RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Григорий Дубовой

 

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 2. СТАНОВЛЕНИЕ

 

Глава 7. Школа младших офицеров

Когда я отдыхал на Волыни, в Луцке (областном центре Волыни), я слышал там украинскую пословицу: «У нас в Луцкі все не по людські». Эта пословица навела меня на мысль, что в моём образовании было тоже что-то не по-человечески, не всё, как у людей. Начал заниматься в школе на год позже, чем мои сверстники. Дело в том, что отец мой был послан на работу в немецкую колонию в Одесской области. Это был район, где ещё при царице Екатерине были поселены немцы-колонисты, которые до второй мировой войны жили в этих районах, сохраняя язык, самобытную культуру. К началу учебного года нас, русскоязычных первоклассников, в деревне было три человека. Нас нашли, а вот преподавателя русскоязычного найти не удалось. На следующий год из Одессы прислали преподавательницу, которая с нами работала один учебный год и, к нашему несчастью, умерла. Нас, выпускников первого класса, посадили во второй класс с преподаванием всех предметов на немецком языке. В третьем и четвёртом классе я занимался в другой деревне в украинской школе, затем в Одессе закончил пятый класс. До девятого класса занимался в Ижевске, в эвакуации в русской школе. Девятый, последний школьный мой класс, закончил в Одессе в украинской школе. Здесь я показал полное незнание русского языка. Написав сочинение с 13 ошибками, я был оставлен на второй год в девятом классе. Для меня это было равнозначно быть отданным в рекруты. Совершенно случайно я узнал о существовании в Одессе строительного техникума, в котором давали отсрочку призыва в армию со второго курса. Я летом сдал экстерном экзамены за первый курс техникума, и к призыву в армию у меня был документ учащегося второго курса техникума. Работая над дипломным проектом в техникуме, я сдал вступительные экзамены в Одесский строительный институт на заочное отделение.... Но через девять месяцев моей работы по специальности в деревне меня призывают на действительную службу в армию, причём не в ноябре, как обычно призывают всех, а в марте, при спецнаборе. Так я стал солдатом - стройбатовцем с дипломом техника-строителя. Мне не дали возможности заниматься в военном училище, хотя все техники- строители роты ехали в Ленинград сдавать экзамены. Теперь я зачислен в школу младших офицеров. Ну что же? Школа – так школа! Что она мне даёт? Наверное, право работать. Это тоже немало. Эти размышления уже давно меня мучили, и теперь, после первой физзарядки в школе, опять посетили меня.


Как в первые дни службы в 147 батальоне, всё начиналось сначала, и всё было впервые. После оттепели первых дней Нового года ударили морозы. Воздух был чист и влажен. С залива по засыпанной снегом земле гонимый ветром туман окутывал всё, что попадало ему на пути: строения, кустарники, автомашины, людей. Всё покрывалось белым инеем. У людей из носа при выдохе стекала вода, у усатых на усах намерзали ледяные окатыши, а бородатые все были похожи на Дедов Морозов. Мы стояли в строю на плацу и ждали появление командира, начальника курсов. Старшина с разных сторон осматривал строй, стараясь его идеально выровнять. Мы просили старшину, чтобы разрешил нам «опустить уши», т. е. опустить клапаны ушанок, но наши просьбы разбивались об старшину, как об каменную стену. Старшина и сам мучился, притопывая сапогами, и время от времени тер уши шерстяными перчатками. Но вот раздалась команда «Смирно»! Мы все замерли. Мы замерли не от команды, поданной старшиной, а от удивления. К нам приближался офицер. Внешний вид его олицетворял звание офицера. Выше среднего роста, широкоплечий, спортивного телосложения, стройный, со вкусом подогнано обмундирование, шинель, сапоги, портупея. Но не это нас поразило. Вместо ушанки на его высоко поставленной голове лихо сидела фуражка, а на ладонях отсутствовали перчатки. Приняв рапорт у старшины, офицер поздоровался с нами и представился:

 – Я старший лейтенант Суслов, начальник штаба школы.


Ни имени, ни отчества он не назвал. Раздвинув шеренги строя на два шага, он прошёл вдоль шеренг и, узнав фамилию учащегося, каждого поздравил с началом занятий в школе. При рукопожатии мы опять были удивлены: руки без перчаток были горячими. Начальник штаба нас ознакомил с целью, поставленной перед школой, с программой. После всей этой церемонии мы зашли в казарму,  разделись и пошли в класс или, как здесь его называли, комнату для занятий. Старшина назначил первого попавшего «под руку», а может быть, хотевшего попасть под неё, старшего, или дежурного. Когда пришёл офицер преподаватель, дежурный скомандовал группе: «Встать, смирно»! Отдав рапорт преподавателю, скомандовал «Вольно!», и занятия начались.


Предметов было не много. Каждый преподаватель читал нам по два учебных часа с десятиминутным перерывом. БУП боевой устав пехоты, фортификация, огневая подготовка, санмедподготовка. Это всё мы узнали, когда вошли в класс. До прихода преподавателя старшина раздал нам общие тетради, карандаши, угольник. Какое блаженство, подумал я, заниматься в военном училище! Ни о чём не нужно заботиться, всё тебе подают, кормят, поят. Всё это на плечах старшины. Я сел в классе «на шкентель» – это самый дальний стол от преподавателя, чтобы не заслонять ведущего занятия офицера моим низкорослым коллегам. Коля Жаров, хотя росточком не вышел, сел рядом. Мы обратили внимание, что за столами сидели солдаты, которые при первом посещении бригады наотрез отказались подавать заявление на поступление в школу. Интересно, почему они здесь оказались? В помещении было тепло. Чуть заметный рассвет полярной ночи сюда не проникал. Классная комната освещалась электричеством. Монотонная речь неопытного преподавателя, электросвет создавали в классе сонную обстановку. Ребята начали «клевать носом». Во время перерыва мы в гимнастёрках выбежали на улицу и начали играть в снежки. На морозе снег был рассыпчатый, поэтому мы просто обсыпались снегом. После перерыва заниматься стало легче, сон полностью прошёл.


Спустя нескольких дней выяснилось, что мы с Николаем остались без обуви, в Ваенге личный состав переобули, выдали сапоги. В Росте, когда мы там были, новую обувь ещё не выдавали. Начальство решило нам обувь не выдавать, т. к. через пять месяцев мы получим полностью офицерское обмундирование


Не знаю, кем была проявлена инициатива, но Николаю выдали  подходящую пару ботинок, очевидно, обнаружили на какой-то свалке б/у. Моего размера на свалке не было, и я опять оказался один на один с проблемой отсутствия обуви. Мало того, что на моих ботинках полностью отсутствовал протектор, так к тому ещё подмётка была настолько вытерта, что через несколько минут мороз пробирался к ногам. Ноги скользили по наледи дороги, как хорошие бегунковые лыжи у спортсменов. На строевых занятиях я не отрабатывал шаг, а следил за тем, чтобы не упасть и не поранить штыком товарища. По прошествии небольшого промежутка времени нас навестил на плацу, где проходили строевые занятия, начальник штаба бригады подполковник Сирота. Я его заметил и хотел не «ударить в грязь лицом». Когда старшина подал команду «Строевым!», я, наверное, переусердствовал, потеряв бдительность, и плюхнулся на дорогу. Винтовка отлетела на несколько метров в сторону. Хорошо, что я был левофланговым, и мне удалось упасть на сторону. Строй не рассыпался. Подполковник приказал остановить строй. Старшина остановил строй и повернул его налево. Я оказался в первой шеренге. После некоторого разъяснения, что в строю нельзя падать, подполковник подошёл ко мне и приказал дать ему мою винтовку. Я назвал свою фамилию и, как положено, бросил ему винтовку. Поймав винтовку, он отошёл от строя несколько шагов, чтобы его было видно всему строю. Отдавая сам себе команду, он начал её исполнять. Когда подполковник скомандовал «Строевым!», он повторил мой манёвр и упал на дорогу, винтовка отлетела на то же расстояние, папаха с головы улетела несколько дальше винтовки, бессовестно обнажив круглую, как циркулем вычерченную, плешь на голове подполковника. Поднявшись, он что-то невнятное проворчал, что, мол, офицерские сапоги на кожаной подошве не приспособлены к ходьбе по скользкой дороге, и, швырнув мне поднятую им винтовку, удалился. Винтовка была брошена мне с несколько большей силой, чем было положено, но на этот раз я устоял. На перерыве ребята подшучивали надо мной: «Он тебе этого конфуза не простит», – говорили одни.  «Надо было предложить поменяться с ним обувью», – говорили другие, т. к. были уверены, что размер обуви подходил.


Распорядком дня нам выделялось время на самоподготовку. Это время мы проводили в классной комнате. В основном в эти два часа мы отдыхали. Кто-то писал письма, а иногда просто группами собирались по интересам и обсуждали те или иные вопросы. Когда это обсуждение принимало довольно шумный характер, появлялся наш главный «воспитатель» старшина. Он проходил к единственно свободному месту в классе, месту преподавателя, и объявлял построение. Дежурный, выстроив класс в две шеренги, докладывал ему о том, что класс по его приказанию построен. После этого действия начиналась проповедь. В жизни старшина был молчун, поэтому каждая фраза, сказанная им, доставляла ему страшные муки. Иначе он себя чувствовал во время проповеди. Перед ним стояли порядка тридцати человек, отобранных из большой массы людей. Они обязаны были его слушать. За многолетнюю службу в армии он заучил отдельные фразы из уставов, которые ему читали такие же старшины и младшие командиры, как он в настоящее время. Он изрекал эти истины, не обращая внимания на связь сути этих истин с причиной построения. Если классные наставления делались с перерывами в несколько дней, то вечерние делались ежедневно, причём заканчивались они нередко внеочередными нарядами. От очередных нарядов мы были освобождены.


Через 2-3 недели мы, молодые солдаты, познакомились друг с другом, а некоторые подружились. Так Николай подружился с Валентином Мальцевым, москвичом. Земляки часто проводили время вместе. Однажды, когда мы были втроём, Николай спросил Валентина, как получилось, что группа солдат, которые отказались оставаться в кадрах, оказались в ШМО.

– Здесь секрета нет, – ответил Валентин. – Когда вы все, написав рапорта с просьбой зачислить в школу, ушли, мы, несогласные, решили идти домой, то есть в свои части. Однако нам велели вернуться в зал. Мы вернулись. Какой-то офицер прочёл нам очередную лекцию, затем ещё одну. Затем пришёл начальник политотдела строительного управления Северного флота капитан первого ранга Каганович. Его лекция была несколько длиннее, и кто знает, до которого времени она бы затянулась, если бы не один из самых «устойчивых» робко не произнёс, воспользовавшись паузой: «Мы поняли важность текущего момента и решили остаться в кадрах Советской армии». Когда я уходил, ещё ребята оставались, но они тоже здесь. Ты прав, Николай, дома нам с нашими техникумовскими дипломами ничего не светит. Здесь легче начинать работать.

 – Это не моя идея, а его, – сказал Николай, указывая пальцем на меня.


Жизнь в школе текла однообразно, как в батальоне. Всё было расписано «от» и «до» – только выполняй распорядок. Выполнять его было противней и противней. То, о чём нам говорили преподаватели фортификаторы, нам было известно из техникумовской программы, причём преподаватели пользовались готовыми расчётами, которые запомнить невозможно, а мы знали, как выводить эти расчёты.


БУП, боевой устав пехоты, который обогатился опытом Отечественной войны, изучать нужно годами, а не в течение пяти месяцев. Отдельные параграфы устава слушать было неинтересно. В основном этот предмет мы прорабатывали на природе в любую погоду. Интересные лекции были по медицинской подготовке, которые читал нам капитан медицинской службы Вайсберг. Он заходил в класс с ехидной улыбкой, но не злой. На рапорт дежурного отмахивался, как от назойливой мухи, прежде чем дежурный откроет рот. Это был высокий широкоплечий мужчина. По специальности он был не то хирург, не то терапевт. В моём представлении такие должны быть хирургами. Чёрные как смоль волосы всегда гладко были зачёсаны кверху, «каре» без пробора. Смуглые, без морщин щёки с мягким румянцем всегда идеально выбриты. По его грузной раскачивающейся походке можно было определить, что человек долгое время служил на кораблях. Морская форма на нем была идеально отутюжена и подогнана. Первые 10-15 минут мы занимались по расписанию. Мы накладывали шины, останавливали кровотечения при «ранениях» на разных частях тела, на голову накладывали повязку «Шапочка Архимеда». Каждую лекцию мы слушали нормы содержания казармы, кубриков, служебных помещений, фортификационных сооружений. Остальное время он отводил санитарному быту молодого офицера: с кем знакомиться, как знакомиться, как вести себя при различных обстоятельствах, меры, которые должен принимать молодой человек при интимном сближении с малознакомой партнёршей. Его рассказы были насыщены яркими примерами. Нам было очень приятно слушать его и с ним общаться.


Мы постепенно привыкали к быту школы, который несколько отличался от быта в частях. На завтрак, обед, ужин мы шли в гимнастёрках в любую погоду. Старшина требовал, чтобы мы эти 300-400 метров пути к столовой обязательно пели строевые песни. Разучивать эти песни с личным составом, к слову сказать, помогал старшине я. Был у нас в школе постоянный запевала, а я всегда был на подхвате, когда запевала отсутствовал. Однажды в морозную погоду запевала отказался запевать, сославшись на боль в горле. Старшина приказал запевать мне. До столовой оставалось пройти метров пятьдесят. Я также отказался запевать по той же причине. Когда мы подошли к двери столовой, старшина подал команду «правое плечо вперёд!». Строй повернул в направление к Нижней Ваенге. Мы прошли около километра. Очевидно, кто-то увидел этот строй и сообщил по телефону в бригаду. На обратном пути на дороге нас остановил незнакомый майор, отозвал в сторону старшину и начал ему что-то говорить. По жестам старшины мы видели, что он пытается что-то объяснить майору.

 – Молчать! – услышали мы голос майора, – выполняйте приказание!


Старшина вернулся к строю и скомандовал: «Бегом!». Мы побежали к столовой, как те жеребцы, чуя дом и родную конюшню, обогнав намного старшину. Этим эпизод не окончился. На вечерней поверке старшина объявил меня нарушителем дисциплинарного и внутренней службы уставов и приказал, чтобы утром я был у врача и взял справку, что сегодня у меня болело горло. Если этой справки не будет, то он мне выдаст внеочередных нарядов «на всю катушку». Утром после завтрака я пошёл в сержантскую школу (там находился медпункт) на приём к врачу. Выстояв, как было положено, очередь, я зашёл к врачу.

 – Курсант школы младших офицеров, – назвав свою фамилию, отрапортовал я и продолжил, – явился по приказанию старшины за получением справки, что вчера у меня болело горло.


Несмотря на то, что по существу рапорт был подан правильно, капитан Вайсберг понял иронию и парировал мне так же иронией:

 – Передай старшине моё приказание, чтобы он явился ко мне и определил, был ли у меня вчера понос. Можешь быть свободным. Иди!


Я пошел в класс на занятия. Выбрав момент, когда подошёл старшина, а вокруг было много солдат, я обратился к старшине по всей форме:

 – Товарищ старшина, разрешите обратиться, – и, не ожидая разрешения, продолжил, – капитан Вайсберг приказал Вам явиться к нему и определить, был ли у него вчера понос.


Старшина тупо посмотрел на меня, повернулся и ушёл. Я понял, что этого делать не следовало. Я опять нарушил наставление бывалого фронтовика. Ребята, присутствующие при этом, сказали, что моя выходка мне может дорого обойтись, что старшина начнёт за мной охотиться. Да я и сам это знал.


В течение первой недели работы ШМО к нам явился замполит сержантской школы, который был прикреплён к нам, и с ним инструктор политуправления флота. Они провели комсомольское собрание. Комсомольцами были весь личный состав учащихся. Выбрали комсомольское бюро, в которое вошли  Жаров, Мальцев, Сиротин, я и ещё три человека. После собрания было проведено первое собрание бюро, где по предложению инструктора политотдела, который знал меня по 147 батальону, меня избрали комсоргом курсов. Опять началась общественная работа, планы, отчёты, взносы и прочее. Заниматься в школе было неинтересно Мы ждали с нетерпением мая месяца, а пока работали над собой, обрекая свой организм на экстремальные условия жизни. Лыжи, турник, брусья, «конь» – им отдавалось всё свободное время. Был у нас на курсах рядовой Коля Щербаков. Призывался он в Латвии, где  родился и жил до призыва. Русский паренёк, но родной язык почти потерял. Природа одарила его отличным телосложением: средний рост, косая сажень в плечах. Его силу мы почувствовали, когда к весне начали играть в волейбол. Его удары сбивали с ног. Коля усердно работал над собой. На спортивных снарядах лучше него не было. С первых дней пребывания в школе он добился разрешения физзарядку проводить индивидуально, по его методу. Физзарядку по утрам мы делали на плацу при любой погоде в нательных рубашках. В пургу нам разрешали надевать гимнастёрки. Коля занимался в любую погоду обнажённый до пояса, причём пробежку делал не на один, а на два километра. Отдельные группы учащихся постепенно присоединялись к Коле. Собралась группа в 16 человек. Я тоже примкнул к ним. Маршрут пробежки проходил через плац, где мы проходили строевую подготовку. Здесь же были сооружения подсобного хозяйства флота и материальные склады, которые в нерабочее время охраняли вольнонаёмные охранники, в основном пожилые женщины. Однажды, когда мы утром пробегали через плац, а утро зимой в Заполярье условное, потому что в это время года была полярная ночь, одна охранница в тулупе вышла из своей хибары подышать свежим воздухом. Погода была холодной, и с залива туманом заволокло весь посёлок. Электрические лампочки на столбах жёлтыми кругами повисли в воздухе, не испуская ни одного луча на землю. И вот злополучная охранница вдруг увидела, как из пелены тумана выбегают полуголые мужики и здесь же скрываются в пелене тумана. Она начала быстро осенять себя крестным знамением и приговаривать: «Свят, свят!». После этого происшествия по утрам мы видели, как выходили охранницы и смотрели на нас. Впоследствии они потеряли к нам всякий интерес. После физзарядки мы забегали в казарму, брали полотенце, бритвенные принадлежности и бежали в сержантскую школу мыться. Вода из крана казалась нам подогретой. С тела мы смывали песок, который со снегом сдувался с сопок.


Иногда на занятиях по БУП мы после завтрака уходили в сопки, а возвращались к обеду. Перед первым занятием на природе в сопках нас предупредили, что эта вся зона является опасной. В огороженные зоны идти запрещается. К местам, где стоят красные флажки, также приближаться не нужно. Недалёко отсюда несколько лет назад был склад боеприпасов флота. По какой-то причине здесь возник пожар в складе снарядов. Взорвался один снаряд, а затем детонировали остальные. Снаряды разбросало на большой площади. Основную массу собрали, однако всё время в разных местах обнаруживают отдельные экземпляры. Часто на занятие мы выходили на лыжах. Белой завистью я завидовал ребятам, которые хорошо владели лыжами. При подъёмах на сопки я не отставал, а вот на спусках среди валунов, на больших спусках практически я оставался в одиночестве, и преподаватель частенько внизу ждал меня, не начиная свою лекцию. В средней Руси, где я был в эвакуации, детишки одновременно учились ходить ногами и ходить на лыжах. Помню маленького соседского мальчика, который подъехал на лыжах к своему дому и не мог открыть калитку, чтобы зайти в дом. Стоит бедняга у ворот и плачет. Я подошёл к нему и спрашиваю, почему он плачет, на что мальчишка ответил, что он не достаёт до ручки калитки, которую не может открыть, и укакался. Зато на спусках с возвышенностей, преодолевая провалы и трамплины, этот Мишенька давал мне фору. За четыре года я так и не научился ходить по-настоящему на лыжах. На кроссах я приходил, как правило, когда зачётная комиссия уже уходила. Одно в этом деле было положительным: я никогда с дистанции не сходил.


Наконец старшина принёс мне новые сапоги. Мои ботинки уже совсем развалились. Но, видно, нужно было проявить великие усилия, чтобы найти такое «чудо». Не знаю, для кого это тачалось. Во-первых, голенище было выше колена на десять сантиметров. Во-вторых, ширина верха голенища  почти равнялась длине подошвы. Они были на номер или два больше моей ноги, что было положительным единственным качеством этих сапог: я мог наматывать достаточно портянок, и мне было тепло. В общем, это был хороший подарок. Я подогнул верх голенища. Получились ботфорты, подобные тем, которые художники рисуют, когда изображают кота в сапогах. Если прежде я смеялся и подшучивал над ребятами, которые после преодолевания полосы по-пластунски сбрасывали сапоги и вытряхивали из них снег (в то время я носил ещё ботинки с обмотками), то теперь они не смеялись, а издевались надо мной. Мои сапоги гребли снег, как скрепера. Но что снег? Это ерунда. Во время строевых занятий ребята с идущей за мной шеренги набирали в правую руку маленькие камешки, и на марше, держа левой рукой на плече винтовку, они правой бросали камушки мне в сапог и частенько попадали. Я начинал прыгать на одной ноге, что вызывало у всех смех. Старшина, который проводил строевые занятия, останавливал строй. Я на одной ноге выпрыгивал из строя и вытаскивал камушек из сапога. Спустя некоторое время нарушитель дисциплины был разоблачён старшиной, наказан, и ребятам эти шутки надоели. Я один на один остался мучиться с моими сапогами до конца обучения в школе. Правда, как я уже говорил, при морозе я наматывал добавочные портянки, и чувствовал себя довольно неплохо.


А один раз они меня выручили. На гимнастических занятиях у меня никак не получалась «склёпка» при работе на турнике. Суть упражнения заключалась в том, что после взмахов нужно было на вытянутых руках зависнуть над перекладиной. Я долго в одиночку работал на турнике, но ничего не получалось. Однажды меня вызвал командир, когда я занимался на турнике. Обувшись в сапоги, я решил ещё раз попробовать выполнить упражнение. Когда взмахи были выполнены, я подтянулся, и сапоги своим весом вынесли меня на перекладину, да ещё с такой силой, что я не удержался и сделал кувырок через перекладину, что ранее делать не мог. Хорошо, что не растерялся и вовремя сгруппировался, это дало мне возможность правильно приземлиться и не удариться о стенку казармы. Воистину говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Вернувшись от командира, я ещё раз убедился, что эта трудность мною преодолена. Теперь оставалось подлечить раны на руках от мозолей, и всё будет нормально. Однако в истории с сапогами точка ещё поставлена не была. На зачётном занятии, когда я уверенной походкой подошёл к турнику и попытался показать упражнение в лучшем виде, при взмахах, как по команде,  оба сапога слетели с ног, и я оказался под перекладиной. Под общий смех, не солоно хлебавши, я стал в строй. Дождавшись, пока все курсанты выполнят упражнение, я обратился к преподавателю с просьбой разрешить мне сделать вторую попытку в выполнении задания. Вторая попытка была выполнена безукоризненно. При упражнении на гимнастическом коне я был одним из лучших: когда перелетал через коня, мне хватало энергии сделать кувырок и приземлиться правильно. Приходилось следить, чтобы лишняя энергия не потащила меня на второй оборот, что привело бы к приземлению на голову.


В момент, когда один низкорослый курсант неудачно прыгнул и «оседлал» коня, в казарму зашёл начальник штаба Сирота. Он выразил своё неудовольствие по поводу нашего плохого отношения к спорту и решил тряхнуть стариной. Он снял шинель, повесив её на брусья, отошёл на расстояние от коня, потёр ладонь об ладонь и, лихо разбежавшись, прыгнул. В полёте он сделал кувырок и, не сгруппировавшись, на прямых ногах приземлился. Ничего бы не было страшного, если бы конь стоял на площадке. Подполковник бы сделал несколько шагов вперёд и этим бы показал лихой прыжок. Однако места в казарме на это не хватило, торцевая стена ограничила площадь казармы. Больно и неприятно было смотреть на пожилого человека, который не успел сгруппироваться и с силой врезался в стену. Ничего нам не сказав, он надел шинель и ушёл.


По вечерам в свободное время я заходил в сержантскую школу к Тимофею. Я шёл сразу в библиотеку, где почти всегда его находил. Мы заходили в читальный зал, просматривали газеты и журналы. Частенько к нам заходила Людмила Николаевна, библиотекарь. В этих случаях мы сидели и просто разговаривали. Единственная тема в разговоре, на которую было наложено табу – это разговор о доме. Ведь у Тимофея дома была жена. По их взглядам  мне было ясно, что между Людмилой и Тимофеем уже давно не только дружеские отношения, но я считал, что это меня не касается, тем более, что судьба меня не наделила опытом в этих вопросах. Не знаю, знал ли супруг Людмилы о связи Тимофея с ней, но он иногда приходил пораньше и забирал её домой. Одно время у меня накопилось много дел в общественной работе, и я не ходил к Тимофею. Он пришёл ко мне.

 – Что, скучаешь по мне? – шуткой встретил я его и хотел ему рассказать о своей работе, но он прервал меня.

 – Нет, не угадал, дело намного хуже, – сказал он так, что я понял, что парню действительно плохо.

 – Выкладывай, в чём дело? Что ты мнёшься, как девица?

 – Знаешь, зачем я пришёл? – и, не ожидая ответа, продолжил, – я забеременел Люду.


Его лицо изображало муку святого угодника на иконе. Здесь были и досада, и раскаяние, и горе, и безысходность. Чем мог я ему помочь? Разве только выслушать и посочувствовать. Другим сослуживцам он не мог ничего рассказать. Я сделал паузу в разговоре и чуточку её задержал. Это заставило его продолжить разговор. Он рассказал, что муж Людмилы – инженер локационщик. Долго ходил на кораблях и сверх допустимых доз нахватался радиации, после чего был списан с корабля и работал в политотделе флота. Детей у них не было, а теперь по причине его болезни и быть не может.


– Людмила не знает, что ей делать, рожать ребёнка или делать аборт, пока не поздно. – Тимофей продолжал мне рассказывать. Он перебирал всевозможные варианты, из которых я должен был выбрать. Я молчал. Слушая Тимофея, я был уверен, что он явно обращается не по адресу. Я в этих вопросах ликбеза не оканчивал.


В детстве я влюблялся, но об этом знал только я, хотя друзья надо мной посмеивались. В эвакуации, в Ижевске, занимаясь в 6-м классе, мне вскружила голову местная одноклассница Миля Косолапова. Не влюбиться в неё было невозможно. Ростом чуть пониже меня, с длинными вьющимися белокурыми волосами, стройная. Походка была не по летам плавная. На её светлом лице всё было прекрасно: нежный румянец, нос, рот, небесной синевы глаза были достойны кисти великих художников. Разговаривала она тихо, медленно, чуть певуче. Когда изредка мне удавалось с ней разговаривать, я балдел, что давало повод соученикам смеяться надо мной. Она любила слушать рассказы об Одессе, о море, которое она ни разу не видела, но очень хотела увидеть. Я ей рассказывал о своём городе у моря, и всю нежность, которую я чувствовал к ней, я вкладывал в мой рассказ. Отец Мили был художник, скульптор, резчик по дереву. Он полгода у нас в школе работал преподавателем рисования. Затем в их семье возник конфликт между отцом и матерью, и они уехали в Воткинск. Во втором полугодии у нас в классе появились москвичи Алла и Юра Гендон, двоюродные брат и сестра. Отец Юры был хирургом в госпитале, Аллин отец был на фронте. Мы с Юрой очень быстро подружились и называли почему-то друг друга кунаками, что по-татарски означает «друзья». Алла своей красотой не уступала Миле. Она была чуть ниже Мили ростом, жгучая брюнетка. Короткая модная стрижка подчёркивала красивое лицо Аллы. Большие светло карие глаза смотрели из-под длинных черных ресниц, алые большие губы окаймляли красивый рот, нежная смуглая кожа лица свидетельствовала о том, что прародители Аллы были участниками великого и долгого исхода. С Аллой я тоже подружился. Она занималась лучше меня и частенько помогала мне. В новом учебном году школы стали раздельными. Мы с Юрой перешли заниматься в другую, мужскую школу. С Аллой я стал встречаться реже, только на совместных вечерах и при посещениях госпиталей. Спустя пол года отца Юры отозвали в Москву, и они все уехали. Были у меня знакомства с девушками вне школы. Дома у моего удмуртского товарища я познакомился с подругой его сестры, девушкой, эвакуированной из Смоленска, Леночкой Канареевой. Однажды я проводил Леночку к её дому на Колтоме, это район Ижевска. Мы шли медленно, разговаривали обо всём и ни о чём. Вернулся я домой к двенадцати часам ночи. Отец мой не ложился спать, ждал меня. Когда я вернулся несколько возбуждённым приятно проведённым вечером, у нас произошёл довольно длинный разговор. Собственно говорил он. Мне пришлось выслушать то, что я и сам хорошо знал. Что конца войны ещё не видно, что в любой момент меня могут призвать на службу в армию, о чём я должен всегда помнить. Разговор был долгим и очень неприятным для меня.


Дорогой отец, если бы ты знал, какой вред ты нанёс мне в ту ночь! Я тебя очень любил, я похож на тебя, старался повторить твой жизненный путь честного человека труда, убеждённого в правоте своего дела. Мне казалось, что это у меня получилось. Я впитывал каждое слово, обращённое ко мне, и оно для меня было законом не по страху, а по убеждению. Оно закладывало во мне какой-то комплекс, действовало, как гипноз. Где-то подсознательно я знал, что я нужен отцу не менее, чем он мне. Нужен был в семье кусок хлеба, нужно было помогать в уходе за маленькой сестрёнкой. Без меня отцу было бы очень тяжело. Не знаю, может быть, это обстоятельство вызвало его на тот ночной разговор. Не знаю. Мне было только неполных 17 лет. Но факт есть факт. Не исключено то, что, будучи уже совершеннолетним, я полюбил девушку, с которой учился в техникуме. Тот ночной разговор с отцом сыграл со мной злую шутку. Я не признался ей в любви в нужное время, и она вышла замуж за другого человека, не дождавшись моего признания в любви. Теперь здесь, в Заполярьи я стою и слушаю исповедь о любви, долге, переживании. Что я ему мог советовать, когда у меня самого всё через пень-колоду в этих делах шло? Когда я очнулся от своих воспоминаний и посмотрел на «кающегося грешника», Тимофей замолк. Своим взглядом он просил совета.

 

– Знаешь, что я тебе посоветую? – спросил я его, когда молчать уже было невозможно. Ты своё дело уже сделал. Теперь от тебя ничего не зависит. Думаю, что майор не захочет скандала и на тебя выходить не будет. Будь готов к тому, что тебя могут досрочно направить в другую часть, присвоив  или не присвоив тебе звания сержанта. Второй вариант – это у вас в ближайшее время будет другой библиотекарь. Не исключён и третий вариант. Люда возьмёт отпуск и поедет в Ригу шить себе новые наряды. Там она сделает аборт и вернётся как ни в чём не бывало.


Сработал второй вариант. Спустя несколько дней Людмила уволилась с работы, и они с мужем уехали. Тимофей окончил сержантскую школу, и его направили в ШМО. После окончания этой школы он покинул Ваенгу и уехал по назначению в другой гарнизон в качестве командира взвода. В середине марта ШМО пополнилось вторым набором учащихся. В основном пополнение состояло из старослужащих сержантов, которые остались на сверхсрочную службу. Наш выпуск готовился отметить годовщину службы в армии. Это мероприятие было нелегальным, и его никто не санкционировал. Группа моих друзей в 12 человек решили отметить этот день, тем более, что он совпал с днем моего рождения. Об этом событии не забыли у меня дома и накануне прислали посылку с печеньем и всякими деликатесами. Не позабыли прислать бутылку хорошего вина. Какой бы величины ни была посылка, на нашу группу она была явно мала. Мы решили создать комиссию по подготовке к празднику. В неё вошли Коля Жаров, Володя Мальцев, Володя Зуев и я. Мальцев и Зуев до школы служили в Ваенге. Один из них должен был добавить к моей посылке сельдь, консервы, хлеб и выпивку. На эти продукты мы собрали деньги. Второй должен был сделать ключ от классной комнаты в одной из мастерских строительного управления. Так что всё складывалось отлично.


Первое апреля было воскресным днём. Всегда вечером в воскресенье в столовой демонстрировали кинофильмы, поэтому весь личный состав после ужина находился в помещении столовой, которая в эти часы превращалась в кинозал клуба. Зал заполнялся довольно плотно. На просмотр фильмов приходило много солдат, которые к нам не имели никакого отношения. Полтора часа, время демонстрации фильма, было в нашем распоряжении. Практически времени у нас было больше, так как разгрузка зала длилась не меньше 15 минут. Сначала зал покидали те, кто приходил позже. Учащиеся сержантской школы и офицерской приходили пораньше, так как у них перед сеансом было свободное время. Они занимали первые ряды. Это мы тоже учли. В пятницу все продукты были заготовлены и размещены в посылочных ящиках в каптёрке. Выпивку решили взять в субботу, чтобы не «погореть». Заготовили газеты, которые должны были заменить скатерти и салфетки, мешки для отходов и посуды. Мы ещё и ещё раз обговорили список участников нашего праздника, чтобы не попал какой-то дебошир. Каждый ручался за предложенного им участника. Очевидно, кто-то из наших  «засветился», или это было просто совпадением, но в субботу старшина начал проверку прикроватных тумбочек. Но в наших тумбочках ничего запретного не было. Бутылки водки стояли около проверяющего, спрятанные в сапогах. К вечеру старшина велел нарядникам (солдатам, имеющим наряды вне очереди) произвести мокрый аврал в казарме. Для нас это было неожиданностью. Моментально из наших кандидатов, участников праздника, нашлись добровольцы, чтобы помочь нарядчикам для ускорения процесса. Около часа они драили полы и спасали наши бутылки. Весь процесс завершился благополучно. В воскресенье мы все со строем пошли на просмотр кинофильма. Старшина, чтобы занять лучшее место, зашёл первым. Наша группа легко отделилась, и мы занялись нашим делом. Мы благополучно вошли в класс, перенесли все продукты, не вызывая подозрения у дневального. Окна в класс были в приямках, так как дом стоял на косогоре. Столы мы поставили за печь, которая заслоняла их от окон. Электроосвещение мы не включали, столы освещались карманными фонариками. У нас была выпивка, закуска, полтора часа никем не контролируемого времени. Что солдату ещё нужно? Выпили за моё здоровье, за благополучный год службы (у меня и у Николая служба длилась два года). За будущую службу на Северном флоте. Мы были молоды, здоровы. Будущего мы не боялись, так как дальше нас уже не пошлют. Правда, в этом мы здорово ошибались. Были места намного хуже и дальше наших мест. Мы не забыли выпить за дружбу, за память, которая не даст нам забыть эти дни. Когда всё было съедено и выпито, началась «травля баланды», разговор обо всём и ни о чём.


В самый разгар беседы мы заметили, что чья-то любознательная морда залезла в оконный приямок и пытается рассмотреть, что делается в классе. Мы выключили фонарики и отчётливо увидели нашего каптенармуса, который помогал старшине и был учащимся нашей школы. Он нас видеть не мог, так как он был в зоне, освещённой электричеством. У нас в помещении было темно. Открыть класс с наружной стороны он не имел возможности. Зуев оставил с внутренней стороны двери ключ. Мы начали не спеша убирать в мешки всё лишнее – газеты с крошками, бутылки. Взятые напрокат в столовой кружки, тарелки сложили отдельно, чтобы возвратить их владельцам. Спустя нескольких минут мы в другом окне увидели каптенармуса, он шёл вниз по лестнице к входной двери. Мы прекратили разговоры и всякую деятельность. За дверью послышалась возня с ключом, который не желал влезать в ключевину. Вот здесь и случилось то, чего мы опасались. Один из наших участников торжества, не выдержав напряжённой тишины, вдруг во весь голос крикнул: «Пустите меня, я ему набью морду!». Это был Лёша из Костромы. Мы навалились на парня, и пришлось ему в рот вложить кляп из газет и носового платка. Каптенармус поняв, что это сражение им проиграно, в сердцах выругался и удалился. Мы вышли из класса, отнесли мусор подальше от школы и присыпали его снегом. На этом месте когда-то была свалка. Инвентарь также спрятали под снегом и направились к столовой. Два участника праздника отвели Лёшу подальше от школы, голову его хорошо протерли снегом. Когда он пришёл в себя, отвели его в казарму и уложили спать. При нашем подходе к столовой народ уже выходил после просмотра фильма. Увидев выходившего из столовой старшину, я громко окликнул кого-то из наших участников банкета, назвав его фамилию. Старшина это не услышать не мог. Я отчётливо видел, как каптенармус, жестикулируя руками, что-то рассказывал старшине. После отбоя старшина зашёл в казарму. Все уже «спали». Конечно, когда он после отбоя вошёл в класс, запах перегара он чувствовал несмотря на то, что мы сожгли несколько газет. Времени на проветривание помещения у нас не было.


На утреннем построении в понедельник Суслов констатировал факт пьянки в школе и обещал, что участники её будут из школы отчислены. Однако на этом всё закончилось, как видно, мы командованию больше нужны были, чем нам – служба в кадрах флота.


Началась подготовка к зачётным стрельбам. Определённого дня не называли, ждали погоды, которая, как назло, не хотела стабилизироваться. Офицерам необходимо было уметь пользоваться пистолетом, револьвером, автоматом, ручным пулемётом и станковым пулемётом. На занятиях в классе мы занимались этим оружием, разбирали, собирали, чистили. Винтовки, автоматы, ручной пулемёт у нас были учебные, с просверленными казённиками, остальное оружие было боевым, но без патронов. Винтовки, автоматы, ручные гранаты Ф-1, РГД мы досконально знали из программы средней школы, где были уроки допризывной подготовки. Во время войны я работал на предприятии, которое полностью изготавливало запалы гранаты Ф-1. В ШМО гранаты мы не изучали. И вот настал день стрельб. Утром, после завтрака подошли автомашины, на которые мы погрузили оружие, погрузились сами и выехали в направлении Щучьего озера, в сторону,  противоположную от Мурманска. Мы проехали дорогу, ведущую к складам ВВ, после этого въехали в самый настоящий лес. Я не представлял, что в заполярной тундре есть леса. Деревья были внушительных размеров, зрелые. Спустя 10-15 минут мы были на стрельбище. Стрельбище представляло собой грунтовую площадку между двумя сопками. По сопкам шло проволочное заграждение, чтобы посторонние не могли попасть под обстрел. Третья сторона стрельбища была отвесной стеной из рваного гранита, вдоль которой стояли мишени. Сразу после выгрузки личного состава и разгрузки оружия  последовало построение, на котором нас проинструктировали, как вести себя на огневой позиции. Офицеры, которых мы хорошо знали, на стрельбище были неузнаваемы. Каждый неправильный шаг на огневой позиции мог привести к ЧП, так как боевое оружие находилось в руках неопытных солдат. Каждого солдата предупредили, что при нарушении инструкции виновные будут отстранены от проведения стрельб. С одной стороны, это правильно, с другой стороны, напряжённая обстановка не способствовала нормальному проведению стрельб. Я вспомнил свою первую стрельбу на лагерных сборах  после окончания 9 класса. Сборы проходили в конце июня, была жара, которая на юге бывает нередко, но в том году она была беспощадной. Одет я был по-летнему, в брюках и рубашке-безрукавке. Мне сказали, да я и сам знал, что приклад надо прижимать к плечу. Я прижал его так сильно, что кость плеча начала болеть без выстрела. Я лихорадочно начал искать на плече место, где бы не торчали кости, и примостить там приклад, но тщетно. С какого-то фланга раздался выстрел. Он был настолько громок, что у меня зазвенело в ушах. Я понял, что дана команда стрелять, а я ещё не посмотрел, которая из мишеней моя. Начал отсчитывать седьмую справа. Сосед слева произвёл выстрел. Меня оглушило окончательно. Я позабыл о плече. Мне показалось, что все уже произвели первый выстрел и ждут, пока я выстрелю. Направив винтовку в предполагаемую «мою» мишень, я резко нажал спусковой крючок. Я знал, что будет толчок в плечо, но не такой же! От резкой боли я вскочил, но семибалльный мат взводного меня мгновенно уложил на место. Стреляли ещё долго, но меня это не касалось. Жутко болело плечо. Последовали команды «Встать! Винтовку в руку! К мишеням марш!». Каждый шаг вновь и вновь бил в плечо. Каково же было моё удивление, когда я увидел отверстие в мишени между цифрами 1 и 2! Я до сегодняшнего дня не уверен, что это отверстие от моей пули. Второй и третий выстрел я приспособился сделать, держа приклад под мышкой. Второго удара по болящему плечу я бы не вынес. Второй выстрел был в «молоко», третий – в девятку. Думаю, что третий выстрел сделать мне помог какой-то стрелок.


С тяжёлым чувством я находился здесь на огневой позиции. Правда, с тех первых моих стрельб прошло пять лет, я возмужал, да и стреляли мы здесь в шинелях. Результат стрельбы: две десятки, две девятки, одна семерка. Это был лучший результат по школе. На два очка я опередил каптенармуса. Я был первым по стрельбе из ручного пулемёта, но полное фиаско потерпел при стрельбе пистолетом ТТ. При стрельбе тремя пулями я не попал ни одной в мишень. При этой стрельбе едва не случилось ЧП. При попытке первого выстрела была осечка. Я доложил об этом офицеру, а пистолет держал направленным в землю. Когда офицер подходил ко мне, пистолет выстрелил в землю, хотя мой палец не лежал на спусковом крючке. Всё обошлось благополучно. Стрельбы из автомата и станкового пулемёта в зачёт не шли. Для меня в основном стрельбы прошли благополучно. При разборке стрельб на стрельбище Суслов определил, что по школе лучший результат стрельб был у меня. На следующий день флотская газета «На страже Заполярья» сообщила, что в офицерской школе строительной бригады прошли стрельбы. Лучший результат показал рядовой школы, а фамилию указали каптенармуса. Я к этому факту отнёсся совершено спокойно. Я был доволен тем, что ощущение, которое было у меня от стрельб на школьных сборах, ушло.


На уроке санподготовки наш любимый преподаватель полушутя укорял нас, что мы плохо занимаемся, что у нас плохая дисциплина:

 – Вот скажите, кто из вас не имеет нарядов вне очереди? – задал он вопрос и сделал вид, что собирается считать поднятые руки.

Поднялась одна рука. Это была рука каптенармуса. Причём он сидел в такой позе, что его вид говорил: «Смотрите и завидуйте!»

 – Да-а, не много, – сказал протяжно доктор и продолжил: – вот интересно, за что ты получил наряд? – Он это сказал с ехидной улыбкой и указал на меня.

Я решил в этом же духе ему ответить. Встал, поправил гимнастёрку, выдержал театральную паузу и сказал:

 – Я получил три наряда вне очереди из-за Некрасова. Да-да. По вине поэта Николая Александровича Некрасова.


Врач подыграл мне и изобразил мину незаданного вопроса. Я продолжил игру. На вечерней поверке наш старшина Савосин обвинил нас в несерьёзном подходе к занятиям, что мы в часы самоподготовки занимаемся чёрт знает чем, поём песни. Я сказал ему из строя словами Некрасова, что «с песнями труд человеческий спорится». Старшина вдруг заорал: «Кто сказал?» Я ему ответил, что Некрасов. Все начали смеяться, а старшина объявил мне три наряда вне очереди. Но я их честно отработал, два раза мыл полы и побелил коридор класса, который задымили самокрутками.


К празднику Первого мая меня приняли на партийном собрании кандидатом в члены партии, чем я очень гордился. 30 апреля в группе сержантов из состава второго набора ШМО меня посылают в караул на склад ВВ строительного управления сроком до 5 мая. Кто внёс мою кандидатуру, я не знал, да и мне было совершено не интересно. Программа занятий в школе была пройдена. Оформлялись документы, приехали из Мурманска портные, сняли с нас мерки для пошива обмундирования. Чтобы мы дурью не маялись, нас гоняли на строевые занятия или в походы по сопкам. Погода в апреле, как по взмаху волшебной полочки, стала прекрасной. Солнце заходило за горизонт на какой-то час, а к концу апреля – на минуты. Иногда солнце исчезало, тогда вдруг из-за сопки вырывалась чёрная туча, которая через мгновение разряжалась обильным снегопадом. Накрыв всё и вся снегом, она образовывала зимний пейзаж и убегала за сопку. Снова показывалось солнце. Оно, как бы извиняясь за беспорядок, мощными лучами уничтожало снег, и через час - максимум полтора весенний пейзаж воскрешался.


Время приближалось к 17 часам. Подошла автомашина, которая нас должна была доставить на склады. Наша группа, караул собралась на плацу. Подошёл дежурный по школе офицер, проверил обмундирование, провёл инструктаж, и после ужина мы отчалили. Ехали по дороге, которая извивалась, как змея. Преодолевая серпантины, наш старенький ЗИС то нёсся лихо вниз, а то, изнемогая, выл и стрелял на подъёмах. Весь путь преодолели за полчаса. Свернув с большой дороги в сторону, мы проехали ещё метров 300 и остановились около финского домика - караульного помещения. Разгрузив продукты, отпустили машину. Вокруг стояла мёртвая тишина, которая вынуждала разговаривать очень тихо. После того как продукты и вещи были уложены по местам, старший сержант, который был начальником караула, огласил распорядок работы караула. Караульный должен был стоять на посту 10 часов. Таким образом, каждый должен был быть на посту три раза. Первым на пост должен был отправиться я, так как я был младший по званию. Они были сержантами, а я – только ефрейтором. Я взял винтовку и три патрона и пошёл на пост, который находился метров на 50 выше караульного помещения. Если всю сопку представить как человеческую голову, то сторожевой грибок находился в центре плеши, которая представляла собой громадный плац оголённого шлифованного гранита. Из редких трещин в граните, который был засыпан грунтом, росла чахлая травка. Ни кустарников, ни деревьев здесь не было. Ограждение территории было видно по всему контуру площадки. Немного ниже караульного помещения торчали пни довольно крупных деревьев. Некоторые пни достигали в диаметре полметра и более. Их высохшие корни паутиной расползлись по граниту скалы. До войны здесь был лес, но он был вырублен, а ветры сдули весь грунт. Леса здесь никогда уже не будет. Осмотревшись, я определил, что нахожусь именно на той сопке, которую увидел в первое утро в Ваенге, в экипаже. Она на меня произвела неизгладимое впечатление. Самого посёлка видно не было, его заслоняла стоящая впереди меньшая сопка, но залив был виден как на ладони, хотя ближнего берега с причалами видно не было.     Солнце стояло ещё высоко, зарядов не было, лёгкий северный ветерок ласкал лицо. Ходить по территории надобности не было, от сторожевого грибка была видна вся площадь складов. С начала дежурства ребята около караульного помещения ещё копошились, слышно было, как топором и пилой заготавливали на утро дрова, рубя корни и выкорчёвывая пни. Но это длилось недолго. Скоро всё затихло, и я остался один на один с тишиной. По заливу проходили корабли: гражданские, военные, пассажирские, грузовые, танкеры, рыболовные траулеры и многие суда спецназначения. Их было отлично видно, но совершенно не слышно. Солнце стало резко опускаться к горизонту. Прокатившись чуть выше линии горизонта, к часу ночи оно медленно начало подниматься. Зрелище было изумительным, самочувствие – прекрасным, усталости не было ни на йоту, сна не было ни в одном глазу.


Опять нахлынули воспоминания событий пятилетней давности, когда я был на сборах допризывников. Там мне тоже пришлось стоять в карауле у условного склада оружия. После очень жаркого дня к ночи началась гроза. Заступил я на дежурство с вечера, дождя ещё не было. Здание, которое я должен был охранять, стояло за селом. Оно было без крыши и дверей. По другую сторону дороги было кладбище, а дальше – бескрайние просторы колхозных полей. На пост меня поставили по всем правилам устава караульной службы. Другое дело, что пост не был элементарно оборудованным: ни грибка, ни плаща. После ухода караула начало быстро темнеть. Я успел по-хозяйски обойти объект охраны с целью найти место укрытия в случае дождя. Бывшая усадьба крестьянина была полностью разграблена. Я нашёл с крышей не то будку, не то курятник с какой-то кровлей. Тучи сгущались не на шутку, и первые раскаты грома не заставили себя ждать. Ливень начался как по команде «Все вдруг!». Стало темно. Молнии так быстро сменяли одна другую, что после предыдущей до последующей, не видно было ладони вытянутой руки. Я был рад, что успел найти это укрытие, хотя радость была преждевременной. Поднялся ветер. С бывшей крыши основного здания что-то свалило ветром на крышу моего укрытия. Спустя нескольких минут я почувствовал, что ручеёк не совсем холодной воды потёк на мою голову. Я отодвинулся в сторону, но там нащупал уже образовавшуюся лужицу. В углу, куда я переполз, было сухо, но не совсем гигиенично. Отсюда решил никуда не уходить. Одежда моя была мокрой, но ветер сюда не доставал. Возникли вопросы: Который час? Когда придёт смена? Не начнёт ли меня топить лужа со стороны дверного проёма? Ответов не было. По уставу, я должен был остановить приближающихся сменщиков и потребовать подхода разводящего, но отсюда я их подхода слышать не мог, да и увидеть – не очень...


Гроза затихла так же неожиданно, как и началась. Я вылез из своего логова. Было холодно и страшно. Скорее интуицией, чем сознанием я определил приближение сменного караула и выполнил уставные правила. По окончании церемонии смены караула я с разводящим ушёл на отдых. Что касается нынешнего караула в Заполярье, то здесь было одно удовольствие, если бы не одно обстоятельство: сильно хотелось есть. В пять часов вразвалочку пришёл мой сменщик. Сонный, небритый, с помятой физиономией, пробормотав «Здоров», он взял у меня винтовку и выдавил из себя ещё два слова: «Ты свободен». Я пошёл вниз. Когда заходил в караульный домик, на пороге появился кок. Он посмотрел на кухонную дверь, что-то обдумывая, почесал затылок. Два человека спали непробудным сном. Я у кока попросил что-нибудь поесть. Он отрезал кусок хлеба, намазал маслом и подал мне. Я поел, запил холодной ключевой водичкой и улёгся на свободное место на нары. Заснул моментально. Проснулся от громкой ругани и удушья. Караульное помещение было всё в дыму. Гарь драла горло. Часы показывали половину восьмого. Завтрак, который должен был быть приготовлен в 7-00 утра, практически отсутствовал. То, что кок поставил на стол и назвал супом, было мало похоже на суп ни по цвету (он был чёрным), ни по вкусу (он был горьким). Короче говоря, завтрака не было. Кстати (вернее – некстати), дрова все были сожжены. Самое главное – все были голодны, а из продуктов,  готовых к употреблению, был только хлеб. Начальник караула стоял как загипнотизированный. Его лучший армейский друг его здорово подвёл. Ко мне претензий не было, так как всю команду подбирал старший сержант, а я был придаток команде, которого назначил старшина школы Савосин. Он решил мне отомстить за Некрасова, за больное моё горло, когда я его столкнул с врачом. Я походил по двору, затем подошёл к начальнику караула:

– Слушай, сержант! Криком, обвинениями, мы кашу не сварим. Пять дней без пищи не проживём. Я готов кормить караул три раза в день, но только при условии, что доступ к продуктам будет только у меня, от караульной службы я буду освобождён, дровами и водой вы меня обеспечиваете. За один час я на стол ставлю завтрак в полном объёме. Отсчёт времени идёт со времени передачи мне чистой посуды и дров.


Старшина посмотрел на меня, как будто к нему явился ангел-спаситель. Условия были приняты. Кок принёс воду и стал драить посуду, двое пошли с топором и пилой на заготовку дров. Я замочил сухой картофель, замесил муку для клёцок на яичном порошке. Когда принесли первую вязку дров и была очищена кастрюля от гари, я поставил кипятить воду для приготовления супа и засыпал в неё замоченный картофель. В сковороду бросил кусок комбижира и немного сухого лука. В помещении, раздражая аппетит, запахло жареным луком. Чайной ложечкой я бросал в суп кусочки теста. Влив в суп жир с луком, заправив всё солью, перцем, лавровым листом, принялся за приготовление второго блюда. В кипящую воду второй кастрюли вбросил овсяную крупу и ароматную свиную тушёнку. Круто замесив тесто на соде, я подготовил тесто для пончиков, но не таких, как жарили в части. Я сделал пончики к чаю такие, какие мы жарили в дороге при эвакуации: душистые и хрустящие. Голодные мужики не смели подходить к плите. Завтракали в 9 часов вместо 7. Но это только один день. За пять дней я ни разу не повторил блюда, за исключением пончиков, которые всем понравились и не нормировались. Готовил я быстро и качественно, несмотря на то, что в продуктах было много гороха и перловки, которые быстро не приготовишь. Эти пять дней я жил, как на даче. От домино болели ладони. Однако всё имеет начало и конец. По возвращении начальник школы вынес мне  благодарность.


Нас уже сфотографировали в кителе с лейтенантскими погонами, а спустя нескольких дней перефотографировали с погонами младших лейтенантов. Наше обмундирование ещё было не готово, поэтому кто-то из офицеров одолжил свой китель. Приехали вторично портные, сделали примерки и сняли мерки для пошива парадной формы. Приказ о присвоении звания ещё не приходил. После завтрака мы уходили в сопки, расстилали шинели и грелись на солнышке. Однажды я на шинели уснул. Проснулся от холода. Кругом лежал снег довольно толстым слоем. Я вскочил, вытряхнул шинель от снега и надел её. Это была шутка зимы. Через полчаса весна опять воспрянула во всём своём величии и великолепии. Ежедневно на вечерней поверке старшина Савосин нас отчитывал, но мы на него не обращали внимания. Неожиданно днём ко мне подошёл Суслов и предложил утром после завтрака пойти с ним на рыбалку. Предложение я принял с благодарностью. После завтрака направился к условленному месту. Спустя нескольких минут пришёл Суслов с ещё одним солдатом. Баул, удочки, сачок распределили на троих и пошли. В окрестностях Ваенги было очень много больших и малых озёр, в которых впадало, и из которых вытекало множество речушек. Расстояние до намеченного озера было около десяти километров. Иногда Суслов показывал нам озёра, где он иногда рыбачил, но на том озере, на которое мы шли, удача рыбалки была более гарантирована. Действительно, когда мы подошли к намеченному озерцу, мы убедились, что Суслов знал, куда идти. Из-за кустов мы видели, как на сравнительно небольшой глубине  грациозно плавали форели. Уложив в коробочки наживку, мы встали на указанные старшим рыболовом места, и начался лов. Не вся рыба с радостью хватала наживку, но всё-таки рыба от неё далеко не уплывала. У командира уже было несколько рыбок в бауле, когда одна рыбка, находящаяся около моего крючка, резко развернулась и схватила червяка. Я не успел среагировать и подсечь. Рыба это сделала за меня. Она сама зацепилась за крючок. При следующей поклёвке рыбка оказалась умнее. Она стащила с крючка наживку и, взмахнув хвостом, скрылась между лежавшими на дне озера камнями. К концу рыбалки в бауле Суслова было 16 рыбок. Наш начальник разостлал на травке маленький коврик, постелил на коврик газету. Импровизированный столик скоро был заполнен нарезанной колбасой, открытыми банками рыбных консервов, хлебом. Нашлась на троих и бутылка водки. Мы выпили, закусили. Когда мы ели, Суслов вдруг сказал мне:

– О вашей попойке я знаю всё. Как ни странно, но я тебя после расследования ещё больше начал уважать. Всё было организовано на высшем уровне, и самое главное – без всяких последствий. Поэтому я велел Савосину молчать, если он проворонил сам факт пьянки. Молодец.


Пребывание в школе подходило к концу. Замполит предложил мне провести отчётно-перевыборное комсомольское собрание. Я сделал отчёт, отчитались все члены бюро за проделанную ими работу. На собрании отличился член бюро по спортивной работе, кандидат в мастера лыжного спорта Мальцев:

– Мы начали занятие в начале января, а лыжи нам выдали в конце февраля. Да и лыжами, собранными по всем стройчастям, их можно было назвать с большой натяжкой. Но всё-таки это были лыжи, и мы их использовали, хотя это было уже в конце зимы. Мы добились неплохих результатов, – сказал Мальцев в своём выступлении, – в забегах нормативы пятикилометровок выполнили все. На десятикилометровых забегах наш уважаемый секретарь норматива не выполнил, но с дистанции ни разу не сходил. Если бы зима была длиннее, то он бы и эту дистанцию преодолел.


Гром смеха прервал его выступление. Зима у нас была 9 месяцев. Куда ещё длиннее? Мальцев оговорился, он хотел сказать – «спортивную зиму», зиму,  начавшуюся после получения учащимися школы лыж. Во всяком случае, это выражение стало нарицательным.


Когда все успокоились, было избрано новое комсомольское бюро. На заседании первого комсомольского бюро я уже не присутствовал, а утром передал новому секретарю всю документацию и печать. Собранные ранее деньги сдал в партком и всё оформил соответствующим протоколом, получил  расписки. Да, и этот период жизни имел своё начало и свой конец.

         

Утром подали автомашину и повезли нас в Мурманск на последнюю примерку обмундирования. Наконец пришёл приказ о присвоении нам званий. Один человек, Валя Калягин, служивший до школы в бригаде писарем, получил звание лейтенанта, остальные получили звание младших лейтенантов. Спустя нескольких дней нас одели, обули. В назначенный день было торжественное построение.


Первая офицерская фотография после торжественного построении при присвоении звания.

 

На построение вывели второй выпуск школы и всю сержантскую школу. Был зачитан приказ о присвоении нам званий, а затем – приказ о распределении нас по воинским частям. Ни один выпускник не получил назначение в строительное управление, все были направлены на строевые должности. Меня и ещё трёх человек оставили в Ваенге и направили во вновь формирующийся строительный батальон. Трёх офицеров – Петра Петриченка, Михаила Болотина и меня – прислали на должности командиров взводов, Валентина Калягина прислали на должность начальника штаба батальона. Остальных офицеров послали в различные места дислокации объектов Северного флота. Я немного завидовал ребятам, что они что-то увидят новое. Душой романтика я тоже куда-то рвался, хотел что-то увидеть, что-то узнать. Боялся, что не успею это сделать.


Первый выпуск школы

Мл.лейтенант Г.Дубовой - слева второй в 4-м ряду.

Итак, Ваенга, хозяйство майора Иванова, в/ч 95172.

 

 





<< Назад | Прочтено: 468 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы