ЛЕОНИД ВУДИН

Я, Вудин Леонид Мордухович, родился в 1935 году  в го­роде Гомель (Белоруссия). Перед войной наша семья со­стояла из семи человек: отец, мать, старший брат 1925 года, сестра 1928 года, я, сестра 1937 года и младшая сестра 1939 года. Отец работал на швейной фабрике начальником цеха. Был членом партии. В 1939 году, после освобождения За­падной Белоруссии, был назначен директором межобласт­ной базы в городе Минске, и мы  всей семьей переехали в Минск.

В 1941 году, когда началась война, мы бежали из Минска, когда немцы входили в город, и последним эшелоном су­мели уехать (нас посадили в товарный состав, в котором ехали наши солдаты). Мы вернулись в Гомель, из которого эвакуировались в Чкаловскую область, деревню Воронцовка. Поселили нас в домике на окраине деревни, возле самого леса. Домик напоминал деревенскую баню. Одна комната приблизительно двенадцать квадратных метров, посредине которой стояла большая печь. Эта печь служила нам, детям, спальней.

Однажды ночью какие-то пьяные мужики пытались про­никнуть в наш домик, крича, что убьют жидов. Они чуть бы­ло его не разнесли. Мы перенесли этот страх на всю остав­шуюся жизнь. Нас натурально хотели уничтожить. Но все же они не смогли к нам проникнуть. После этого случая нас переселили в квартиру  в самой деревне. Отец работал в колхозе. На волах возил бревна в город Бузулук. Это в двад­цати километрах от деревни. Мать работала там же, в кол­хозе. Как я помню, получали они очень мало, и мы все время голодали. А  когда в 1942 году отца взяли в армию, нача­лись настоящие мучения. Мать работала одна и кормила четверых детей. Мы буквально пухли от голода. Маме при­шлось воровать пшеницу, которую мы варили без всякого жира и даже без соли. Мама очень рисковала. Если бы ее поймали, ей бы грозило десять лет тюрьмы, и что бы было с нами - трудно представить. Но уже не было другого вы­бора. Иначе  мы бы все умерли от голода.

Старшего брата с нами не было. Он был эвакуирован из Минска вместе с ремесленным училищем, в котором учил­ся. Больше мы его никогда не видели. После войны роди­тели его разыскивали и нашли место, куда он был эвакуи­рован. Мы получили сведения, что в 1942 году он ушел до­бровольцем в армию. Больше никаких сведений о нем мы не имели.

В 1943 году отец был демобилизирован из армии  в свя­зи с тяжелым ранением в позвоночник. Всю оставшуюся жизнь он ходил в корсете. После возвращения отца мы пе­реехали в город Бузулук и сняли там комнату. Стало немно­го легче жить. Отец стал шить дома (люди приносили вещи для переделки). Это помогло нам выживать. В 1943 году  в возрасте восьми лет  я пошел в школу. Учиться было тяже­ло. Книги выдавали на четверых один экземпляр. Писали буквально на газетах, между строк.

В 1945 году мы вернулись в Гомель.

Все это я описал вкратце, если писать все подробно, то получится целая книга.

ИЗА ЛЕЙВАНТ

Одессу начали бомбить немецкие самолеты в первые часы войны. Бомбежка была систематическая, в одно и то же время, каждый день. В доме, где я жила (теперь это ул. Утесова), соседи вырыли траншею во дворе. Туда спуска­лись дети и взрослые во время тревоги.

Разрушений в городе было много с первых дней войны. Одесситы стали покидать город и уходили пешком в на­правлении Николаева и Киева, а также по железной доро­ге. Но это было очень опасно, т.к. железную дорогу и все окрестности беспрерывно бомбили.

Вокруг Одессы была страшная картина - разорванные тела детей и взрослых. Уйти из города было невозможно.

Вскоре эти направления были заняты немцами. Город оказался окруженным. Выход был только морем. В Одессе было объявлено осадное положение. В городе не стало во­ды, света, почты и т.д.

Теплоход «Ленин» вывез из города несколько тысяч одес­ситов, и в результате бомбежки потонул в море. Списки по­гибших одесситов развешивали по улицам. Таким образом, круг замкнулся. И морем было также опасно уходить. Моя семья выехала из Одессы во время осады, потеряв надежду на получение писем от брата, ушедшего на фронт в первый день войны.

Мы эвакуировались на теплоходе «Днепр». Этот тепло­ход грузился в Одесском порту  под бомбежкой  в течение суток. На нем эвакуировали пять тысяч одесситов и две ты­сячи военных. Военных высадили в Севастополе. Пять ты­сяч одесситов, в числе которых было много грудных детей и стариков, под бомбежку сверху - с самолетов, и снизу - с торпеды, продолжали плыть с остановками, днем и ночью, при объявлении капитаном тревоги.

Все замирало. Не слышно было плача грудных детей. Те­плоход был так загружен, что не было места, как говорят, яблоку упасть. Люди сидели в трюме и на палубе  впритык друг к другу.

Так мы плыли семеро суток. И добрались до гавани Но­вороссийского элеватора. Там нас выгрузили. В город не пустили. На железнодорожном пути элеватора подавали железнодорожные составы теплушек  и отправляли в не­известном направлении. Этот путь в неизвестность длился сутки, и мы оказались на станции Гречишкино  Краснодар­ского края.

На эту станцию, одна за другой, подъезжали арбы, за­пряженные волами, и на них  семьями  снова отправляли в неизвестном направлении.

Моя семья оказалась в колхозе «16 партсъезд», в 20-ти  ки­лометрах от ж/д станции Гречишкино. Там мы с сестрой ра­ботали до получения разрешения на выезд, на работу.

Весь дальнейший путь нас сопровождали затемнения, тревоги, бомбежки, теплушки, холод, голод.

По возвращении в Одессу после ее освобождения мой отец составил список погибших соседей-евреев, оставших­ся в городе. Их оказалось 169 человек.

В Одессе погибли моя бабушка, тетя, две двоюродные сестры и двоюродный брат, много друзей и знакомых.

ИОСИФ КУРЦЕР

Я родился 23 февраля 1929 года в городе Мозыре, Бело­руссии. Наша семья: мама 42 лет, папа 45 лет, сестра Женя 16 лет, брат Изя 14 лет, я, Иосиф, 12 лет, Фима 5 лет, Алик 4 года, сестра Клара 3 лет и Лева 2 месяцев от роду. Итого - мама, папа и шестеро детей. Кроме нас еще были бабушка (70 лет) и тетя с сыном. Всего нас было одиннадцать человек.

3 июля 1941 года мы вышли из дома, сели в подводу и доехали до пристани. Там мы пересели на пароход. И по­плыли по направлению к Киеву. 4 июля мы прибыли в Киев. Киев страшно бомбили, нас поместили в бомбоубежище. На следующий день нас погрузили на баржу, которая была нагружена лесом. И отправили вниз по Днепру, к Днепро­петровску. На барже было 2000 человек, а туалет один. Мо­жете себе представить, каково было нам, взрослым, не го­воря уже о детях. Кроме нашей баржи были еще пять барж.

Доплыли до Кременчуга и остановились возле моста. В это время налетели немецкие самолеты и стали сильно бомбить. Поднялась паника, дети плакали, люди кричали. Разбежались, кто куда, с баржи. Когда самолеты улетели, мы вернулись опять на баржу и поплыли дальше.

Нас довезли до Днепропетровска. Эта дорога длилась семеро суток. Там нас погрузили на открытые вагоны из-под угля. Тут же снова началась бомбежка. Было всего пят­надцать вагонов, три последних немцы разбомбили.

Дальше мы добрались до Сталинграда  через Северный Кавказ. В Сталинграде пересели на теплоход и поплыли к городу Новодевичи Куйбышевской области. Там мы сошли с парохода  и пересели на подводы. Доехали до села Ста­рый Тукшум, колхоз «Красный Восток».

В колхозе нашей семье выделили дом. В феврале 1942 года отца забрали в трудармию.

Из колхоза в 1944 году переехали в город Куйбышев и остались жить там до приезда в Израиль.

АЛЕКСАНДРА ЯРОШЕВСКАЯ

Для моих детей и внуков Вторая Мировая война - это далекое прошлое, история. А для меня - это этап жизни, время моего  отнюдь  не безоблачного детства.

В июне 1941 года мне было без двух месяцев три года и, естественно, все происходившее в то страшное время известно мне из рассказов близких.

Жили мы в Украине, в небольшом городе Золотоноша, Полтавской, а ныне - Черкасской области. С началом бомбежек во дворе вырыли землянку, звучала сирена, мы спу­скались туда, и я мгновенно засыпала у мамы на руках, и просыпалась сразу же после отбоя. С тех пор при звуках сирены, будь то в кино или наяву (июнь 2006 года, Израиль, Тверия), я с большим трудом преодолеваю дрожь в коленках.

Когда стало известно, что фашисты скоро подойдут к нашему городу, у моих дальновидных родителей не было сомнений - оставаться в оккупированном городе или эвакуироваться. Бесспорно - ехать, спасать самое дорогое - жизнь. Они уговаривали родственников, друзей, соседей расстаться с нажитым за долгие годы  жильем, скарбом - во имя будущего своего, детей. Но многие - увы! - не реши­лись на этот жертвенный шаг, и когда после освобождения Украины мы вернулись из эвакуации, об их трагических судьбах узнали из рассказов очевидцев. Евреев в городе совсем не осталось. У моей мамы от этих страшных расска­зов появилось много седых волос на голове, пошли нары­вы по всему телу. Это я уже помню. А тогда, в 41-м, с заводов Министерства путей сообщения им. Лепса, где работал мой отец, мы эвакуировались в Новосибирск.

В мое детское сознание постепенно входили такие понятия, как «война», «Гитлер», «фашисты», «паек», «бомбежки» и т.д. Я помню черный репродуктор-тарелку, с которым были связаны надежды («Сегодня наши войска освободили город...») и горькие разочарования («Наши войска оставили...») моих близких.

Отец, сестра и 14-летний брат работали на заводе имени Лепса, который был перепрофилирован на производство оборонной продукции. Я помню, как однажды отец, ко­торый раньше никогда не бил своих детей, стегал ремнем моего брата. Еще совсем мальчишка, он никак не мог встать в пять часов утра, чтобы успеть на утреннюю смену.

Еще в памяти осталось, как рыдала моя 19-летняя сестра, когда в военкомате ей отказали в отправлении на фронт.

Зима в Новосибирске была очень суровой. Помню, у моей подружки Лиды умерла мама. А у девочки не было зимней обуви, чтобы ехать на похороны. Моя мама пред­ложила мне дать ей валеночки. Мне было ужасно обидно и жалко отдавать свою вещь. И тогда мама преподала мне первый урок щедрости: «У нее горе, - сказала она - у нее никогда уже не будет мамы, а ты жалеешь отдать ей свои валенки». Так я на всю жизнь усвоила, что горе чужим не бывает. Что надо без сожаления делиться с людьми тем, к чему сердце прикипело.

Все это впечатления раннего детства, которые пришлись на годы войны.

С эвакуации мы вернулись на Украину вскоре после освобождения. Зияющие пустотой окна домов, общие могилы, где зарывали убитых. Следы войны были повсюду. От рассказов оставшихся кровь леденила душу. К этому времени  я уже понимала многое и как-то быстро взрослела.

Потом была Победа. Мне уже было тогда около семи лет, и моя детская память сохранила ощущение светлого праздника, радости «со слезами на глазах».

В последующие годы я радовалась, что живу в мирное время, что война навсегда ушла из моей жизни. И не могла себе представить, что война меня догонит. Что уже в преклонном возрасте, здесь, на Земле Обетованной, испытаю этот страх за детей, внуков, что снова услышу протяжный, наводящий ужас голос сирены и грохот взрывающихся касамов. Это было летом 2006 года в Тверии, во время Ливан­ской войны. Опять бомбоубежище, полные ужаса и страха глаза моих внуков.

И, к сожалению, нет надежды, что всё это не повторится снова. А ведь старшему внуку через три года идти в армию.

Будьте прокляты все войны, лишающие людей покоя, уносящие жизни, тормозящие прогресс!

ЛЕВ СКОМОРОВСКИЙ

Воспоминания блокадника

Смутные воспоминания. 1941 год. Мне 3,5 года. Само начало войны совсем не сохранилось в памяти. Воссоздаю по рас­сказам матери. Сразу же с началом войны ленинградские власти решили спасти детишек, но довольно странным образом: собрали большой железнодорожный состав, набили его одними только маленькими детьми, отняв у родителей, и в сопровождении небольшого числа воспитателей от­правили из Ленинграда. Но отправили почему-то не на вос­ток, а на юго-запад, под Лугу, куда с боями пробивались немцы. Мать  в последнюю минуту прибежала на вокзал и с трудом отыскала поезд и вагон, где находился я. Двери уже были закрыты, состав готовился к отправлению. «Куда вы едете?» - крикнула мать с платформы. Воспитательница, надышав на окно, написала по запотевшему стеклу наш будущий адрес.

Дальше я уже помню. Быстро соорудили детский сад. Помню, не хватало кроватей. Меня положили в одну кро­вать с маленькой девочкой, что мне было «западло», как ска­зали бы сейчас.  Я чувствовал дискомфорт.

Прошло какое-то время, вроде - несколько дней, и вдруг в помещении детского сада появился мой дядя, брат отца. Заявил, что приехал меня забрать.

Я даже не удивился его появлению. Решил, что так и надо. А появление его было как чудо. Под Лугой уже шли ожесточенные бои. Правда, 19 июля наступление немцев было вре­менно, на три недели, остановлено (это я узнал уже теперь, по военной хрони­ке). Дядя получил разрешение забрать меня и увез назад, в Ленинград. Какова судьба остальных ребятишек - я, конечно, не знаю. А 8 сентября уже началась блокада Ленинграда.

Начались трудности с едой и питьевой водой. С начала холодов дома не отапливались. Под бомбежками рушились здания и гибли люди. Знаю, что одна бомба попала в наш дом и разрушила крыло здания и арку ворот, под которой прятались от бомбежки люди. По некоторым данным по­гибло около 60-ти человек.

Впрочем, это могло произойти уже после нашей эвакуа­ции, события в памяти путаются. В феврале 42-го года появи­лась возможность выехать из Ленинграда по Ладоге, по «дороге жизни». Так я с матерью оказался на Южном Урале, в небольшом поселке около Златоуста. Там в спешке были построены бараки для эвакуированных. К нам еще прие­хали мамины родители, и мы все поселились в маленькой комнатушке без удобств, туалет на улице. Но жаловаться не приходилось. Радовались, что спаслись.

Местное население к эвакуированным относилось не слишком тепло. Мы же содавали конкуренцию, приходи­лось делиться едой. Помню еще бытовой антисемитизм.

Но все это уже не так страшно. Выжили, хотя и не все. Дед остался там, не выдержав трудностей.

В каждом траги­ческом явлении можно подметить что-то комическое. На одном конце улицы, на возвышении, находилась большая дощатая уборная. Поскольку она обслуживала все население поселка, ее выгребная яма быстро переполня­лась. Зимой у ее основания образовывалась длинная, жел­того цвета, ледяная гора, с кото­рой детвора любила скатываться на санках. Там они всегда и толпи­лись. Вот  была радость малышам!

Недалеко от нас был создан поселок для ссыльных немцев-переселенцев с Поволжья. С не­которым удовлетворением мы наблюдали, как они, закутанные в тряпье, ходили к нам с просьбами о помощи.

Один из них, Франц, помогал семье соседа ухаживать за маленьким Аркадием, моим товарищем по играм. Слепив из глины танк, Франц направил его в сторону Аркадия и сказал: «Рус. капут!»

Аркадий не растерялся, отобрал у него танк и, повернув к Францу, сказал: «Фриц, капут!»

Под конец войны появилось даже какое-то чувство жалости к ним. Им, таким же жертвам войны, как мы, приходилось еще хуже, чем нам. Семья Аркадия, возвращаясь по­сле окончания войны в Ленинград, отдала немецкой семье свою козу Марашку, кормилицу семьи во все эти страшные годы.

В Ленинграде же, за время блокады, умерли моя тетка и бабушка, не желавшие оставить город.

АРОН ГУРЕВИЧ

До Отечественной войны я жил в Киеве, в Украине. В 1941 году мне было 11 лет.

Через несколько дней после начала войны отец был призван в Красную армию и направлен на курсы переподготовки политруков. Начальство курсов предоставило се­мьям курсантов две открытые грузовые автомашины для эвакуации. Т.к. автомашины были полностью загружены людьми, то на семью разрешалось взять только один небольшой рюкзак. Наша семья состояла из мамы, бабушки, меня и моих младших брата и сестры.

При выезде из Киева в районе города Борисполь мы попали под сильную бомбежку немецких самолетов, бомбивших Бориспольский аэродром.

Машиной мы доехали до города Лубны Полтавской области. Там нас перегрузили на открытые железнодорожные платформы и повезли в город Макеевку Сталинской (ныне - До­нецкой) области.

Когда фашистские войска подходили к Донбассу, нас в вагонах-телятниках переправили в село Ерзовка Сталинградской области. Там мы прожили порядка двух месяцев. Началось немецкое наступление на Сталинград. Нас опять погрузили в телятники. И более полутора месяцев везли в Самаркандскую область (Узбекистан).

В то время, когда мы уезжали из Макеевки, отец отправился на фронт.

Нас поселили в недостроенном доме без крыши, окон и дверей в одном из кишлаков. Дали какие-то тряпки, которыми мы покрыли крышу, завесили окна и двери.

Мама работала в колхозе. Колхоз, в виде аванса, выдавал на семью 0,5 килограмма муки, два килограмма моркови и 0,2 литра джутового масла на неделю.

Хорошо, что неподалеку было картофельное поле. Картошку осенью собрали, но нам, детям, удавалось из-под снега отыскивать остатки замерзшей картошки, и это было каким-то подспорьем в нашей холодной и голодной жизни.

Весной от холода, болезней и недоедания умерла се­стра, не дожив до двухлетнего возраста. Во всем районе не было русскоязычной школы, и учебный 1941-42 год я не учился. Т.к. нас было три семьи, в которых были дети школьного возраста, то в Самарканде сняли две небольшие комнаты  над конюшней для ослов. В них нас разместилось одиннадцать человек.

К этому времени нас разыскал отец через справочную Бугуруслана и прислал аттестат, по которому мы получали часть его зарплаты. Узбекским языком мы не владели, и мама работала санитаркой в поликлинике.

Я учился и помогал взрослым. Ходил в столовую, где по части хлебных талонов получал так называемые «обеды»: водянистый суп и немного жидкой каши. Приносил домой, где мы этот обед съедали.

До сих пор не могу забыть, как на какой-то праздник в столовой дали «черепаший» суп. В нем, в честь праздника, мы обнаружили несколько мелких косточек.

Жилось очень голодно. К тому же, я заболел «трехдневной малярией». Каждый третий день к вечеру, несмотря на то, что температура поднималась до 39-40 градусов, становилось очень холодно, и меня накрывали всем, что только было в доме. С тех пор  это отразилось у меня на сердце.

В январе 1943 года  умерла бабушка. Ей не было даже 60 лет. В апреле 1944 года с одним из предприятий  нам удалось эвакуироваться в Киев.

Под Харьковом наш эшелон попал под сильную бомбеж­ку. Несколько теплушек были разбомблены, но нам повез­ло, и мы остались живы.

В Киеве наша квартира оказалась занятой. Нас приютила одна из соседок, за что мы ей очень благодарны и по сей день.

После нескольких судов мы все же вселились в нашу, совершенно пустую, квартиру.

Отец все это время был на фронте. В мае 1944 года, после очередного ранения, он на несколько дней приехал в Ки­ев. И мы последний раз с ним встретились. А 6-го октября 1944 года он погиб на острове Эзель, Эстонская ССР. Согласно «похоронке» похоронен в 150 метрах южнее Когеклы.

После войны мы добивались разрешения на поездку на его могилу. Но власти отвечали нам, что это пограничная зона и въезд в нее гражданским лицам запрещен.

КЛАРА МАРТЫНОВА -

КОНСТАНТИНОВСКАЯ

Родилась 25 декабря 1930 года. Войну я встретила в городе Сталино  Донецкой области, в Украине, в 1941 году.

В конце сентября 1941 года меня взяла тетя Сара Крик со своим мужем, Александром Криком, работающим в областной службе пожарной охраны, в колону из грузовых машин для эвакуации из города.

В нашей колоне было около двадцати машин. Мы выеха­ли из города Сталино в направлении города Ворошилов­град. На пути нашу колону первый раз бомбили. Все из ма­шин кинулись врассыпную. Я очутилась в развалинах до­мов. В суматохе потеряла валенок, который потом нашла в снегу. После бомбежки нас собрали, и мы направились в сторону Сталинграда, в котором пробыли двое суток. В пути следования питались продуктами, которые взяли из дому. Еще помню, что нас подкармливали в столовых. За­тем нашу колону направили на паром, мы разгрузились и поплыли в сторону Красноводска. Затем нас погрузили в железнодорожные вагоны, и мы поехали в сторону Казахстана.

В октябре 1941 года, после длительного пути, нас доставили в город Алма-Ата. Меня с семьей тети Сары отвезли в пригородный поселок плодоконсервного комбината и поселили в построенные бараки. Бараки были разделены на отсеки. В нашем отсеке было семь человек. Тетку устроили на работу на консервный комбинат, на упаковку продукции, выпускаемой комбинатом. Питались всей семьей. Пищу готовила прибывшая с нами родственница дяди Шуры. Так я прожила с тетей Сарой около года, а затем прибыл мой отец, который эвакуировался из Сталино другой группой и попал сначала в город Саратов. Потом он смог разыскать меня и приехал к нам в Казахстан, где устроился работать на комбинат сторожем на овощную базу. Отец был инвалидом второй группы.

Жили мы в поселке довольно сносно, если не считать скученности в бараках, спали на лавках. Постелью служили матрасы, набитые кукурузными листьями.

Я, в свои 11 лет, помогала убирать в продовольственном киоске, за что мне платили хлебными крошками. Ходила в школу.

В этом поселке мы прожили два с половиной года, а затем  в 1943 году после освобождения Сталино выехали домой. Добирались в железнодорожных теплушках, около месяца. Подробности возврата почти не помню.

По возвращению в город Сталино с трудом устроились с жильем, так как город был разбит. Пришлось жить в сарае частного дома.

Все пережитое вспоминается, как страшный сон. Всех подробностей не могу вспомнить, так как прошло очень много лет.

АНЯ ВАЙМАН

Воспоминания о войне

 Я родилась 22 июня 1934 года в городе Витебске, БССР. Когда началась война, отец ушел на сборочный пункт в городе Быхове, где мы жили перед войной. А оттуда - на фронт. Маме был 41 год. Мой брат учился в Ленинграде.

22 июня диктор по радио сообщил, что немцы уже в военном городке. Спасайтесь, кто как может! Мама взяла меня на руки. У меня тогда была очень высокая температура. Мама надела на себя три платья. Она выпустила всех коров и кур, и мы ушли, куда глаза глядят. Все бежали к мосту через Днепр. По дороге мы встретили папиного сотрудника, Гутина. Мы успели перейти по мосту, и наши войска его взорвали. По дороге нас страшно бомбили. Мимо нас прошла машина с детдомовскими детьми, а через час мы проезжали - и увидели ее разбитую. Трупы валялись везде.

Мы шли пешком до города Пропойска, через лес. Потом оказались за линией фронта. Когда мы зашли в деревню, я очень захотела попить из колодца. Но человек, который был там, сказал: «Не пейте эту воду, она отравлена!». Он предложил нам молока  и оставил нас у себя до ночи. А ночью запряг лошадь. Посадил нас в подводу и повез лесом через линию фронта. Его жена плакала и не хотела, чтоб он ехал. С ним мы добрались до станции Кричева.

Он посадил нас в эшелон. Оказалось, что этот эшелон идет к линии фронта. Он вернулся и пересадил всех пассажиров в другой эшелон. К сожалению, я не помню его име­ни и фамилии. Пусть память о нем будет жива.

В одном вагоне оказались двое - мужчина и женщина - в форме советских офицеров. Они начали меня расспрашивать: откуда я, где мой отец и так далее. А когда я все ска­зала, то женщина проговорилась: «Плохо ваша власть вас обеспечила». На что моя мама их спросила: «А ваша власть вас хорошо обеспечила?». Мужчины, которые были в эше­лоне, сразу их окружили, схватили и разоружили и сдали куда надо.

Поезда шли без номеров, без расписания. На ближайшей станции мама вышла набрать воды. Поезд тронулся, а мама осталась. Она страшно кричала. И кочегар следующе­го поезда схватил ее за косы и затащил в кочегарку. Она очень плакала и не верила, что сможет найти меня. Кочегар сказал маме, что на следующей станции он будет кричать так же, как она. На следующей остановке мама перешла в другой эшелон. Она проползла под составами и по моему крику нашла меня.

После этого маму от себя я больше не отпускала. Воду я пила из лужи, потому что другой воды не было. И заболела дизентерией. В Подольске нас сняли с вагона и положили в больницу. Когда я оттуда вышла, то попросила у мамы кушать, но у нее не было денег. Я сильно плакала и била маму, и кричала, что хочу кушать. Тогда мама зашла в офицерскую столовую и попросила пол-ложки супа для ребен­ка. Встал один офицер, посадил нас за стол и принес нам обед. Накормил нас. Зашел в эвакопункт и получил для нас пособие. Потом купил билет и отправил в Свердловск, где жила моя тетя.

В 1942 году нас нашел отец, а через несколько месяцев он погиб под Москвой, в 1943 году.

 РАИСА ПОЛЯКОВА

Очерк об эвакуации

 Полякова Раиса, 1919 г. В августе 1941 года мне был 21 год. Я со студентами Киевского Мединститута эвакуировалась в город Челябинск. Мы ехали в теплушках. По дороге нас сильно бомбили, но, к большому счастью, в наш вагон не попали.

В Челябинске я окончила институт, а мои родители не успели эвакуироваться и попали в Бабий Яр. А потом, по­сле окончания института, меня забрали в армию. Войну я закончила в Берлине.

БЕРТА РЕЗНИК

В Бабий Яр я не попала,

Мудрость папы нас спасла.

Я, Резник Берта Иосифовна, родилась 22 октября 1937 года в Киеве. Мой отец, Иосиф Резник, окончил Киевский институт кожевенной промышленности, экономический факультет  в 1934 году (его диплом я храню до сих пор).

Мама, Гудина Эття, - 1911 года рождения. Наша маленькая дружная семья счастливо жила в Киеве на улице Чкалова, возле Евбаза (теперь площадь Победы). В нашем же доме жила родная сестра мамы с мужем и двумя дочками (Валя, 10 лет; Рита, полгода). Наша мирная жизнь оборвалась

               Двадцать второго июня

               Ровно в четыре часа.

               Киев бомбили, нам объявили,

              Что началась война.

Песня - это хорошо. А в жизни стало очень страшно. Мой отец посадил нас всех (двух женщин с тремя детьми) на машину, увозящую на вокзал, на последние эшелоны. Мама взяла с собой маленький чемоданчик с детскими вещами, но отец все вещи из машины выбросил: «Надо спасать лю­дей!». Он долго держал меня на руках, словно чувствовал, что прощается навсегда.

Всё остальное я знаю из рассказов моей мамы. Отец отправил нас и ушел на фронт. С боями он дошел до Запорожья. Там были страшные бои на острове Хортица. Всё смешалось с землей. В октябре 1941 года он пропал без вести.

Пропал он... Неужели?

Память в сердцах наших хранится

И в Яд-Вашеме.

Четыре фронтовые открытки от отца храню, где он обещает уничтожить фашистов, посягнувших на его Родину. Он, еврей, будет мстить за погибших и невинных еврейских женщин и детей, расстрелянных извергами. Я несколько раз была в Запорожье. На острове Хортица стоит памятник погибшим, но фамилий нет. И когда в 1997 году умерла моя мамочка, я сделала двойной памятник, символически похоронила их рядом. На памятнике - два портрета. Правда, папа - совсем молодой, каким и остался навсегда. На памятнике слова:

«Живущие, мы память воздадим

Вам, жившие когда-то.

И наши слезы посвятим

Ушедшим без возврата».

Теперь у папы, как у всех людей, есть памятник. Есть место, куда я часто прихожу со своей семьей. Поклониться людям, которым я обязана своей жизнью.

И в Иерусалиме, в Яд Вашеме на компьютере я увидела фотографию папы и всё о нём, и его родных. Там и сфотографировалась на фоне.

Но это было потом... Пока поезд нас мчал на Восток, подальше от Киева, от Бабьего Яра, где в сентябре расстреляли всех евреев Киева, кто не успел эвакуироваться. Бес­конечные бомбежки, выпрыгивания из горящих вагонов, поиск рва, укрытия. Мама закрывала меня своим телом. Потом бежали в уцелевшие вагоны, и дороги, дороги... По пути врывались мародеры, забирали у несчастных евреев всё, что у них было. Благо, у нас не было ничего. Мама всё оставила в квартире, даже кольцо сняла. Надеялась, что скоро вернется домой.

Был Челябинск, Троцк, Карабалты, Узбекистан. Нас приютили добрые люди, дали кое-что из одежды. Приближались холода, а мы уезжали в чем были. Мама и её сестра пошли работать. А мы, трое маленьких детей, закрывались, и нам наказывали никому не открывать дверь.

Я часто просила хлеб с луком. Но мама говорила, что хлеба нет, только лук. Такое было голодное и холодное детство у детей войны  в изгнании. Неудивительно, что я заболела тифом, а потом менингитом. Его и сейчас не очень лечат. А во время войны?! Я лежала в больнице в городе Фрунзе. Мне попались прекрасные врачи. Но мама была в отчаянии.

В эти дни она получила извещение о гибели моего от­ца и о том, что случилось в Калиновке, Винницкой области, где осталась ее старушка-мать с невесткой и тремя детьми. Они не успели бежать, их расстреляли фашисты. Их имена тоже хранит Яд Вашем. Тысячи евреев в братской могиле Калиновки. И вот, через много лет моя сестра Рита, о которой я упоминала раньше (она живет в Америке), приехала в Калиновку, привезла деньги и договорилась об установле­нии памятника на месте заброшенной братской могилы. В прошлом году памятник был открыт, Рита получила при­глашение приехать, но не смогла. Мы все уже немолоды, но, надеюсь, ещё приедем туда  с нашими детьми и внуками.

Возвращаюсь к эвакуации. Не выдержав такого горя - потери близких - мама связала чулки и повесилась в туалете. К счастью, вовремя сломали дверь, и врачи успели ее спасти. Мама вышла на балкон. Нянечка подошла и начала её успо­каивать. Мама повернула к ней голову. А в это время с верх­него этажа упала оконная рама рядом с маминой головой. Нянечка начала креститься: «Вот вам суждено жить, значит - и дочка будет жить». Меня приносили после пункции на кровать без подушки. А я плакала и говорила: «Мне и так больно делают, так еще и подушки не дают». А когда уже я шла по коридору, мой спаситель-врач спросил: «Тебе что, там не понравилось, решила еще тут побыть?» Что я тогда из этого могла понять? Но теперь знаю - решила!

Как только Киев освободили, мы вернулись обратно. Дом наш уцелел. Только «добрые» соседи всё вынесли из нашей квартиры в свою. А когда мама попросила вернуть только детскую подушечку, злая антисемитка ответила: «А что, я вам обязана была охранять вещи?» Фашисты ничего не тронули, но оказывается, антисемиты хуже фашистов. Но потеряли мы гораздо больше, не стоило грустить о вещах.

Трудное детство в послевоенном Киеве продолжалось. В 1945 году я увидела немецких генералов, их привозили в ящиках, как зверей, под виселицы. Вешали на площади. А мы, детишки, бежали смотреть на казнь, которую они заслужили. А потом я их видела на Крещатике, пленные немцы восстанавливали то, что сами разрушили...

Теперь Германия приютила многих евреев, пытаются загладить свой позор. Евреям Израиля, Америки и других стран даже выплачивают пособие. Почему-то евреи Украи­ны и этого не получают.

Моя семья теперь в Израиле. И тоже ждем деньги из Германии. Но разве этим что-то можно исправить?! Кто мне вернет отца, бабушку и всех родных?!

Всю жизнь я прожила на Украине. Закончила универси­тет, физико-математический факультет. Почти 50 лет педстажа в школе и уни­верситете - методист. Всех своих учеников я возила на экс­курсию в Бабий Яр. Этого не должны забывать. Это не должно повториться.

26 июня исполнится 50 лет, как я встретила своего му­жа. Мы создали прекрасную семью. Сын Анатолий (37 лет) живет в Израиле 13 лет. У него жена Алина и сынок Амит (8 лет). Мы сейчас живем с ними.

Мое детство в изгнании, конечно, подорвало мое здоровье. Сейчас я серьезно болею и прохожу курс лечения в больнице Белинсона. Очень надеюсь на Израильскую медицину. Может, ещё немного продлят мою жизнь.

А на Украине у нас осталась дочка (47 лет), зять и внучка. Внучка Алина учится в Национальном Киевском Авиацион­ном Университете.

Мы гордимся нашими прекрасными детьми и внуками и мечтаем об их счастливом будущем, чтобы они никогда не слышали взрывов орудий и не должны были бежать из своих родных домов.

Особенно хочется пожелать мира Израилю, нашей исторической родине, которая нас приняла, обеспечила самым необходимым, и меня лечит бесплатно. Здесь теперь у ме­ня много родственников и друзей.

Я снова жду встречи с моим отцом  в Яд Вашеме. А так­же встречи с выходцами из Украины и с теми, кто пережил Холокост, как я, кто прошел годы изгнания, ужасы воины.

Это надо знать и помнить всем грядущим поколениям. Чтобы подоб­ное никогда не повторилось.

КАК ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ! Группа 1

КАК ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ! Группа 2

КАК ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ! Группа 3

КАК ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ! Группа 4

• Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
  Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

  
  Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

  Войти >>