RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Л. Бипов

 

Не мои университеты,

или  Инженер - это звучит гордо!

МЕМУАРЫ В ЭЛЕКТРОННЫХ   ЭПИСТОЛАХ  (МЭЭ)

 

Розовая папка

«Детство, отрочество, юность,

 или Родиться, учиться и учиться!»

 

Эпистола 10.

"В джазе только девушки"

 

Добрый день, дорогой Читатель!

 

В институт меня приняли и зачислили в группу, где было только четверо мужчин. Ситуация  типа  "в  джазе  только  девушки".    Забегая  вперёд,  скажу, что  из  них до диплома  дотянул  только  я.  В  этом,  возможно,  сказалась  моя какая-то ущербность.

Слава Смагин "вылетел" после первого семестра, Эдгар Рубенчик после тетьего, а Юра Кузнецов после шестого.  Если справедлив взгляд,  что жизнь-театр,  а люди в нём - актёры,  то каждый из согруппников остался в моей памяти ярким персонажем всей вузовской  пьесы  в  пяти  актах  под  названием "Обучение  химической  технологии силикатов".  А далее -  как бывало в толстых учебниках  мелким шрифтом,  то есть только для любопытных.

Слово  "химическая"  вошло  в  название  этой  учебной  дисциплины лишь после многотрудной  борьбы  с  академиками,  считавшими  себя  истинными химиками  и практически не допускавшими в состав Академии Наук  CCCР учёных-силикатчиков, даже  таких выдающихся, как  Пётр    Петрович Будников.   Только   член- корреспондентство! Поворот произошёл лишь после осознания чрезвычайно важной роли стекла, керамики и вяжущих материалов в ядерной и особенно аэрокосмической отраслях науки и техники. Наибольший вклад в успех нашего дела внёс именно Пётр Петрович.   Благодаря его  активной  позиции  и  энергичным действиям  вузовские названия специализаций   и  учебников  приобрели   столь важное   дополнение   как "химическая".

А  раз  уж  я  отвлёкся,  позволю  себе  напомнить,  что  официальный родоначальник русской науки Михаил Васильевич Ломоносов был избран в Академию  Наук вовсе не как химик или физик,- все знают его закон сохранения массы веществ:  "Где сколько убудет, в другом месте столько же прибудет",- а именно как силикатчик, и  проходил по отделению  "Горное дело".

Думаете, я отвлёкся? Нет,  разве можно отвлечься от наших девочек-силикатчиц!

И всё же прежде всего хочу успеть навспоминать про наших "мальчиков".

 

 Юра Кузнецов

Беда этого человека была в том, что начало учебного года  совпадало с пиком его половой  активности.   Это  служило  причиной  его  провалов  в учебном  процессе: Менделеевка была уже третьим  вузом  после Бауманки и Иняза.  В отличие от нас,  начинающих студентов-желторотиков, опытный Юра на начальные  лекции не ходил. Вот почему я увидел его только в середине сентября на занятии по английскому языку. Он  пришёл  с  небольшим опозданием.   На  английском  языке  извинился перед  преподавательницей, уселся  рядом  со  мной  и,  ещё  не  отдышавшись,    с широкой  улыбкой спросил:

- Как тебя зовут, иудей?

Не успел я ответить, как он представился:

- А я - цыган по отцу и русский по матери...Так-так, значит, Б?рис. Буду звать тебя так.

Он  сделал ударение на первом слоге и пояснил, что это он вынес из Иняза. Спустя много лет я смог утверждать, что природа изваяла его внешность практически по тому же образцу,  что и артиста Сергея Юрского для роли Остапа Бендера в кинофильме "Золотой теленок".  Более того,  она   ещё и наделила его некоторыми харктерными чертами этого героя-авантюриста, в том числе стремлением говорить в приподнятом тоне.       

Что мы прежде всего видим у любого предмета, даже одушевлённого? Ну, конечно, размеры.  Смуглый брюнет Юрий Кузнецов имел рост  192  см при широких плечах и хорошей  осанке   (редкость  для  великанов).   Под,   казалось, бессменной  бордовой байковой  рубашкой  скрывалась  довольно  развитая мускулатура  и  билось    хорошо тренированное и любвеобильное сердце.

Когда  Юра  раскрыл  свой  полупустой  фибровый  чемоданчик,  там можно  было увидеть  "Комсомольскую  правду", французскую  булку,  ручку-самописку,  несколько аптечных пакетиков с изделиями особого назначения и тетрадку по русскому языку пятиклассницы Кузнецовой Любы.  Юриной же тетрадки там не оказалось.  Он тихо сокрушался: "Черт возьми! (Матом он никогда не ругался.) Совсем  я башку потерял!

Вот до чего меня довела твоя соплеменница! Да ладно, буду  только слушать, а потом скажу какой-нибудь девочке, чтоб мне всё списала".

Юрино  инязовское  произношение   буквально  заворожило  преподавательницу.

"Кузнецов,  почитайте нам этот текст", - неоднократно  предлагала она Юре,  тогда как нас заставляла чесать языки об альвеолы в пресловутом упражнении " Tet, ded, net - tet,  ded, net …".

Так прошла моя первая   встреча   с Юрой.  А последняя была спустя восемь лет после его  исключения  из  института.   На  антресоли  кафедры  керамики  я  что-то разглядывал  в  микроскоп,   когда  ко  мне  кто-то  подкрался  сзади  и  театрально воскликнул:

- Так вот где великий человек маленького роста?

- Юрка! Откуда ты ?

-  Я  был  у  народов  СССР.    У  них  была  Олимпиада,  а  я  ведь  теперь тренер дипломированный.  (Тонкий намёк на мой оскорбительный отказ потренироваться у него в спринте, когда мы были на первом курсе).

В самом деле, Юрий Алексеевич Кузнецов, закончив свой четвёртый вуз, на этот  раз Институт  физкультуры,  стал  тренером  по  двум  видам  спорта  -  баскетболу  и шахматам.  Ими он занимался ещё в Менделеевке.  Если в первом виде ему немного нехватало резвости,  и часто приходилось слышать от зрителей:    "Малышка",  давай, давай быстрее!", то во втором он был безупречен. Имел высокую квалификацию и был нарасхват  у организаторов турниров.  Больше  всего  меня  поражало  его  умение выигрывать партию "вслепую".

Он  любил  поиграть  не  только  с  одногруппниками  (после  первого курса  всех "мальчиков"  собрали  в  одну  "воинственную"  группу)  ,  но  также регулярно  и  с преподавателем  физики   Пичугиным.  Это началось  после того, как  Пичугин  "застукал"  юных шахматистов Юру и Сергея Введенского за скрытой игрой на семинаре.

Между тем неумолимо приближался экзамен по физике.  Готовились кто-как:  по своим  или  чужим  конспектам,  по  учебнику   для студентов-химиков и даже  по толстенному университетскому учебнику тетушки Фриш. А Юра вообще не готовился.  Он  был  олимпийски  спокоен  как  при  входе  в аудиторию,  где  Пичугин  принимал  экзамен, так и при выходе оттуда.

- Ну что у тебя?

- Всё нормально: двойка .

- А что хорошего! Что нормально?!

- А что плохого?  Двойка-то педагогическая.  Чтоб я не задавался:  мол,  мы с ним "вась-вась", друзья. Вот  решил меня проучить, а потом всё равно поставит тройку.

       Но, увы, и в следующий раз Пичугин оказался педагогом, и Юра вновь "завалил"  физику.

Деканатские    тучи    над    ним    стали    сгущаться.    Чтобы    спасти ситуацию, "гроссмейстер"  Юра решил сыграть на опережение или,  как говорится,  в открытую. Пошёл в деканат и страдальчески поведал о предстоящей смене семейного положения с жениха  на  мужа  и  получил направление  на  повторную  пересдачу.  Этот  прием он использовал впервые. Раньше  ему  вполне  хватало  обычного  "Понимаете, Тигран Никититч,   я недомогал".

Правда,   однажды   он   сослался   на   отсутствие   обуви.

Подходящая обувь для великанов - проблема такая же, как брюки для коротышек.

- Тигран Никитич, не пойду же я на экзамен в тапочках!

Тигран понял Юрия,  простил неявку и к тому же оказал материальную помощь: выдал талон на получение обуви в спецмагазине.

Кстати о тапочках. Когда мы попали в военный лагерь "Космынино", для Юры не нашлось  сапог  нужного  размера,  и  за  ними  поехали  на  склад  в Кострому.  А пока курсанту  Кузнецову  разрешили  ходить  в  тапочках.  Чтобы закрепить  за собой это очевидное  удобство,  Юра  решил  представить  какую-нибудь  медицинскую справку.  Бумага - она и у военных бумага! Вперёд, к военной медицине!

- А что у Вас, почему Вы не можете носить сапоги?

- Видете ли. девушка, …

- Я вам - не девушка, а капитан медицинской службы!

- Виноват, слушаюсь. У меня нога больная. Голень.

- Я ничего там не вижу.

- У меня внутри.

- А что же там у вас?

-Товарищ капитан, а вы помните, что была блокада Ленинграда?

- Ах,  да.  Понимаю,  понимаю.  Я   сейчас напишу записку для командира роты. Продолжайте ходить в тапочках.

Вернемся к учебному процессу. Шестой семестр проходил под знаком, точнее,  под угрозой "Процессов и аппаратов". Учебник Касаткина   по   объёму не   уступал  "Капиталу"   Маркса.   Сам   профессор   был проницателен и суров. На экзамене его страшились (все знали, что он был советником Сталина по вопросам химии).  Нам, силикатчикам,  повезло:  у нас экзамен принимали доцент Серапионова и ассистент Кононов. Кононов для нас был своим,  так как вёл у нас семинар и казался либералом.

Юра тоже предпочёл бы сдавать именно Кононову.  Как-никак,  а раза два-три на семинаре он побывал   и к тому же заметно.  Садился в первый ряд и вытягивал свои длинные ноги так, чтобы Кононов, двигаясь вдоль доски, просил его уступить проход.

Как только преподаватель заканчивал писать на доске решение задачи, в дело вступал Юра .

- А ведь это можно решить иначе.

- Вы правы, Кузнецов. Есть и другое решение. Сейчас покажу.

Кононов самозабвенно представлял иное решение задачи, а Юра тем самым, как ему казалось, фиксировал своё активное участие в семинаре.

Когда подходила юрина очередь идти "к столу", он попадал к Серапионовой. Но не тут-то было!  Он вместо себя вытолкнул к ней Лёню Карпиловского  ("Пошел!"),  а  сам направился к "своему" Кононову. Задачу ему решил "консультант", кажется, Лёня,  а представить  компрессор    должна  была помочь  шпаргалка  от  Юры  Мамаева.  На встречу с процессоаппаратчиком Кононовым Юра шел так же уверенно,  как тогда с физиком   Пичугиным. (Кстати,   "физический   хвост"   у   него   ещё   по-прежнему оставался.) Да, он был уверен и ещё не знал, как сказал бы Юлиан Семёнов, что там его ожидало начало конца.  Диалог был коротким и для Юры печальным :

- На первый вопрос вы ответить не смогли. Плохо!

- Но я же написал!

- Решение задачи Вы тоже написали, но в нём так и не разобрались. Плохо! Посмотрим, что у вас со вторым вопросом.

- Да что смотреть-то. Там всё элементарно. Средняя школа: давление в жидкости передается во все стороны равномерно.  Вот рисунок и стрелки. Разве не так? Закон Паскаля! Всё гениальное просто!

- Так-то оно так,  но ведь нужно было дать вывод закона в дифференциальной форме. А где он у вас? Так что можете забрать свою зачётную книжку. Я вам поставить ничего не могу.

Кононов оказался педагогом не хуже Пичугина, и это навсегда погубило Юру как студента-химика. А ведь всего лишь неделю назад он пребывал в хорошем настроении и не терял  надежды . Мы вместе читали фельетон в "Комсомольской правде" "Попрыгунчик". Так назвали  в  нём  нашего  бывшего одногруппника  уже упомянутого  выше  Эдгара  Рубенчика.  Хотя Эдгар был второгодником,  в группе он держался с достоинством опытного  бойца и даже добился у завкафа начертательной геометрии Ильина права проводить дополнительные   занятия   с   нашими  пространственно   непонятливыми девочками.

Между прочим,  одет Эдгар был всегда по-профессорски:  английский костюм,  белая сорочка и галстук. Щёки у него были румяны и всегда надуты. И это не фигура речи, а факт. Между ним и Юрой шло, как сказал бы  Дарвин, "соперничество самцов": они боролись  за  влияние  на    наших  девочек  во главе с  Галей Геращенко, сестричкой прославленного ныне Виктора (да простят мне невольный снобизм!). Эдгар безуспешно пытался взять верх за счёт напускной важности и превосходства в умении чертить эпюры,  тогда  как Юра  запросто  овладевал  невинными  душами неотразимой  силой своего экстерьера.

После первой неудачной сессии Эдгар стал применять сдачу экзаменов  по методу дублёра. Таким дублёром мог служить знающий студент из другого факультета, а ещё лучше - из другого института. Обязательное условие этого метода - сдача экзамена не со своей группой и не своему преподавателю. Метод был основан на том, что в зачетной книжке   советского   образца   фотография владельца   стояла   на  переплете,   а   его  фамилия - в самой книжке (бумажной массе), куда и  ставились отметки.

Э. Рубенчик в переплёт с фотографией дублёра вставлял книжку со своей фамилией. Остальное было делом  дублёра,  а  именно  хорошо  сдать  экзамен и получать запись в  ведомости  и  книжке.  Очевидное  условие  применения метода  Рубенчика - сдача экзамена  не  со своей группой и не своему преподавателю. Однако преподаватели хорошо запоминают  не столько отличников, сколько бездельников и шелопаев. Таким доцентом был Ефрем Тевельевич  Азриэль.  Он-то  и  раскрыл  преступление Рубенчика,  когда  на кафедре математики подводили псевдоуспешные итоги сессии у силикатчиков.

Исключенный из Менделеевки Рубенчик не успокоился и с маниакальным упорством повторял свой метод,  правда,  уже  в  других,  периферийных  вузах. Именно  об  этих похождениях Рубенчика   и   писалось   в   фельетоне.   Текст сопровождался  карикатурой:   Эдгар спускается с облаков на зонтике, как на парашюте.  Вглядываясь в рисунок, Юра с сарказмом произнёс, а я навсегда запомнил:

- Дорогой Эд!  Вот ты уже попал в центральную прессу.  А я,  может быть, стану инженером.

Признаться,  пожалуй,  только ради этой тирады и приведен эпизод с Рубенчиком,  с которым у меня вообще никаких отношений и даже разговоров не было. Пишу о нём только для полноты картины.  Думаю,  тебе,  дорогой читатель,  интересно  знать, была  ли  у  студента  Юрия  Кузнецова личная жизнь. Ну, конечно, была, а как без неё при таком его росте! Однако  об этом немного попозже. Инверсия, понимаешь!

 

Слава Смагин

Было бы несправедливо,если бы я ничего не рассказал о третьем моем соратнике по женской  группе  Славе  Смагине.   Он  тоже  успел  принять участие  в  первой экзаменационной сессии. Мне запомнилось. как  он почти выбегал из "математического переулка". Лицо его светилось радостью освобождения.   Хватаю за рукав:

- Ну как?

- Как,как... Двойка.

- Чему же радуешься?

- Так ведь совсем не ругал!

Слава был совестливым и даже нежным юношей с лицом молодого Александра Блока и нелёгкой судьбой сироты из блокадного Ленинграда.      После вывоза во Фрунзе его усыновила  бездетная  врач-венеролог. Материальные  условия  её  жизни  были прекрасные. Оно и понятно: в далёком среднеазиатском тылу у неё был широкий фронт работы. От избытка чувств и возможностей женщина взяла себе даже двух мальчиков из разных ленинградских семей. С первых же дней возникла острая проблема мирного сосуществования обоих   подростков.

Как только в руках у Славы оказался аттестат  зрелости, он решил прекратить вынужденное "родство". Для этого надёжным и к тому же вполне приличным способом оказалось поступление в московский институт. Как ни молилась  мамаша  за  провал Славы  на  приёмных  экзаменах,  он  их благополучно  прошёл  и  стал  жить  вдали от  фрунзенского "семейного  рая" и, как  считалось,  самостоятельно.

Однако,  Слава  не  был,  как  у  нас  говорят,  самостоятельным  мужиком. Он  был человеком музыки, любил и тонко её чувствовал.  Играл на фортепиано и аккордеоне,  причём никогда не отказывался сыграть "на общественных началах" ни в компании, ни на сцене.  Короче говоря,  душа-человек.  А если такой душа-человек проживает не в институтском общежитии, а в частном доме в подмосковных Жаворонках, - как это было со всеми нашими иногодородними первокурсниками, - то неизбежен скорбный финал музыкальной  истории.  Слава,    к  великой  радости  своей  мамаши, вынужден был вернуться на свою вторую родину,  в Киргизию.  Там он вновь продолжил борьбу за свободу,  но на этот раз   использовал призывное могущество Министерства обороны.

Короче говоря,  химика-силикатчика из него не вышло,  а стал он военным  врачом- психиатром.

Как ни странно, а среди солдат и офицеров тоже могут встречаться психи, если не с первых дней службы,  то в ходе    интернациональной военной помощи или контртеррористических операций. А прирожденный музыкант Слава, став военврачом, правильно выбрал в качестве специализации психиатрию, ведь по своей задушевности она близка музыке.

О  военно-психиатрической  профессии  Славы  я  узнал  спустя  много лет после нашего расставания из его нежданно-негаданного письма на московский адрес  (я тогда уже работал в Сатке,  о чём Слава не знал).    Дело в том,  что за тот единственный семестр,  который   мы  учились  вместе,  Слава привязался к  нашему  дому,  и чувствовалось, что полюбил его как отдушину своей бытовой неустроенности. В самом деле, в получасе от института ему предлагались  патефон с пластинками оперной классики, котлеты с макаронами, компот из   сухофруктов и, - что не менее важно, - музыкальные единомышленники.

К письму прилагалась моя графологическая характеристика. Конечно, не всё в ней могло мне понравиться, но неча на доктора пенять. И всё-таки анализ был неполный: Слава так и не обнаружил у пациента "безответственность"...в почтовой переписке. Как показала  жизнь,  он  и  сам отличался  этим.   Хочется думать,  что  жизнь  моего однокурсника-неудачника  на новых путях и среди новых друзей была счастливой.

 

Юра Кузнецов-2

Привет! Как и обещал, продолжаю про  Юру Кузнецова .

Когда  пишут  о  личной  жизни,  то  чаще  всего  имеют  в     виду  её половую  составляющую. Так было со всеми знаменитыми Юриями от Лермонтова до Лужкова.

Не будет исключением и Юрий Кузнецов. Кое-какие намёки я уже делал в начале этого мемуарчика.  Но  не  только  я  один  знал    о  его  напряженной  и многовариантной любовной практике. Об этом знали многие. Невзначай узнал даже наш преподаватель теплотехники Прокофьев.   Шло семинарское занятие по проектированию парового котла. На доске кто-то из наших   "лингвистов" под диктовку   Прокофьева  вывел  мелом   "Расчёт  тягогого устройства", и после бурной дискуссии о правомерности лишнего слога "го" весто "во"  мы приступили к делу. Логарифмической линейкой никто,  кроме Игоря Рыжикова, не пользовался.   Заметив  наше   пещерное   отставание   в   вычислительной технике,  Прокофьев  тут  же начал экстренное  обучение.  В  порядке поощрения  он  разрешил Рыжикову покинуть аудиторию.

Юра не мог упустить случая выйти на свободу:

- Можно и мне уйти ?   На  линейке-то я считать умею... А там меня, понимаете,  ждёт  девушка.

-  Всё умеете?

-  Да пока ещё не всё,  только самое простое:  сложение и вычитание. (Особо для молодых: имено эти действия на линейке проводить нельзя).

С безымянной героиней этого эпизода Юра прошёл  путь от дверей  в подъезде, где он произнёс  сакраментальное:  "Я  тоже!",  до  тяжёлых  дверей отдела  записи  актов гражданского состояния  (отдел заменял нынешнюю церковь/мечеть/синагогу). И вот, оказавшись  перед  ними,   он  внезапно почувствовал  острое  желание  немедленно вернуться обратно в юность и остаться "неокольцованной птицей":

- Что-то мне сегодня не здоровится. Давай отложим.

Юра  рассказывал  эту  историю  мне  доверительно,  но  без  каких-либо признаков раскаяния.

И  всё-таки  жениться  Юре  пришлось.  А  как  было  не  жениться,  если полюбил крупную красавицу-блондинку и к тому же звезду менделеевского баскетбола Ирину Андерсон! После женитьбы он жил в квартире жены в знаменитом "ажурном доме" на Беговой  улице.

Посетители  московского  стадиона   "Динамо"   могли  видеть этот уникальный образец советской  архитектуры. А мне благодаря  Юре удалось однажды в нём и побывать.

Предстоял   футбольный   матч,   который   в   Лондоне   назвали   бы "дерби",   а московская безбилетная детвора  -  "Спартак-Динамо,  через забор и тама!".  Не имея билетов, Юра организовал посещение матча по системе 3:1, то есть тремя любителями на один билет.  Кроме меня,  в  "группу Кузнецова" входил некий Вовочка, у которого билет был.  У Юры же была большая пачка использованных разноцветных билетов.

Контакт с   Вовочкой поддерживали по телефону.  Время операции  "Ч" "командор" установил  на  пятнадцать  минут  раньше  начала  игры.  Как показывала многолетняя практика,   именно   тогда   наступал   максимум прилива   зрителей   и   наибольшее напряжение у  контролёров.

Мою подготовку к операции Юра проводил в "ажурном доме". Угостил стаканом молока с  горбушкой  батона,  а  сам  выпил  половину  кастрюли молока  и  закусил обезглавленным батоном. (Отсутствием аппетита он никогда не страдал.) После связи с билетоносителем  Вовочкой  мы отправились  к южным  воротам  стадиона.    Первым делом  Юра узнал  цвет действующих сегодня  билетов  и  выдал  нам подходящие  из коллекционной пачки. Перед тем, как стать в очередь, он подозвал одного из жаждущих  прорваться на стадион и твердо сказал:

- Малый, хочешь, проведу ?

В  ответ  мальчишка  только  сверкнул  глазами  и  тотчас  радостно  прижался  к дяде-великану.

Как только мы поравнялись с контролёром,  Юра вытолкнул мальчишку в руки дяди-Бармалея:

- Лезут тут всякие ... Вот наши билеты.

И с высоты своего роста он сунул билеты в лицо контролёра.

- Проходите, проходите, товарищи.  

Первичный  контроль  преодолён. Теперь  предстоит  вторичный,  уже при входе  на трибуны. Здесь всё куда строже,  давки не бывает, всё чин-чинарем. Подходим к заданной "точке контакта" у наружной стены восточной трибуны и устанавливаем визуально-голосовую  связь  с  Вовочкой,   который уже легальным способом  прошёл  на   трибуну   и   сбрасывает   нам   в бумажном спецконтейнере вожделеный билетик.

Командор благородно первым пускает меня. Затем операция повторяется, и в итоге все трое   увлечённо   смотрят    "футбольное   состязание"   (так   тогда официально антикосмополитически назывались футбольные матчи).

Юра  был  болельщиком  "Спартака",  так  ему    было  велено свободолюбивой душой, но умом авантюриста симпатизировал более искусным футболистам "Динамо".

Особенно восторгался Васей Карцевым с его знаменитым  "ударом-судорогой", то есть почти без замаха.

Я написал "был", потому что Юры уже нет на свете. Об этом я узнал случайно почти полвека спустя после вышеупомянутой нашей последней встречи в Менделеевке. Произошло это при обстоятельствах, в которых я нахожу  некоторую примесь мистики.

А было так. После восьми лет пребывания в Германии я приехал на побывку в Москву и посетил родную кафедру керамики в Тушино. Возвращаясь, я вошел в трамвай, где, кроме профессора соседнего спецфакультета Бориса Кондрикова, никого не было. Я сел рядом  с  ним,  моим  ровесником  и космынинским  "однополчанином".  (Мне  он запомнился тем,  что играл на трубе и почти никогда с ней не расставался).  После приветствия я пошутил, упомянув Юру Кузнецова. Возможно, этим я хотел перекинуть мостик ко времени совместной "службы". Однако он не улыбнулся, а напротив, даже несколько помрачнел:

- Как ты считаешь, хороший он был человек или плохой?

Я растерялся и задержался с ответом. А Борис продолжил:

- Очень плохой человек.

Не ожидая моей реакции, Борис стал обосновывать свою оценку. Всё сводилось к плохому отношению Юры к жене Ирине. Оказалось, что Борис тоже жил в "ажурном доме" и был влюблён в Ирину. У них был роман, но Юра оказался его разрушителем.

Борис рассказал мне, что Юра недавно умер. Случайная встреча  и столь важное, хотя и  запоздалое, печальное сообщение.

Так каким же человеком был Юра?  Наверно,  разным.  Это про   Юрия Гагарина поется:  "Знаете,  каким  он  парнем  был!".  Про  нашего  Юрия  такого не  скажешь.

Конечно, он был нахалом, но ярким, с выдумкой и делал, - к сожалению, лишь короткое время, - нашу студенческую жизнь не такой пресной, какой она могла бы быть без него.  Пожалуй,  по этой же причине у молодого читателя советской литературы не было персонажа, более желательного для повторных встреч, чем Остап Ибрагимович Бендер.

И это имя   использовано мной не случайно уже в начале этого мемуарчика про Юру Кузнецова.  А в конце его хочу поблагодарить Вас за внимание.

До следующей встречи,  если,  конечно,  у вас будет желание!  У меня-то оно есть всегда.

 

С глубоким уважением,

Ваш Л.Бипов

 

 





<< Назад | Прочтено: 322 | Автор: Бипов Л. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы