RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Михаил Гаузнер

ЛЁКА

 

1 сентября 1953 г. мы впервые встретились в большой аудитории механического факультета  Одесского политеха. Экзаменационная страда была уже позади, и впервые все собрались вместе. Большинство были юными вчерашними школьниками – одни зажатыми, стеснёнными непривычной обстановкой, другие чересчур весёлыми, оживлёнными.    Но всех объединяло радостное настроение – мы вступали в новую жизнь.

Моё внимание привлёк худощавый доброжелательный мальчик с вьющимися каштановыми волосами. Я не случайно назвал его мальчиком – он действительно выглядел очень юным. Держался спокойно, уверенно. Представлялся он так: «Леонид, но вообще-то все зовут меня Лёка». После этого к нему иначе не обращались.

С первых дней занятий мы сидели рядом, потом разговорились. Оказалось, что наши школы расположены недалеко одна от другой, нашлись общие знакомые. Потом выяснилось, что наши родители давно знакомы: отцы были инженерами -руководителями ещё в довоенной Одессе. Постепенно завязались дружеские отношения, не прекращавшиеся все институтские годы.

Мы стали бывать друг у друга дома, почему-то чаще – у Лёки. Вместе готовились к семинарам, практическим занятиям. Но вскоре учебная тематика нашего общения постепенно стала заменяться более живой и интересной.


Как правило, после работы заходил отец Лёки Яков Моисеевич, интересовался прошедшим днём, шутил, что-то рассказывал, взъерошивал Лёкины волосы и уходил – как мне казалось, в другую комнату. Только через несколько месяцев Лёка рассказал мне, что у отца много лет другая семья, он живет в другом районе города, но ежедневно навещает Лёку и своих родителей, живущих в одной квартире с внуком и его матерью. Яков Моисеевич Розенталь стал для меня примером человека, который после ухода из семьи остался настоящим полноценным отцом, сохранившим доверие сына и большую близость с ним. Постоянное общение Лёки с отцом было разносторонним, интересным и полезным для обоих. Не думаю, что оно было бы более близким, если бы они жили вместе.  

Лёка и я привыкли ещё в школе (которую мы оба окончили с медалями) серьёзно относиться к занятиям. Мы быстро и сравнительно легко «схватывали» учебный материал. Но основные наши с Лёкой интересы находились далеко за пределами учебных проблем. Мы любили живое общение, которое занимало всё наше свободное время.

Я с удовольствием редактировал факультетскую стенгазету «Механик», писал в ней критические материалы,  а в соавторстве с моим самым близким в жизни другом Женей Марголиным – фельетоны. Женя впоследствии стал известным профессиональным журналистом и киносценаристом, лауреатом Государственной премии СССР. В газете сотрудничали мой институтский друг Витя Денисенко, прекрасный художник и карикатурист Юра Ташман и другие способные и увлечённые этим делом ребята. Газета вызывала живой интерес, у каждого свежего номера всегда толпились студенты.

А Лёку влекла к себе сцена. Ещё в школьные годы он увлекался парным конферансом со своим одноклассником Давидом Макаревским – впоследствии известным «кавеэнщиком», актёром студенческого театра «Парнас-2»,   а через много лет – театра «Ришелье». Они исполняли куплеты, музыкальные фельетоны, вели программу концертов. Когда Лёка и Давид стали студентами, их популярность вышла за рамки родной школы. Они выступали не только в «своих» институтах – политехническом  и холодильном, но и вели городские слёты, конкурсы, концерты, вечера и пользовались большим успехом.

Обязанности конферансье часто предполагали его участие в организации программы, которую  ведёт. Поэтому Лёка как-то естественно начал заниматься тем, что принято было называть культработой (как мы небезопасно уточняли – не от слова «культ», а от слова «культура»).

К четвёртому курсу наша с Лёкой общественная деятельность вышла за рамки факультета. Комитет комсомола института получил тогда права райкома, так как на учёте в нём было более четырёх тысяч комсомольцев. Лёку и меня избрали в состав бюро этого комитета. Ему поручили руководить культмассовым сектором, а мне – оргработой, избрав впоследствии заместителем секретаря комитета. Секретарём (как говорили тогда – «освобождённым», т.е. получавшим зарплату) был преподаватель теплоэнергетического факультета Анатолий Лиференко – взрослый серьёзный человек, имевший к тому времени жену, сына, комнату в общежитии. А мы, мальчишки, иногда позволяли себе с ним спорить.

Один из примеров – нашумевшая в городе кампания «борьбы с импрессионизмом». В актовом зале нашего института состоялся диспут, на котором был прочитан доклад о современном изобразительном искусстве, подготовленный группой студентов электрофака Е. Голубовским (одним из теперешних старейшин одесских журналистов), Ю. Златкисом, М. Винер,   И. Юзефпольским и некоторыми другими. Каким-то образом о диспуте узнали за пределами института, и в зале, кроме наших, были студенты университета, консерватории, художественного училища, работники музеев.

Присутствовавшие слушали о малоизвестных направлениях в живописи – импрессионизме, кубизме, абстракционизме – с огромным интересом. Немногочисленные репродукции картин, которые в зале «пустили по рукам», большинство рассматривало впервые. Это стало событием в культурной жизни института, о нём говорили в городе.

Всё было бы прекрасно, если бы через несколько дней после диспута в одной из одесских газет не появилась статья научного сотрудника музея западного и восточного искусства, в которой диспут был подвергнут разгромной критике как «пропагандирующий среди студентов мелкобуржуазную идеологию». Статья попалась на глаза какому-то партийному чиновнику, который вставил этот факт в отчётный доклад первого секретаря обкома партии как пример слабой идеологической работы среди студентов. Оттуда это попало в передовицу «Правды Украины».

Что тут началось! В наш комитет пришёл секретарь горкома комсомола В. Бондарчук, собрал бюро и сказал, что «есть мнение» организовать повторный диспут, на котором дать оценку прошлому диспуту как идеологически вредному. Я и Лёка пытались возражать, нас от организации этого мероприятия отстранили, но всё равно я вспоминаю о нём с чувством стыда. Выступали заранее подготовленные ораторы – передовой токарь завода, сотрудник картинной галереи, преподаватель кафедры марксизма-ленинизма, один-два специально отобранных студента. Они «с партийных позиций», забыв о сути и цели доклада, клеймили подготовивших его ребят, называли их отщепенцами,  с которыми советским студентам не по пути. Организаторы рассчитывали на единодушное одобрение этих выступлений, но им это не удалось. На трибуну, часто без разрешения председательствовавшего, выходили разные люди –  и специалисты по искусству, и простые студенты, которые поддерживали ребят. Шум, крики. Страсти накалились.   Женя Марголин потом написал шутливое четверостишие:  

                         Диспут шёл. В грудь и в лицо

                         Друг друга ораторы тыкали,

                         Но какоЕ тут может быть Пикассо,

                         Когда мы чуть в окно не выпали!

Действительно, зал был настолько полон, что многие стояли в проходах и даже на подоконниках.

Диспут был сорван. Потом у авторов доклада были большие неприятности. От исключения из института их спасло только то, что все они хорошо учились (отчислили только И. Юзефпольского, у которого некстати был обнаружен один «хвост»). Интересно, что ребятам помог выйти из этой непростой ситуации Илья Эренбург, к которому им удалось попасть на короткую аудиенцию в Москве, но это уже совсем другая история.

А Лёку всё больше привлекала сцена, и выступления только в качестве конферансье его уже не удовлетворяли. В институте было два сценических коллектива достаточно высокого уровня. Один из них – драматический, которым руководил Иосиф Львович Беркович.

Бывший актёр Украинского театра, а потом – режиссёр и зав. труппой театра Советской Армии, в котором он до переезда этого театра во Львов поставил несколько спектаклей, Иосиф Львович всегда одновременно работал  и с самодеятельными коллективами. Поставленные им во Дворце им. Леси Украинки, Доме офицеров, Доме медработников, холодильном институте спектакли «Машенька» по пьесе Афиногенова, водевиль «Лев Гурыч Синичкин» по А. Бонди, комедия А. Галича «Вас вызывает Таймыр», «Таня» по пьесе Арбузова и ряд других пользовались большим успехом и популярностью.

Самодеятельные артисты в Берковиче, как говорится, «души не чаяли». Очень тепло и интересно рассказал об этом человеке – своём учителе и друге – Давид Макаревский в воспоминаниях «Книга про нас» и «Книга про моё». Позволю себе привести несколько его строк: «Он покорил меня сразу. Не строил из себя большого мастера. Он был товарищем, более старшим, более опытным, но не более того… Говорил: «Я хороший режиссёр. Если я вижу, что  у человека получается, я ему не мешаю. Вот если нет – тогда надо вмешиваться». И ещё одна, на мой взгляд, замечательная фраза Макаревского: «…Он приходит тебе  на помощь в трудную минуту и искренне любит тебя,  не требуя ничего взамен».

К этому режиссёру и человеку и пришёл Лёка. Небольшой опыт участия в школьном драмкружке у него уже был, но уровень институтского театрального коллектива оказался несоизмеримо более высоким. Впоследствии коллектив получил звание «народный театр»; это было достаточно почётно и говорило о многом.

В спектакле по пьесе В. Розова «В добрый час!» Лёка начал репетировать роль центрального персонажа Андрея. На первый взгляд это милый бездельник, «вздорный, взбалмошный, избалованный мальчишка, грубиян и скептик» (В. Розов), не знающий, чего он хочет в жизни, как найти в ней то своё единственное место, в котором «… все твои способности наружу выходят». Лёке нужно было показать, что за внешними чертами фрондёра и благодушного лодыря скрывается добрый, честный, душевно богатый человек. Эта задача достаточно трудна даже для профессионального актёра, а для неопытного технаря-третьекурсника без специальной подготовки – тем более.

Надо сказать, что справился он с этим блестяще, хотя вживался в роль тяжело и болезненно. Лёкина мама Зинаида Михайловна, известный адвокат и умная женщина, не могла понять, что произошло с её воспитанным, вежливым   и любящим сыночком. Он начал грубить ей («ты свои фокусы брось», «ладно, не пугай, ещё чего», «есть что-нибудь вкусное – давай тащи побыстрее»). Обеспокоенная мама не знала, что это – слова Андрея, обращённые в пьесе к его матери, и Лёка «входит в образ», проверяя себя на самом близком человеке. Только на премьере спектакля Зинаида Михайловна, услышав знакомые выражения, всё поняла и растрогалась.

Спектакль был принят замечательно, о нём много говорили не только в нашем институте, но и в городе. Лёка сразу стал одним из самых популярных в студенческой среде, и прежняя симпатия к нему увеличилась многократно.

Продолжая выступать, Лёка много времени уделял культработе. В институте работали разные коллективы художественной самодеятельности, которые готовили свои программы. Конечно, эти коллективы и их традиции формировались в течение многих лет, но в организации этой очень интересной стороны нашей студенческой жизни   в 1956-1957 учебном году очень большую организационную роль сыграл Лёка.

Хоровой коллектив имел, как и драматический, звание народного. Руководила им замечательный хормейстер и очаровательная женщина Татьяна Азарьевна Кагель. В этом четырёхголосом хоре пело 50-60 участников. Как  и полагается при многоголосии, каждая из 4-х групп голосов вела свою партию. Такая полифония создавала прекрасное   и мощное впечатление.

Читатель, вероятно, уже понял, что автор неравнодушен к этому коллективу. Действительно, я три года был его участником и до сих пор не забыл ощущение восторга от мощного, чистого и прекрасного звучания. Диапазон произведений, исполнявшихся хором, был широк и разнообразен – от оригинальных хоровых до специально аранжированных для многоголосия. До сих пор звучит  в памяти исполнявшаяся а капелла (т.е. без инструментального аккомпанемента) «Колыбельная песня» Моцарта. В ней великолепным сопрано солировала Тая Мороз – впоследствии солистка Одесской оперы, заслуженная артистка Украины, а потом – профессор Одесской консерватории, которой уже, увы, нет с нами.

Ведущим в группе басов был Гена Исаханов, обладатель прекрасного «бархатного» баритонального баса и отличного музыкального слуха, выручавшего нас неоднократно, когда мы не совсем точно попадали в тональность. Смуглый крепыш с крупными мужественными чертами лица, он как бы олицетворял уверенность и силу. Рассказывали, что через несколько лет после окончания института он оставил инженерную деятельность и стал солистом Ленинградской филармонии.   

Прекрасный лирический тенор был у Толи Вулихмана. Высокий красавец с вьющимися русыми  волосами, он был кумиром девушек всех факультетов. Вспоминаю первомайский вечер, на котором Толю не отпускали со сцены до тех пор, пока он не показал рукой на горло – мол, больше не могу. Это был его последний концерт, так как в июне он оканчивал институт. Как дальше сложилась его судьба вокалиста, не знаю.

В хоре пели не только обладатели очень хороших голосов и слуха. Много десятков людей с обычными музыкальными способностями, прошедшие школу нашего хора, не только заметно развили их, но и получили эстетический заряд на всю жизнь. Недавно участница хора Лариса Богдан, вспоминая в беседе со мной эти годы, сказала: «Когда мне не совсем удавалось петь голосом,   я пела душой, и это было прекрасно».

Хоровой коллектив выступал не только в институте. Помню участие в общегородском концерте в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией, проходившем в Оперном театре. Тогда нам пришлось вместо двух запланированных песен исполнить ещё одну или две – такой мы имели успех.

Два раза в год – к 7 ноября и к 1 мая – в помещении Украинского театра устраивались общеинститутские вечера, где давались большие и интересные концерты художественной самодеятельности. На них выступали   и коллективы, и отдельные участники: неплохой эстрадный оркестр (помню трубача Нику Зубатова и ударника Марика Нисера), трио виолончелисток – сестёр Емчиновых, уже упоминавшихся Гену Исаханова и Толю Вулихмана  и многих других).

Иногда на концертах исполнялись произведения наших самодеятельных авторов, которые тепло принимались присутствовавшими. На одном из вечеров в Украинском театре прозвучал «Торжественный вальс», посвящённый фестивалю молодёжи и студентов. Музыку написала Валя Цуркан, слова – Оля Горбатова  Исполнила вальс, если не ошибаюсь, Оля Островская (все трое – студентки нашего механического факультета). Концерты вели, как правило,  Лёка и Давид Макаревский.

После первомайского вечера 1957 года наша с Лёкой общественная деятельность, как обычно в конце учебного года, сбавила обороты. Мы, как и во всех предыдущих семестрах, были отличниками – общественная работа этому не мешала. Впереди экзаменационная сессия, последние каникулы, военные учебные сборы, потом последний семестр, дипломный проект и – прощай, институт. Настроение было прекрасным.

Лёка единственным из моих друзей и знакомых побывал летом в Москве, где проходил I Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. После приезда он много рассказывал о небывалых впечатлениях – ведь это было самое крупное для молодёжи событие после открытия «железного занавеса». Во многое из рассказанного Лёкой нам тогда трудно было поверить, настолько это было необычным и интересным. Мы были полны оптимизма. Ничто не предвещало несчастья, которое вскоре произошло.

22 сентября 1957 г. Лёка и Давид вели во Дворце Моряков какое-то городское мероприятие, после которого Лёка  с отцом должны были пойти на стадион «Черноморец». Там был интересный матч, а на футбол они ходили всегда  с большим удовольствием вместе. На стадионе Лёка сказал, что у него побаливает живот, и он пойдёт домой, а отец пусть спокойно смотрит игру.

По дороге домой после матча Яков Моисеевич позвонил Лёке и узнал, что боль стала очень сильной.   Лёка был срочно  доставлен в больницу, где его немедленно отвели в операционную. Вскоре приехала Зинаида Михайловна, которой сообщили о происшедшем. Свет над дверью операционной горел очень долго. Поздно вечером он погас, к родителям вышла медсестра и сказала, что их сын умер. Хирурги не решились сделать это сами.

Оказалось, что у Лёки произошёл заворот желудка. Как сказали мне знакомые медики после вскрытия, Лёка умер, захлебнувшись желудочным содержимым, устремившимся вверх после распрямления желудка. По их словам, этого не произошло бы, если бы были сделаны необходимые при этой операции и хорошо известные меры предосторожности. Возможно, хирурги не вышли   к родителям Лёки именно поэтому…

В начале шестого утра 23 сентября у нас дома зазвонил телефон. Подошла моя мама и услышала лишённый интонаций, неестественно спокойный и ровный голос:   «Рива Моисеевна? Это Розенталь. У меня больше нет сына» – и  сигналы отбоя. Мама растерянно посмотрела на меня и отца и сказала: «Какой-то странный звонок. Похоже на голос Якова Моисеевича, но не совсем. Что делать?» Отец посоветовал набрать номер Лёки и, если сразу же  не ответят, положить трубку – значит, в такую рань звонили не оттуда. Мама поколебалась, но решилась    и позвонила. После первого сигнала она услышала тот же заторможенный голос: «Рива Моисеевна, вы не поверили?  Я тоже не верю до сих пор, но Лёка умер».

И вот наступил страшный день похорон. До этого мне не приходилось присутствовать на похоронах близкого человека, а в этом случае нужно было не только участвовать, но и организовывать их часть, связанную  с институтом.

В вестибюле главного корпуса прошла гражданская панихида, но я её практически не помню – всё было, как в тумане. Потом гроб несли на плечах, сменяясь каждые несколько минут, от Преображенской через Сабанеев мост по Екатерининской, и только через много кварталов поставили на катафалк. Другой такой траурной процессии  я не помню. Время от времени с тротуаров раздавались сдавленные крики – это была реакция людей, в основном девушек, которые не знали о смерти Лёки и вдруг увидели надписи на венках.

За год до смерти Лёка начал встречаться   с симпатичной девушкой Олей. Мне казалось, что Зинаида Михайловна относилась к этому не очень одобрительно.    Но когда Оля с белым помертвевшим лицом подошла    к гробу и, не отрываясь, долго стояла рядом, Зинаида Михайловна молча обняла её и уже больше от себя  не отпускала.

Похоронили Лёку на 2-м кладбище на Люстдорфской дороге. В первые дни после похорон я не мог заставить себя пойти к Зинаиде Михайловне – мне казалось, что ей будет тяжело видеть меня, живого и здорового. Я понял, что был неправ, только когда в институте ко мне подошёл Беркович   и сказал: «Миша, почему ты не был у Зинаиды Михайловны? Она просила передать, что хочет тебя видеть».

Конечно, я пошёл сразу же. Долго стоял перед знакомой дверью, не решаясь нажать на кнопку звонка. Зинаида Михайловна по-доброму встретила меня  и спросила: «Почему ты не приходил? Боялся, что мне будет неприятно? Никогда больше так не думай и приходи так часто, как сможешь – мне с вами,  Лёкочкиными друзьями, не так тяжело».

Первое время я бывал у неё почти ежедневно, потом реже. Начались госэкзамены на офицерское звание, затем отчётно-перевыборная кампания, которую вместо заболевшего секретаря комитета комсомола Лиференко пришлось организовывать мне. Бывая у Зинаиды Михайловны, я по её просьбе рассказывал обо  всех своих делах – её всё это искренне интересовало.

Бывал я и у Оли. Через некоторое время начал предлагать ей выйти погулять, сходить в кино, потом – принять участие во встрече Нового года, но всегда получал благодарность и вежливый отказ. Она почти никуда не выходила из дому, кроме необходимых дел и постоянных встреч с Зинаидой Михайловной. Только весной мне удалось несколько раз уговорить Олю выйти погулять, съездить к морю.

Прошло довольно много времени, Оля занималась уже в юридическом институте. Однажды, когда мы сидели на камне, стоящем в воде на пляже 16-й станции, Оля вдруг сказала: «А меня выдают замуж». Я, зная её затворничество, удивлённо спросил: «За кого?» – «За сводного брата Зинаиды Михайловны. Он инженер-электрик, уже несколько лет работает в Новосибирске. Я согласилась».

Так и произошло. Оля уехала. Во время одной из первых своих командировок я побывал у неё в гостях в Новосибирске. Муж Оли Шура Тув оказался симпатичным, контактным, интересным человеком с живыми умными глазами. Он работал заместителем  главного конструктора   по электроприводу на большом станкостроительном заводе, общение с ним было приятным и интересным. Видно было, что Шура очень хорошо относится к Оле. Через несколько лет я ещё раз был у них в Новосибирске, они во время приездов в Одессу – у нас. К сожалению, потом из-за дальности расстояний длительное время  встреч больше не было, пока мы два года назад случайно не встретились на кладбище. Теперь иногда общаемся по скайпу.

После первой командировки я, как обычно, зашёл к Зинаиде Михайловне, рассказал о встрече  с этими двумя, возможно, самыми близкими ей людьми. Заходил и потом.   К сожалению, моё общение с Зинаидой Михайловной становилось всё реже – работа, семья, болезни близких отнимали много сил и времени, хотя это не оправдание.

Оля много лет руководит юридической службой завода «Сиблитмаш».  По рассказам общих знакомых, она хороший профессионал с твёрдым характером, волевая и организованная. Я  с трудом представляю себе в этой роли ту миниатюрную смешливую девочку на высоченных каблуках, с которой Лёка познакомил меня почти шестьдесят лет назад.

На могиле Лёки была установлена стела из чёрного гранита с белым мраморным портретом – барельефом. Зинаида Михайловна долго помогала скульптору выбрать тот ракурс, который обеспечивал наибольшее сходство.

А с Яковом Моисеевичем контактов не было совсем. Видимо, ему, в отличие от Зинаиды Михайловны, было очень тяжело видеться с друзьями погибшего сына. Когда он случайно встречал меня на улице, проходил мимо, делая вид, что не заметил. Пару раз мне даже показалось, что он перешёл на другую сторону, чтобы избежать встречи.

Яков Моисеевич умер в 1984 г. и похоронен рядом     с сыном. Зинаида Михайловна умерла в Израиле несколько лет назад, пережив сына почти на сорок пять лет.

В этом году Лёке исполнилось бы семьдесят восемь. Очень жаль, что он прожил так мало – всего 21 год. Трудно сказать, стал бы он способным инженером или успешно реализовал бы свою тягу к сцене. Уверен, что в любом случае Лёка сказал бы своё слово в выбранной специальности.

Пусть этот очерк будет данью памяти и добрым словом об этом неординарном человеке.





<< Назад | Прочтено: 358 | Автор: Гаузнер М. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы