RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

 Евгений Сапегин

 

МОЙ ВЗРОСЛЫЙ ДРУГ


Жизнь без друзей немыслима. По крайней мере – для меня. Всегда хочется поделиться какими-то новостями, а с кем же делиться, как не с друзьями? Кто ещё может понять, как не близкий друг, что за какую-нибудь ничтожную провинность в школе, смешную выходку получил незаслуженную выволочку! Не идти же с этим к родителям! Ну, в крайнем случае, это можно обсудить со старшим братом, но тому всегда некогда… у него своих неприятностей навалом! А друг всегда поддержит… Или, если я прочитал интересную книгу, самого аж распирает от впечатлений – скажешь брату, мол, какая здоровская книга! А он, занятый своей книжкой, только отмахнётся, и повернётся на другой бок со своим Вальтером Скоттом в твёрдой обложке, и буркнет:
       –  Не мешай…

То-ли дело – друг! Ему когда рассказываешь книжку, он слушает, раскрыв рот! И не уйдет, пока не расскажешь обо всех приключениях… Правда, слушать-то он любит, а сам ничего не читает… Эх, друг мой Сашка!


Есть у меня ещё один хороший друг, и тоже Сашка. Он много младше меня, но очень эрудированный друг. От него я узнал много новых слов – ферзь, гарде, пат, цугцванг. Он здорово играет в шахматы, и меня "тренирует". Играть в шахматы с ним конечно интересно, но быстро надоедает – он почти всегда выигрывает, а это бьёт по самолюбию. Эти два Сашки – мои самые близкие друзья.  Конечно, ещё есть Колька, Нурышка, Юрка, Алик и Генка. С ними можно играть, но своими сокровенными мыслями и делами делиться нельзя, это просто товарищи. Мы во дворе играем ещё и с Лидкой и Ленкой, но кто же дружит с девчонками!?


Когда я заболевал, а случалось это почему-то часто, меня не пускали в школу (ну, это полбеды), не пускали и на улицу (а это уже серьёзное огорчение). Я много читал, но по друзьям я тосковал. Некому было рассказать прочитанных книжек, не с кем было "посекретничать".  Как-то у меня на нижней челюсти образовалась флегмона,  челюсть сильно опухла. Брат меня стал называть Джеком Лондоном, я и действительно стал похож на одну его фотографию. В окно постучались мои друзья, повисли на оконных решётках, меня не узнали и спросили:
      –  А Женька выйдет?
      Я им ответил, что Женька не выйдет, и, видимо, надолго. Колька по голосу догадался, что это я, и сказал:
       –  Ну и рожа! И что, так и останется?..


Дело это, действительно, оказалось не простое. Никакие лекарства не помогали, из-за постоянной боли я постоянно принимал порошки анальгина. Наконец, отец привёз меня в поликлинику Минздрава на консилиум стоматологов, который решил, что всё это из-за переднего нижнего зуба, который и решено было удалить. Зубной врач, маленькая, худенькая пожилая женщина Вайсброт, в прямом смысле села на меня верхом и в один миг выдернула мой зуб! Я восхитился её ловкостью, а она восхитилась, что я не издал ни звука за всю "операцию". Потом они все стали рассматривать выдернутый зуб, нашли какие-то изъяны в корне, правда, надежды на то, что этим всё закончится, не оправдались. Затем, балагур Дадалян сделал мне  разрез под подбородком, не прекращая рассказывать о том, что мужчину украшают шрамы, выпустил огромное количество гноя, вставил "турунду", очень похожую в бикфордов фитиль и сказал, что осталось только его поджечь! Забинтовав мою бедную голову и не прекращая шутить, он вымыл руки и приказал ежедневно приходить к нему на перевязки. Мне очень понравился этот человек, и я с удовольствием приходил на перевязки! (Сейчас, когда я пишу эти строки, я уверен, что это были великие врачи – Вайсброт и Дадалян!). Однако, для закрепления лечения мне пришлось лечь в больницу, в хирургию.


Там другое светило медицинской науки, профессор Чары Байриев лечил меня изобретённым им средством – озокеритными обёртываниями. Палата на четыре койки, моя кровать у двери. В нашей палате не было тяжёлых больных, я чувствовал себя прекрасно. Один раз в день приходила медсестра, готовила из нескольких слоёв марли, пропитанных горячим озокеритом пласт, которым обёртывала мою физиономию, давая мне только дышать носом. В течение какого-то времени (минут 20-30, не помню), я должен был молча лежать. И всё. И целый день больше никаких экзекуций.


Озокерит – это какая-то смола чёрного цвета, очень похожая на битум. Голова моя во время обёртывания представляла из себя этакую бело-черную трубу, смотреть я мог только вверх, что не мешало мне видеть исподлобья всё, что происходило в коридоре. Скучно же просто лежать и ничего не видеть. А увидел я, что в отделении в тот день наметилось какое-то оживление, врачи суетятся, нянечки наводят марафет. Потом по коридору медленно проследовала процессия, возглавляемая Чары Байриевичем, заглядывали в каждую мужскую палату. Рядом с профессором какой-то очень симпатичный, средних лет, человек в больничной одежде, с сумкой на плече. Ага, подумал я, какую-то шишку хотят положить и дают возможность выбрать палату. И так мне, почему-то, захотелось, чтобы он выбрал нашу палату! Однако, он посмотрел на мою страшную обёрнутую голову и прошёл дальше. Жаль! Мне стало горько, что он "побрезгал" нашей палатой… Но через пару минут он вошёл, всё-таки, в нашу палату, поздоровался, познакомился со всеми, заглянул в мою "трубу", я промычал что-то и помахал рукой, мол, позже. Он пожал плечами и пошёл к свободной койке располагаться. Минут через пять мою "трубу" сняли, и я подошёл знакомиться. Он заметно обрадовался:
– Ну вот, оказывается, очень симпатичный молодой человек, а я, признаться, думал, какой тяжёлый больной, даже говорить не может.


Слово за слово мы с ним разговорились, и очень быстро подружились. Он оказался из таких людей, которые умеют разговаривать с людьми ему интересными, невзирая на возраст или социальное положение. У нас нашлось очень много тем для беседы – будь то литература, или природа, или образ жизни. Он читал такие же книги, которые нравились мне, рассказывал о себе и своей работе, интересовался, где и чему я учусь. Я сейчас не могу точно вспомнить его должность, но он был не простым человеком – то ли главный архитектор города, то ли заместитель главного, во всяком случае, простого пациента так врачи не встречают. Николай Григорьевич Мурзов оказался очень интересным (и интеллигентным) собеседником.


Что можно сказать о других двоих обитателях нашей палаты? Старик туркмен, который тихонько лежал на своей кровати, и никогда не принимал участия в разговорах, а другой, молодой парень, Пашка, наоборот, был чрезвычайно любопытным, и влезал во все дела и разговоры. Он был, что называется, "затычкой во все дырки", как таких людей называет моя мама. За моей кроватью находился стенной шкаф, который не открывали, наверное, много лет. Но вот, сегодня, суровая тётя Настя, нянечка, выдвинула мою кровать на середину палаты и с трудом открыла скрипучую дверь. Вытащила какой-то пыльный диковинный прибор с проводами и шлангом. Пашка – тут как тут, вертит в руках шланг, заглядывает во все дырки, суёт туда палец, пытается догадаться, что же это такое?


–  Тёть Насть, а  для чего эта штука? Что за прибор?  –  Тётя Настя молча вытирает пыль с прибора, а любопытный Пашка весь извёлся, засунул себе поглубже в рот наконечник шланга и изо всех сил дунул.

Тётя Настя не выдержала и стала хохотать:
–  Вот дурак, это прибор для отсоса гноя из внутренних органов, из задницы или других отверстий…  

Пашка захлопнул рукой рот и во весь дух помчался в туалет! Все смеялись, даже наш молчаливый старикан захихихал.


Так, во взаимно приятных разговорах, прошло время, назначили срок операции Николаю Григорьевичу, а моё лечение закончилось, меня отправили домой.  Через три дня после назначенной операции, я навестил моего друга в больнице. Конечно, он был очень слаб, лежал, не двигаясь, говорил совсем не своим голосом. Ещё бы, вырезали ему больше половины желудка! Однако, видно было, что он рад моему приходу. Мы поговорили, как и раньше, правда, говорил в основном я, а он больше слушал, потом он дал  номер телефона и адрес и взял с меня обещание, что я обязательно к нему приду домой после больницы.


Через некоторое время я созвонился с ним и пришёл к нему. Квартира оказалась в доме, где жил наш знакомый, композитор Дангатар Овезов. Квартира очень просторная, стерильно чистая, мы поговорили в его кабинете – кабинет был не такой уж большой, может так казалось, от того, что там было очень много книг. Какие-то большие фотографии зданий – наверное, его работы, какой-то замечательный магнитофон (моя мечта). Затем зашла аккуратная пожилая женщина с подносом – угостила меня какими-то пирожными.

– Познакомься, это моя мама. С женой моей ты уже познакомился в больнице. Детей у нас нет, вот и живём втроём.

Я как-то сразу догадался, что они не коренные жители Туркмении. Вид у них "не ашхабадский", во первых, Николай Григорьевич – в шикарном халате, во вторых, мама его – эта аккуратная женщина, когда открыла дверь, мне не разрешила снять обувь. (Слава богу, я тогда подумал, ведь у меня дырка на носке!).

 

–  Да, я тебе обещал книжку Майн Рида… ага, вот, возьми эти два тома сразу, там очень хорошие вещи!


Потом мы с ним пили чай с очень вкусными пирожными.


–  А мне пирожные нельзя, – грустно сказал мой друг и облизнулся.
–  Кстати, а как Ваше самочувствие после операции?
–  Да, всё хорошо, – сказал Николай Григорьевич и нахмурился. – Некоторое время ещё должен оставаться дома…


И сразу поменял тему:
–  Ты-то как? Что нового у тебя? Скоро закончишь музшколу, а дальше? Разобрался с дальнейшей деятельностью?
–  Да, буду поступать в музучилище, в любом случае, музыка… видимо, будет моим делом.
–  Это ты сам так решил, или твой отец?
–  Ну… сам, конечно… с отцом.   

Мурзов засмеялся:
–  Понятно. Ну, дай бог тебе удачи в жизни!

 

Прошло месяца три, трудных, наполненных работой (учёбой, которая и есть работа). В общеобразовательной школе, после долгого простоя по причине болезни, пришлось навёрстывать, догонять, всё-таки шестой класс, не шутка. Да и в музшколе экзамены – надо работать в поте лица! В хорошем настроении, после отличной отметки на экзамене в музшколе, я с родителями вернулся домой, где меня встретил брат с опрокинутой физиономией:

–  Звонила жена Мурзова… она сказала: "Передайте Жене… Коля умер. Сегодня похороны…"


В то время все похоронные процессии проходили мимо нашего дома, много их я видел разных, но умершими  были незнакомые люди, всё это было, как бы вне моего сознания. И впервые хоронили моего друга… Я испытывал какой-то мистический ужас! Я не мог подойти к близким, меня будто прибили гвоздями. Я стоял, по щекам лились слёзы, пацаны смотрели на меня и ничего не понимали:
– Ты что? Что с тобой? Это кого хоронят?

Я сквозь непослушные, сцепленные зубы процедил:
–  Моего… друга…
–  Да ладно врать-то. – И убежали играть.

 

Сейчас, когда я вспоминал своего такого замечательного взрослого друга, решил уточнить кое-какие детали. Включил интернет, спросил у всезнайки Гугла о Мурзове. Ответ – нет такого. Посмотрел в энциклопедии – нет и никогда не было такого.  Но все же видели огромное количество венков, большой портрет, море людей шло за гробом! Рядовых людей так не хоронят!..  Кому и когда так насолил этот человек при жизни, что о нём не осталось никакого упоминания? Непонятно…

Ашхабад, январь 2018






<< Назад | Прочтено: 309 | Автор: Сапегин Е. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы