбросил эти мысли. Для меня был праздничный день, и ни о чём я думать не хотел. Меня позвал к себе в кабинет начфин управления капитан Сидоренко. У меня с ним были очень хорошие отношения. Мы были земляками из Украины.

— Слушай, никто тебя не хочет огорчать, но я по долгу службы обязан это сделать, — сказал он с явно украинским акцентом своим хрипловатым голосом, который замечается у многих людей, чрезмерно увлекающихся спиртным. Глаза его выражали искреннее сочувствие.

— Иванько отнес на тебя 100% убытка от развалившихся гаражей на Май-Наволке. Это составляет 6200 рублей. Он хотел взять ещё 18% накладных расходов, но я сказал ему, что это не положено. — Он замолк.

Я понял, что он мне сочувствовал, но ничем мне помочь не мог: Иванько крепко его держал в руках по причине чрезмерного употребления начфином спиртного. Хорохориться я не умею. Праздник возвращения на этом у меня пропал, хорошее настроение у меня исчезло, как будто корова языком слизала. Я попрощался с начфином и ушёл домой. Противно было говорить с лицемерами - начальниками отделов.

Вообще я знал ещё в Май-Наволке, что этим всё закончится. Но то, что Иванько у меня отнимет четверть денежного довольствия, заработанного в экспедиции на Каином Носу, которую я в этом году успешно провёл, я не ожидал. Я был так ошарашен, что не проверил, из чего сложились эти деньги. А ведь там были деньги, уплаченные за заготовку камня. Камень ведь остался на объекте, даже песок от кладки впоследствии пошёл на подготовку на подъездные дороги. Но если разобраться, на что я рассчитывал, когда подался уговору Маслова отчитаться за десять кубометров кладки, когда её не было?!     Но на этом жизнь не кончается. Жизнь — это школа, суровая школа, уроки которой необходимо хорошо изучить, чтобы впоследствии не допускать ошибок, а по возможности их предупреждать. С этими размышлениями я шёл домой. День выдался хорошим — ясным, безветренным, хотя днём это назвать было невозможно, потому что полярная ночь достигла в этот период года  своего апогея. Она была беспросветной в полном смысле этого слова. Жены дома ещё не было, она была на работе. Я сел в такси и поехал в Мурманск за спиртным и некоторыми продуктами, которых в Ваенге не было в продаже. В субботний день до 16 часов этот вояж можно было совершить легко, такси стояли в очереди за пассажирами. В воскресенье мы ждали гостей, которые должны были собраться по поводу моего возвращения с экспедиции. Выше нос, лейтенант! Ещё жив курилка!

На работу вышел во вторник. Сдал отчёт в производственным отдел, сдал в бухгалтерию материальный отчёт, получил деньги за экспедицию без 6200 рублей. Рассчитавшись с конторой, я оставил рапорт об уходе в отпуск и ушёл.

По дороге домой я встретил лейтенанта Боенжу, который за время моего пребывания на Канином Носу был переведен на работу в строительный батальон и служил в Ваенге. Он ожидал со дня на день увольнения в запас.

— Что же вы не смогли закрепить стены? — спросил я его.

— Конечно, можно было закрепить, майор сказал Жаворонкину, что стены нужно крепить. Однако начальник участка сказал, что он обязан построить третий гараж. Мы его построили, и он также развалился. В то время, когда стены начали наклоняться и деформироваться, вся рота была поставлена на расчистку лесоматериалов от снега, но было уже поздно При наступлении тепла мы за полтора месяца полностью построили три гаража. Мы использовали весь заготовленный камень, а также песок от раствора. Пропал только цемент и труд кладчиков.

Я пожелал лейтенанту скорейшего возвращения домой и успехов в жизни. Конечно, затраченный труд кладчиков и цемент не стоили тех денег, которые у меня вычли, но я был доволен тем, что сказал Иванько, кто он есть, я был доволен, что сделал это именно я, а не кто-либо из управления. И самое главное, что я решил не просить у него милости и отдать мною честно заработанные деньги.

 

ПОСТСКРИПТУМ


Прошло 30 долгих лет со времени описанных выше событий. Я демобилизовался после девятилетней службы в Заполярье. За это время  окончил строительный институт и работал по своей специальности. В основном я строил жилье и гражданские сооружения.

Однажды к нам в управление пришёл новый сотрудник на должность инженера ПТО. Мне показалось, что я его где-то видел, а может быть, где-то встречались. Выбрав удобный случай, я ему об этом сказал. Он мне ответил, что он меня также где-то видел. Мы начали вспоминать и перебирать места своего пребывания и работы. Одессу мы сразу исключили, потому что он только приехал из Севастополя, где служил на флоте. После демобилизации жил какое-то время там, где служил, а затем вернулся в свой город Одессу. Я ему сказал, что ему повезло, что он служил на Черноморском флоте, а я девять лет прослужил на Северном флоте. Тогда он сказал, что он служил и работал в Североморском стройуправлении, в 146-м стройрайоне. Я ему сказал, что я работал в том же стройуправлении, только в 147-м стройрайоне, который в основном строил жилые дома и гражданские сооружения. 146-й стройрайон строил военные и промышленные сооружения. Он строил хлебзавод и колбасную фабрику, а я строил жилдома для хлебозавода и колбасной фабрики. Правда, потом выяснилось, что он работал в ПТО стройрайона, а я был линейным работником, в должности старшего прораба. Но это не помешало радостной встрече и потоку воспоминаний. Так я познакомился с нашим новым сотрудником Владимиром Михайловичем Альтманом. Он в Заполярье попал после окончания ленинградского ВИТКу (Высшего инженерно-технического Краснознаменного училища). После пятилетней службы в Заполярье он был переведен в Севастополь, откуда и ушёл в отставку. При неоднократных встречах по вечерам в конце рабочего дня, когда я приходил в управление с объектов, мы беседовали, вспоминая север. К нам часто подсаживались сотрудники и слушали наши рассказы. Мы вспоминали друзей, знакомых и просто коллег по Заполярью, которые или заболевали, не выдерживая климата, или погибали от несчастных случаев в одиночку или группами. Однажды Альтмам мне рассказал о его встрече с женщиной в Севастополе, которая в своё время жила в Североморске.

— Мы с женой были приглашены к приятелю, с которым я служил в Севастополе, — начал свой очередной рассказ Владимир. — На этом вечере меня познакомили с одним полковником, лётчиком, который был здесь со своей женой. Разговорились. Когда я сказал, что служил в Североморске, полковник сказал, что он бывал в Североморске, летали туда и обратно. Он сказал, что даже жену там нашёл. Его жена подтвердила, что она со своим первым мужем жила в Североморске, но первый муж погиб во время катастрофы. Они были в Баренцевом море, и нахлынувший шторм в районе полуострова Рыбачий перевернул их небольшой транспортный корабль, который шёл под командованием её мужа.

— Её муж был лейтенантом? — спросил я.

— Кажется, да, — ответил Владимир, — а откуда ты знаешь?

— Дело в том, что я видел этого лейтенанта, правда, издалека. Он перешвартовывал самоходную баржу с одного причала на другой. Я имел приказ на этом корабле следовать в Вайду-Губу на полуострове Рыбачий, где  должен был производить работы. Однако совершенно случайно по совету моего заместителя по строевой части мы решили идти на следующий день на прицепной барже в порт Озерки, а оттуда уже трактором с материалами поехать в Вайду-Губу. Когда я прибыл в Вайда-Губу, я видел перевёрнутую баржу, которую обследовали водолазы. Также я знаю некоторые подробности смерти лейтенанта. Он оказался заложником, как и я, бездарного командования некоторых чинуш вроде Иванько, моего начальника, который меня послал в абсолютно бессмысленную командировку. Я один раз за службу нарушил приказ, чем спас свою жизнь и жизнь майора. Цена этого нарушения мне стоила всего 6200 рублей. А покойный лейтенант выполнил свой долг, устав и ушёл в море на неисправном судне, погубил себя и ещё сорок человек молодых солдат.

От Владимира Михайловича я узнал, что половина моряков, которых спасли, умерла от переохлаждения в госпитале. Это всё, о чём я мог рассказать в этом повествовании, об этой самой бессмысленной экспедиции.

 

 


 

 

 

 





<< Назад | Прочтено: 467 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы