RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Л. Бипов

 

Не мои университеты,

или  Инженер - это звучит гордо!

МЕМУАРЫ В ЭЛЕКТРОННЫХ   ЭПИСТОЛАХ  (МЭЭ)

 

Розовая папка

«Детство, отрочество, юность,

 или Родиться, учиться и учиться!»

 

Эпистола 8.

«Cорок шестая  гвардейская Смоленская»

 

Здравствуйте, дорогой Читатель!

 

Извините,  что  данная  эпистола   о  средней  школе  придет  к  Вам  с опозданием.  Задержка произошла  из-за продолжительных штормов в Северном море.  Сегодня  вспомнились   эпизоды   из  школьной   жизни. Школьники   и   учителя  вспоминались не только по именам,  но и по прозвищам. Интересная эта штука  –  прозвища,  которые  школьники давали  некоторым  учителям.  Сколько же  было  бесстрастных «Бацилл», «Пепендикуляров», «Фараонов», присвоенных учителям по их принадлежности к предмету преподавания!  Но были и содержательно обоснованные прозвища. В  то время,  когда  у  нас учителем  физики  был  строгий  в  отметках грек Николай  Полихронович Ксандопуло,  в  Греции  строгим  премьер-министром, а по-нашему,   значит,   фашистом   был  Цалдарис.   Вот   и   проявили   наши троечники политическую сознательность и физику дали прозвище «Цалдарис». Маленькая, а всё-таки месть!   

В    других    случаях    использовались    анатомические    особенности преподавателя:   худющая  высокая   математичка – «Вобла»,   пузатенький географ — «Глобус»,   маленький   кругленький   с  усиками   «а   ля   Чаплин» физик  Владимир  Семёнович Забродский – «Мышь».  Прозвища одноклассников происходили  чаще  всего  из  фамилии,  например, Бесхлебнов  становился «Горбушкой»,  и  реже давались  исходя  из  внешнего облика  носителей. При этом поражала эстетическая точность детских находок. Лёве Цветкову,  у которого при наличии длинного узкого носа практически отсутствовала переносица,  присвоили кличку «Слон», а  коротышке Гончарову в точном соответствии с профилем  его лица - «Утя». У второгодника Виля Семёновича Цукермана по физиономическому признаку  была  дворовая  кличка «Мопс»,  однако  одноклассники  его  так называть побаивались:  мог здорово побить «желторотиков».  Этот переросток-второгодник был крепкий юноша, уже успешно участвовавший не в одной драке и даже нескольких половых актах.

Да что там Цукерман!  Вот второгодник  „Анах»  уже в седьмом классе попал под  следствие из-за пустяка:  в драке ударил противника ножом-«финкой».  Его отец генерал-майор Герой Советского Союза Анашкин отстоял парня, и тот  спокойно вместе со мной  закончил неполную среднюю школу.   Возможно,  на пенсию он вышел с должности прокурора,  а может,  стал членом Академии Педагогических наук и на заслуженный отдых вовсе не торопится. Что ни говорите, а отечество наше было не только страной  Советов,  но и страной чудес.

А   школа и двор того времени вполне могут служить  адекватной кадровой моделью нашего  государства.  Дети  с  возрастом  не уходили  в никуда,  они становились нашими начальниками, судьями,  депутатами,  наконец,  нами самими.

Помимо  фантазии  художественной,   мои  одноклассники  проявляли порой  и  техническую. Восьмиклассник  Борька  Морозов,  по обыкновению скучая  на  уроке  новой  истории,   разглядывал стены  и  потолок  класса  и обнаружил  там  остатки  радиопроводки, оставшейся от военного времени, когда в школе размещался военный  госпиталь.  «Если  уж  раненые  слушали радио,  то почему  бы    нам,  здоровым,  не послушать», - подумал предприимчивый   потомок   Александра   Попова.   Уже   на  следующий день он пришёл в класс на час раньше с электропроводами и подключил  все  три ряда  парт  к  знаменитой  московской  городской  радиосети.  «Элита»  класса, предупрежденная  заранее,  принесла  с  собой  наушники  и  срезанные  с таксофонов телефонные трубки, подсоединила к проводам и упрятала их в полках парт. С первых  минут урока из парт через отверстия для чернильниц тихо полились звуки песен из  утренней  детской  передачи.  Тишина  и собранность  учеников  были  образцовыми,  а  сами  они  выглядели    на редкость заинтересованными.  Учительница  вполне  могла приписать это своему вдохновенному рассказу об отличии революции от переворота.

Увлёкшись делом, она не слышала изредка раздававшегося медвежьего рычанья Осипа Наумовича  Абдулова  и  нежного  голоска  траверсти Валентины  Сперантовой. На  последующих  уроках  начались  издевательства сильных  над  слабыми: Цукерман и  другие   второгодники-переростки   с улыбочками   стали   прерывать   и   без   того слаботочную цепь, вызывая крайнее раздражение у радиослушателей.    В конце дня между сторонами была достигнута   договоренность о прекращении радиовандализма переростков  в обмен  на  предоставление  им  (по первому  требованию!) тетрадей радиослушателей для списывания домашних заданий по математике и физике.

Радиообслуживание продолжалось два дня, а на третий день Морозов, потерявший бдительность  от технического успеха, подсунул наушник под географическую карту, по которой изредка водил указкой  преподаватель Фивейский по прозвищу Тузик. Он, конечно, не сразу понял  природу шума, возникающего при его приближении к карте и усиливающегося при попадании указки в Баб-эль-Мандебский пролив. Мог подумать, уж не звуковые ли это  галлюцинации из-за переутомления (он был тогда ещё и завучем школы)? Когда же Тузик раскрыл источник шума, он в гневе разорвал всю проводку, и угрожал суровым наказанием  тому,  кто устроил это,  по его мнению, безобразие.  Но восьмой «Б» своих не выдает!

Вспоминаю, что мои одноклассники имели неплохой вкус в отношении школьной мебели. Устройство наших парт они признали устаревшим намного раньше дизайнеров из Института гигиены им.Эрисмана и, не дожидаясь их модернизации, решили от них отказаться. Приоритет в этом деле принадлежал опять-таки Борису Морозову.           

- Ребята, у нас старые парты! Вали их в окно!        

«На  ту  беду...»  мимо  окон  класса  проходил  новый  завуч  товарищ  Мухин  и, возможно,  впервые в своей учительской практике увидел,  как из окна третьего этажа «вверенной  ему  школы»  падает...  парта.  С  этого  дня  дизайнер-самоучка Морозов перестал быть учеником нашей школы.

По  прошествии  полувека  я  так  подумал  об  этом  эпизоде:  не  было  ли это проявлением   стихийного  протеста  Морозова  и  его  единомышленников против школьной системы домашних заданий и контрольных работ?

Это напоминало действия английских   рабочих   начала   девятнадцатого века,  которые,  протестуя      против  эксплуатации, ломали «машины-эксплуататоры» и крушили  фабричное оборудование.

От  параллельного  восьмого  «А»,  где  преобладали  дети  престижных кропоткинских  переулков,  наш  класс  «Б»  отличался  своим происхождением. В нём большинство  составляли   выпускники   неполной  средней (семилетней)  школы №37, которая впоследствии стала школой для умственно отсталых детей.  Уж не была ли заранее  заложена в фундамент её здания какая-то злая судьбоносная программа?

В той школе  учились дети пресловутых   Ростовских переулков и Плющихи.  Наивный советский  кинозритель наверняка верил, что на Плющихе растут «три тополя». Не было их там!

Но там росло не менее трёх разгильдяев,  а именно тот самый Борька Морозов,  Виль Цукерман и Вовка Бесярин.

Вспоминается характерный эпизод перехода двух последних из юности в зрелость. Конкретно   в   области   физики.   Идёт   экзамен   на   аттестат зрелости.  Обстановка необычная,  а именно: на столе комиссии расставлены учебные пособия.  Среди них — небольшая пушечка, с помощи поршня и резинки стреляющая деревянным ядрышком. Она  относилась  к  вопросу: «Движение  тела,  брошенного  под  углом  к  горизонту», который стоял в экзаменационном билете у Цукермана. Видя, что он не справляется с заданием, Цукерман хватает пушечку и стреляет из неё в... «Мышь».

После объявления  результатов экзамена, точнее, после слов «Цукерман — двойка» этот самый Цукерман в  отчаянии и злобе теряет рассудок и кричит Бесярину: «Бес, айда за ребятами! Мышь бить будем!»...    

Не получив аттестата зрелости,  Виль Семенович Цукерман поступил в Одесское военное училище зенитной артиллерии,  где наверняка овладел теорией и практикой  запуска тела под углом к горизонту. Ирония судьбы!

А Ваc, дорогой читатель, хочу  успокоить.  Из наших «А» и «Б» вышли не только описанные выше «яркие» персонажи, но и действительно зрелые образованные парни,  ставшие   впоследствии   замечательными   учёными, профессорами, дипломатами, генералами, наконец, инженерами. Георгий Застенкер,  Алексей Яблоков, Лев Нейман, Владимир  Шестопёров,  Юрий Гаттенбергер,  Юрий  Прищепо, Лев  Пик,  Виталий Журавлёв, Леонид Музыченко, Станислав Золин, Петя Яворский... Да  простят меня мои  собратья-школьники, которых не назвал. Слабеет память! Но не чувства. Спасибо им за мои прекрасные школьные годы!

И  всё  же,  согласитесь,  школа — это  прежде  всего  учителя  и,  наверно, больше других с благодарностью запоминаются те, которые давали что-то интересное, чего не встретишь в «стабильном учебнике, допущенном Мистерством просвещения РСФСР».  Именно таким был учитель русского языка и литературы Павел Георгиевич Воробьёв.

Длинноволосый, одетый в темносинюю вельветовую толстовку,  с бантом в воротнике, он   впервые   предстал   перед нами,   «стандартными» восьмиклассниками,   как  посланец серебряного века.  И свой первый урок он начал не с просмотра классного журнала, как обычно поступали все учителя, а  с декламации  какого-то древнерусского апокрифа  с  последующим  его толкованием  на  простом разговорном.  Впечатлило ужасно!

Павел   Георгиевич,    кроме   проведения   диктантов   и   сочинений, рассказывал   и декламировал  много  внепрограммного.  Он  старался  поднять нас  выше  в собственных глазах, и  показать  нам  литературу  шире  и  глубже, но  большинство класса  это  не  интересовало,  и  оно, это большинство,  тихо занималось «внештатными» делами. Более того, бывало, запускали бумажных галок, когда он отворачивался к доске. Стыдно вспоминать,  но такую ситуацию можно описать, используя бисер и свинью.  Конечно, долго он у нас не поработал и перешёл, как он сказал, «в женский монастырь»,  женскую школу №29,  где директором была Мартьянова,  прототип сельской  учительницы  в одноименном  кинофильме  того  времени.

Примерно через пятнадцать  лет после окончания школы я увидел Павла Георгиевича в Менделеевском институте. Он был в  составе какой-то важной минвузовской комиссии. Полагаю, курировал обучение иностранцев   русскому языку. Костюм сменил, но по-прежнему излучал.  

На смену Павлу Георгиевичу  (не дай Господь,  назвать его Григорьевич, - покраснеет и  вспылит!)  пришла Елена Николаевна Кацаурова.  Она была страстной поклонницей поэтов  двадцатого века и вместо  общепринятых разборов «образов» или «художественных средств  автора»  читала  практически  запрещённых  в  наше «джамбульское»  время  стихи  раннего  Маяковского,  Есенина,  Крученых, Хлебникова  и,  конечно,  «других»,  чтоб  их  не  обидеть.

Сейчас понимаешь,  как она рисковала,  но,  наверно,  иначе она не могла: уж очень любила  литературу,  намного больше,  чем педагогику,  а тем более, советскую.  А может быть,  она  была  не  вполне  здорова:   уж  слишком  порой бывала  неосторожной.   Так,   однажды,  разогревшись на Игоре Северянине, заговорила об отношении Запада к русской литературе и   с горечью изрекла:  «А вообще-то нас,  русских,  там опасаются,  считают,  русский Иван — вор».

В классе стало тихо. А я  с Еленой Николаевной даже мысленно попрощался. Выходит, она была меня посмелее. И всё же был случай,  когда она явно испугалась.  Вошла в класс,  а там ещё не закончилась битва боксеров-переростков с непотребными  криками и кровью из носа. Едва успокоили потрясённую любительницу изящной словесности и либералку...  

Полным  её  антиподом   была  учительница  анатомии  и  физиологии. Эта беспощадно расправлялась с нарушителями дисциплины:  выгоняла из класса, если болтали или мешали  прилежным  соседям  (а  сколько    их  вообще-то было?). Помнится,  к  её  уроку  по  теме  «Размножение»    все  подготовились основательно, запаслись  острыми  вопросиками.  Но опытная  «анатомичка» всё  сорвала!  Развесив красочный  плакаты «Мужчина и женщина», она серьёзно предупредила:

– Тут изображена женщина. Представьте себе, что это ваша мама.

И тут наши ветераны-второгодники, и мы, юнцы, сразу сникли. Урок анатомии прошёл так же  скучно, как уроки экономической географии у «Тузика».

В десятом классе «Историю СССР» вместо Беллы Соломоновны стал преподавать сам директор школы. Такое совмещение в наше время бывало часто: как-никак история — предмет  идеологический,  значит,  самый  важный, а  с  другой  стороны -  для чиновника-коммуниста вполне  доступный. Главное — серьёзность  и  никаких отступлений  от  «Краткого  курса  ВКП(Б)» и актуальных партийных указаний. И всё же для нашего Пётра Алексеевича Люхина учительский труд был,  как показало позже награждение выпускников медалями,  поистине   делом чести. Немного о нём я уже благодарственно написал в эпистоле ЭЭ-4.   Хотя биография Петра Алексеевича была нам незнакома,  в нём чувствовался  политически бывалый человек.

Вспоминается эпизод,  который можно было бы озаглавить  «Огонь».

По радио объявили, что ввиду сильного мороза дети не должны идти в школу. Разумеется, это  не касалось старшеклассников. Однако весь наш десятый класс решил  вместо школы пойти в кино.  Решение принимали недалеко от школьного двора, митинговали вблизи индийского посольства.  Охранявшие его бдительные  милиционеры  по  телефону  доложили  о  нашем  митинге директору  школы  Петру  Алексеевичу.Но  уже  было  поздно:  мы  были  на пути  к кинотеатру  «Первый»  (впоследствии Театр киноактера).  На первом утреннем сеансе  кроме нас  никого не было.  Шёл венгерский фильм  «Огонь». На экране полыхал пожар на складе  контрабандных   товаров,  а  в  нетопленом зале   корчились   от   холода    «малыши-десятиклассники».  Наутро  все любители  кино  были  вызваны  к  Петру  Алексеевичу,  и  он «всыпал»  всем  и каждому   от  всей  разгорячённой  души  советского  патриота :

«Вы, здоровенные парни, испугались морозца! И это — будущие защитники Родины?! Вот с такими  разгильдями,  как  вы,  мы  уже однажды проспали...».

Он  внезапно  замолчал  и  только продолжал тяжело дышать  нервно тряся бородкой-клинышком. До нас «дошло», и было не по-ребячьи, а уже по-взрослому стыдно.

Пётр Алексеевич «командовал» нашей «сорок шестой гвардейской Смоленской» вместе с  завучем-фронтовиком   Евгением   Ивановичем Афанасенко,   который  впоследствии   стал  министром просвещения.  Был бы Афанасенко киноактёром, то по сходству подошёл бы на роль Брежнева: такой же был красивый или,  как сейчас говорят,  «мачо». О моей позорной первой встрече с ним я  уже рассказал в эпистоле №4. Вспоминал ранее уже и про учителей математики Константина Сергеевича и Венеру Кирилловну. А сейчас вот вспомнил учителя физкультуры Ивана Филипповича, да рассказать особо нечего: уж очень был он правильный.  Как шведская стенка.

Однако,  вспоминается грибоедовское  «что  скажет Марья Алексевна?». Ведь если б не  она,  учительница химии,  не получил бы я на последнем экзамене пятерку,  и не было бы  ничего того, что было дальше на протяжении пятидесяти лет. О злосчастном невыученном мною  экзаменационном  вопросе «Силикаты»  уже  было  рассказано  в эпистоле  №3,    а  о  мистической пожизненной расплате за это — будет во всех последующих.

 

С глубоким уважением ,

Ваш Л.Бипов

 







<< Назад | Прочтено: 325 | Автор: Бипов Л. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы