RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Содоловская Галина

 

        Ладога. Блокада.

(Рассказ–быль участника Великой Отечественной Войны

Ефима  Марковича Райхлина).

 

 В июне 1940 года после окончания средней школы я поступил в Высшее  инженерно -Техническое училище Военно - Морского Флота.

Училище распологалось в Ленинграде, на  улице Коляева, дом 22. Оно было образовано в 1939 году на базе Технического института, расположенного по этому же адресу.

Студентов, в основном по их желанию, переодели в морскую форму  и перевели на казарменное положение. Преподавательский состав оставался на своих местах. Добавили преподавателей по военнным дисциплинам и, конечно, кроме этого, назначили военное командование училища.

По-видимому, командование Ленинградского военного Округа и Военно – Морских учебных заведении не посчитало наше училище, преобразованное таким способом, настоящим военным, и потому в 1941 году, когда началась Великая Отечественная война и началось немецкое наступление на Ленинград, были эвакуированы все и Высшие Военные Училища и Академии - все,  кроме нашего Училища, которое осталось в Ленинграде и попало вместе со всем населением Ленинграда в блокаду.

Все ужасы и мучения, пережитые блокадниками в Ленинграде – голод, холод, бомбежки, артобстрелы - описаны во многих книгах. И мне, очевидцу этих событий,  тоже надлежит рассказать об этом.

Ноябрь и декабрь 1941 года были самыми страшными из всех  мучительных месяцев Ленинградской блокады.

Но прежде...,  расскажу о моей эвакуации из Ленинграда, которая для меня, совсем ещё юного, оказалась не менее страшной, чем сама  блокада.

Итак, утром 23 декабря 1941 года нам объявили, что ночью училище эвакуируется из Ленинграда - пешком по льду Ладожского озера,  так  как  в виду возможных бомбардировок и артобстрелов дневное передвижение по Ладоге было смертельно  опасно.

Постепенно мы начали подготовку к нашему непростому походу. Ротное имущество погрузили на сани. Выданные нам  маскировочные халаты мы  подгоняли под свои размеры, а те у кого было что - то из теплых вещей надевали все на себя.

Все понимали, что покидали Ленинград надолго.

У многих из нас в Ленинграде оставались родные и близкие.

Моя родная сестра Люба с грудным ребенком на руках  вынуждена была тоже остаться в городе. Порция хлеба, которую она получала от города составляла всего 125 грамм в день. Из - за холода и голода Любочка потеряла грудное молоко. И тогда я принял решение: во чтобы то  ни стало ей помочь. В пригородах  Ленинграда кое у кого еще оставались козы, молоко которых  люди обменивали на хлеб. И я, несмотря на ее причитания и слез стал отдавать для нее половину пайка из своих трёхсот  граммов, хотя сам оставался полуголодным. И вот теперь она лишалась моей посильной помощи, да и  отлучаться из училища было строжайше запрещено.

Мы строем подошли к Финляндскому вокзалу, когда стемнело.  Нас посадили в поезд, который повез нас до конечной остановки, расположенной недалеко от берега Ладожского озера. Командование поставило перед нами задачу: до рассвета пройти пешком по льду Ладоги - примерно 32   километра  до села Кабоны, расположенного на другом берегу , то есть уже на Большой земле.

Нас выстроили в колонну поротно и  мы двинулись в путь.

Впереди колонны, растянувшейся на 100-150 метров, шло командование училища. Ночь была лунная, холодная. Мороз доходил  градусов до 20 – 25. Изредко по небу проплывали небольшие облака, которые на время закрывали луну. Лёгкий ветерок погонял по льду с места на место тонкий слой снега.

Сани с имуществом тянули по очереди: двое курсантов впряглись в лямки и тянули санки вперёд. Двое толкали их сзади. Шли нормальным шагом, в основном молча, изредко негромко переговаривались. Каждый из нас думал о своём. Я думал о моей сестрёнке, оставшейся в блокадном, голодном и страшном Ленинграде.

Одеты мы были в обычную зимнюю форму одежды: шинель, шапка–ушанка, ботинки, перчатки. Только сверху дополнительно надет был белый маскировочный халат с капюшоном.

Прошло примерно часа два нашего продвижения.

Я тянул лямку  саней в паре с Гришей Лубовичем -  курсантом нашего отделения.

Тянуть было не тяжело.

Вдруг моя левая нога, проломив тонкий слой льда, провалилась в полынью – коварно незаметную, припорошенную тонким слоем  снега. Ко мне бросились ребята нашего отделения, вытащили из полыньи и помогли мне подняться.

Полынья была примерно 50 см в диаметре, по-видимому, от снаряда или неразорвавшейся бомбы.

С ноги стекала вода. Низ брюк мне отжали, но сырая одежда и ботинок на морозе быстро замёрзли и покрылись коркой льда.

Нужно что-то было предпринять! Командир отделения Михаил Кудряшов посоветовал обратиться за помощью к начальнику медслужбы училища, военврачу 1 Ранга Григорьеву. Я надеялся, что он может оказать мне какую-то помощь и может быть, растереть мою ногу спиртом

Я пошёл  в голову колонны и доложил начмеду о случившемся. Он пожалел меня, что в последнее время  мне не так уж везёт  и напомнил мне о событиях  сентября 1941 года. Тогда в  Ленинграде во время  бомбёжки зажигательными бомбами  я  горел и чуть не взорвался от развешенного на мне вооружения  (от  гранат, патронов и бутылок с зажигательной смесью).

Но помощь он мне так и не смог оказать  - его фляга для спирта была пуста и мне нечем уже было согреться. Лишь один совет дал он мне:  ходить  энергичным  шагом вдоль колонны  для того, чтобы не замёрзнуть.

И я начал ходить вдоль колонны нашего училища «туда - сюда» - от «головы» в «хвост» и обратно. Сколько я таких ходок сделал – не помню, но последняя оказалась для меня роковой. Однажды, когда я бежал в очередной раз от «головы» колонны к «хвосту», у меня от усталости случилось помутнение сознания - возможно, я заснул на ходу, и не заметил, что проскочил дальше конца  колонны.  Когда остановился и оглянулся, то  увидел, что оторвался на такое расстояние, что не смогу её догнать — не было совсем сил...

Месяц голодной жизни в блокадном Ленинграде дали о себе знать, замёрзшая нога мешала быстро идти.    

Я ещё продолжал идти  за колонной, которая виднелась вдали, но она постепенно удалялась и удалялась от меня и, наконец, исчезла из  виду совсем.

* * *

Я  все продолжал идти в  том же  направлении, куда ушла наша колонна, но потом  усомнился в правильности моего движения и приостановил свой путь.... Теперь я понял, что остался совсем один; один в этой вечной и  ледяной пустыне...

Немного постояв, я принял решение - идти по направлению ветра, да так, чтобы ветер постоянно  дул мне в спину. «Это -, решил я, -  лучший выход в моём положении — так  можно сэкономить  мою энергию и тепло.

И главное, во чтобы-то ни стало, - не останавливаться!

Двигаться  всё время  дальше!»

«Не останавливаться...», -  повторял  я.  Ведь, если остановлюсь, мне захочется присесть, и затем  захочется спать, и я, наверняка, замёрзну.  

«...Мне хочется жить! Я должен жить, я выживу, мне всего девятнадцать!» - говорил я себе.

Я шёл дальше и дальше. Я шёл всё время по направлению ветра. Голова моя была опущена - так, мне казалось,  я сохраняю тепло.

При мне в кармане  находились карманные «Кировские» часы - подарок отца на день рождения: во время  моего продвижения я хотел всё время  определять время. Но я передумал доставать часы, - мне  нужно было лишь откинуть полу шинели, но и это тоже было  потерей тепла.

Сколько  времени я прошёл? Куда я иду ?

Идти становилось всё тяжелее и тяжелее.

Меня окружал один лёд. А в голове, как напоминание стучала моя команда:

« – идти, двигаться и не останавливаться!»

Иногда шёл с закрытыми глазами. Низ левой ноги уже не чувствовал. «Наверно», - думал я ,-« моя нога окончательно промёрзла насквозь».

Мне было так холодно, что казалось, что лёд был уже внутри меня.

А вдали, куда не глянь, лишь тонкая полоса горизонта.

Я был один. Я был совсем один...

***

Внезапно я споткнулся о какой-то непонятный выступ. Нагнулся, чтобы получше рассмотреть, и в ужасе отпрянул – передо мною лежал замёрзший труп человека.

Я поднял голову и оглянулся. Куда я попал? Везде, то тут, то там лежали большие и маленькие бугорки из мёртвых тел, запорошенных снегом. Там же были брошены три запорошенные уже машины - «Газики» грузовые, которые торчали из-подо льда – одна мотором вперёд, другие две кузовами.

Несчастные люди...Мне было понятно, что немцы разбомбили колонну машин, везущих эвакуированных из блокадного Ленинграда.

«Господи», -  думал я - «за что погибли эти безвинные люди?!»

А может быть эти бомбы предназначались и для  нашей училищной колонны?

Я ешё не понимал, что через некоторое время сам  могу стать таким же  запорошенным, замёрзшим «бугорком».

Немного позже, придя в себя, я решил подойти к машине с торчавшим  наружу мотором. Но только я сделал несколько шагов, как подо мною затрещал лёд!

Я отпрянул назад!

Взглянув на машины, на их лежащее расположение, я стал предполагать в каком направлении они могли ехать. Но машины были разбросаны повсюду, и это затрудняло меня принять какое–нибудь окончательное решение.

В каком направлении  идти дальше, чтобы не попасть в полынью опять?!

И всё решил ветер. Ветер, который дул мне всё время  в спину!

Я стал обходить это поле - справа по ветру.

В некоторых местах под ногами то тут, то там потрескивал лёд, но мне было уже всё равно.

Я очень остро  чувствовал своё одиночество. На меня сильное впечатление произвёл вид погибших людей - и  от этого я всё больше и больше понимал безвыходность и своего положения.

Теперь болел пах слева. Особенно давал о себе знать недавно обожжёный участок тела при одной из бомбёжек   в Ленинграде. Тогда, так до конца и не  вылечившись, я должен был  покинуть преждевременно  медсанбат и  опять вернуться в свою часть, которая покидала блокадный город.

Несмотря на холод, я полез в карман брюк и нащупал там ключи от нашей комнаты в Ленинграде, где я до училища жил и где теперь оставалась моя одинокая родная  сестра с грудным ребёнком.

От страшной беспомощности и усталости я подумал: «зачем мне ключи?!  Выбрось  их! Выбрось! Зачем таскаешь ты их с собой?!

Но взяв себя в руки, я вытащил родные  ключи из брюк, затем  переложил  их в карман  моей промёрзшей насквозь шинели, и немного позже, вдруг, ощутил, что боль в паху стала постепенно затихать...

Сколько времени прошло после моей встречи со «смертным полем»?  Я не знал. Наверно, много. Идти становилось всё тяжелее  и  тяжелее. Я еле тащил мои ледяные  ноги. Силы были наисходе.

В голове был какой–то непонятный сумбур и очень хотелось присесть, отдохнуть – хоть на минутку, хоть на один миг!

С трудом отогнял я эти мысли, но они  настойчиво и назойливо возвращались ко мне...

И вдруг в  молчаливом  стекляно-ледяном  воздухе мне почудилось ёканье селезёнки, характерное для  быстро бегущих лошадей.

 Галлюцинация ... Неужели? Неужели уже началось?

Но звук приближался...и приближался, и я так был счастлив его слышать — родной,  деревенский, знакомый мне  звук, звук моего детства.

Я поднял голову... и увидел слева - в метрах семидесяти  от меня -  бодро бегущую лошадь, запряжённую большими санями. Санями управлял мужчина, одетый в тёплый тулуп. Рядом сидел один седок.

Жизнь постепенно начала возвращаться ко мне.

Ходили среди курсантов слухи, что у кого были большие деньги и ценности - те нанимали сани и эвакуировались сами из Ленинграда. Но доходили и другие слухи, что владельцы этих саней, в большинстве своём,  люди с Большой земли. Якобы, они убивали перевозимых, или просто сбрасывали их на ходу на лёд, а затем грабили - забирали всё ценное, что у них было.

Я  и подумал: если это они, пусть  меня убивают. Пусть. Всё равно замёрзну,  и силы мои уже совсем к концу.

Решение возникло мгновенно: собрав последний остаток моих сил, я кинулся наперерез саням и упал прямо в них.

Теперь, лицом вниз,  я лежал между кучером и седоком, а руками ухватился за поперечные рёбра саней. Затем медленно втащил тело и ноги в сани.

Кучер остановил лошадь.

Сейчас будут убивать! Пусть убивают!  Я сжался в комок.

Но голос седока был мягок и добродушен: «Товарищ краснофлотец, что с Вами?» - спросил он меня.

И я, замороженным,  треснутым голосом, начал рассказывать свою историю: ... я курсант такого-то училища, провалился ногой под лёд и отстал от колонны.

Седок говорит мне :  - «Сядьте, мы посмотрим Вашу ногу».

А я ему отвечаю, что не могу сесть, так как не могу разомкнуть пальцы моих рук - судорога их свела. Тогда они вдвоём с кучером оторвали мои руки от металических рёбер саней, сильно содрав кожу с моих рук. Подняли меня и положили на сено, лежавшее в санях.

Седок спросил меня, чувствую ли я ногу, и могу ли я снять ботинок с левой ноги. Я ответил, что низ левой ноги не чувствую, а ботинок снять не могу, потому что он примёрз к ноге. Тогда они содрали ботинок с моей ноги, тоже. конечно повредив кожу. Седок вытащил из кармана полушубка флягу, отвинтил крышку, а там был спирт -  и полил им мне на ногу.

Дикая боль пронзила меня и я застонал.

«Хорошо», - произнёс он с удовлетворением  - «значит, не всё потеряно; теперь  усаживайся  поудобнее».

Я поджал левую голую ногу под себя и сел на сено. Седок сказал кучеру ехать дальше. Мы тронулись.

Только теперь я смог внимательней рассмотреть Седока. Да и то украдкой. Он был явно не молодой, по-видимому из командного состава. Одет он был тепло: полушубок, меховая шапка, валенки. От него и от кучера слегка попахивало спиртом.

Мы ехали молча. Как долго не знаю - примерно полтора-два часа.

Кучер и лошадь дорогу хорошо знали. Встречались места, где лёд потрескивал, и кучер умело объезжал эти места. И вот, наконец, появились редкие огоньки и первые тёмные очертания домов. Это были Кабоны.

Седок сказал кучеру, чтобы тот подвёз меня к медпункту.

Мы снова ехали  по льду озера.

Скоро сани остановились напротив одного здания, которое находилось  на высоком берегу Ладоги. Там светилось окошко.

«Медпункт там!», - указал кучер наверх. Я поблагодарил моих спасителей, схватил растерзанный ботинок и заковылял босой ногой по заснеженному откосу, вверх к медпункту.

Я не чувствовал ни боли ни холода. Я видел  впереди только освещённое окно медпункта.

И, вот, наконец... Пройдя длинные холодные сени, я открыл дверь  и ...буквально ввалился туда.

В медпункте кроме медицинской сестры  никого не было. Было светло и тепло. На кирпичах стояла раскалённая докрасна печка, сделанная из железной бочки: она излучала  благодатное тепло, которое в этот миг было особенно дорогим.

Я сел на скамейку, стоявшую около печки и почувствовал, что сейчас расстаю и потеку.

Сестра сразу подошла ко мне и стала обрабатывать мои раны на ноге и руках.

Счастье возвращения к жизни превозмогло жуткую боль при этой процедуре. Я рассказал сестре, что  произошло  со мной.  Сказал, что в Кабоны идёт колонна моего  училища. А там, сказал я, могут быть такие же,  как и я — обмороженные курсанты .

Она подошла к телефону. Несколько раз крутанула ручкой и кому-то передала моё сообщение. Минут через десять – пятнадцать после обработки  моих ран меня вдруг сильно затрясло. Сестра увидела, что мне плохо, и дала мне одну мензурку, где разбавила спирт вместе  с водой из графина.

Я выпил всё залпом! Тепло и счастье жизни разлилось по всему моему телу.

Я был жив! И всё - таки жив! И с этой мыслью я крепко заснул, сидя на деревянной скамье.

Проснулся я от того, что кто-то подсел ко мне. Это был офицер -  интендант III ранга, довольно крепкий мужчина. Он был ранен  - одна его  рука  была забинтована и держалась на перевязи.

И сестра тоже оказала ему медицинскую помощь.

Начало светать. В сенях послышался какой-то шум и топот ног.

Офицер пытался  узнать - что это могло значить? Сестра выглянула в сени и сказала, что привезли замёрзших людей и складывают их в сенях.

Замёрзшие люди. Опять замёрзшие люди. Мне стало не по себе.

Офицер заторопился и скоро ушёл.

Спустя время, когда я пришёл в себя и окончательно согрелся, я попросил медсестру помочь мне натянуть ботинок на левую ногу.

Она ещё раз тщательно обработала мои раны, а ногу обвязала бинтом так, что получилась форма носка. Затем собрала высохшие части ботинка и всё это привязала вместе, обвязав всю эту конструкцию каким-то старым-престарым бинтом.

Её забота тронула меня до слёз. На вид этой женщине было лет сорок-сорок пять, но она  была уже почти вся седая: я видел  добрые, усталые  глаза, через которые прошло много людской боли  и горя.

Она рассказала мне, что все эвакуированные из Ленинграда останавливаются в здании  бывшей церкви и объяснила, как туда пройти.

Я горячо поблагодарил медсестру за все заботы и вышел на улицу.

Начинался первый день моей новой жизни.







<< Назад | Прочтено: 366 | Автор: Содоловская Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы