RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Михаил Гаузнер

 

Мы  и  наши  учителя

Ранним июньским утром у входа в школу № 43 на улице Гоголя шумно и весело собиралась группа пожилых мужчин. Каждого приходившего встречали объятиями, рукопожатиями, шутили, смеялись. На счастливые лица седых людей было приятно смотреть. Это была встреча моих одноклассников, окончивших школу ровно 50 лет назад.

К сожалению, в этот раз смогли приехать в Одессу только пятеро (один – из США, трое – из Москвы, один – из Запорожья), и семеро жили тогда в Одессе. На прежние встречи, традиционно проводившиеся каждые 5 лет, съезжалось значительно больше моих товарищей – вот уж воистину «иных уж нет, а те – далече». Именно поэтому  я решил написать о своих одноклассниках, о нашей дружбе, подобная которой встречается нечасто.

В нашей классной комнате, казавшейся в юности большой и просторной, теперь занимаются ученики младших классов. Мы с трудом втиснулись в маленькие парты, каждый на своё место, которое помним все годы. Видимо, сами стены класса вызывали воспоминания о запомнившихся случаях из тех далёких лет, о наших учителях. С них и начну.

Впервые мы по-настоящему созрели для общей встречи только через 20 лет после окончания школы, в 1973 году. У меня хранятся шутливо-серьёзные анкеты, которые заполнил тогда каждый из 25 участников. На вопрос «Кто из преподавателей больше всех запомнился и почему?» семнадцать назвали Арона Евсеевича Рашковского. Действительно, Арон (а иначе мы его между собой не называли) выделялся на фоне других, многие из которых были прекрасными учителями, с любовью относившимися к нам.

Хорошо помню, как к нам в 7-й класс впервые вошёл новый учитель – небольшого роста, черноволосый, представился и сразу же, не дав нам расслабиться, начал излагать новую тему по математике. Его уроки были всегда очень насыщенны и интересны. Он не терпел, когда его отвлекали, а если это всё же происходило, то в лоб виновнику летело то, что было у Арона под рукой – мел, учебник, даже классный журнал. Такие методы воздействия, мягко говоря, не соответствовали педагогическим канонам, но мы очень скоро стали прощать ему всё. Он был влюблён в свой предмет и увлекал в мир математики нас, ярко и образно рассказывая о понятиях, вроде бы сухих и далёких от нашего мальчишечьего восприятия.

Постепенно Арон Евсеевич создал в классе атмосферу заинтересованности, здорового соперничества, где не только им, но и нами ценились логичность доказательства, оригинальность и простота решения. Его любимый комментарий правильного, но не очень рационального решения задачи: «Ты поехал на Большой Фонтан через Москву».

Чувство юмора у него было отменное, и оно удивительно органично сочеталось с серьёзностью подхода   к преподаванию. Помню, когда в очередной раз на уроке я донимал его своим уточняющим вопросом (по его мнению – излишним), Арон Евсеевич вместо ответа вдруг спросил с неповторимым акцентом: «Гаузнер, ты знаешь, где у человека печёнка?». Когда я растерянно показал на себе расположение этого органа, он торжествующе крикнул: «Вот там ты у меня сидишь со своими вопросами! Не мешай, потом, потом…»

Когда Арон был, что называется, «в ударе», он не входил, а вбегал в класс и уже от двери начинал говорить: «Сегодня у нас очень сложная тема, поэтому не отвлекайтесь, нельзя терять ни минуты». При этом классный журнал иногда летел через головы сидящих на первых партах и плавно приземлялся на учительский стол, опережая его метателя.

На осенние и зимние каникулы Арон Евсеевич задавал нам по 50-60 задач, взятых не из задачника и требовавших не только знаний, но и сообразительности, «гимнастики мозгов». Называл он такие задания «эшелонами». Все старались их выполнить. Дело было даже не в отметке, а в оценке и Ароном, и товарищами твоих возможностей. Пожалуй, воспитание у нас такого отношения к делу было не менее важно, чем полученные знания. Математика раскрывалась  с неожиданной для нас стороны. Я хорошо помню, как он вроде бы примитивным способом объяснил трудно представляемое нами понятие бесконечно большой величины: «Назовите самое большое число, пришедшее в голову». – «Миллион». – «А я говорю – миллион один!» - «Миллиард». – «А я говорю миллиард один!» и т.д.

Учившиеся у Арона Евсеевича на «твёрдую тройку» обычно меньше четвёрки на вступительных экзаменах в институт не получали. А «четвёрочники» часто сдавали математику на «отлично».

Арон Евсеевич был на фронте все годы войны офицером-артиллеристом, окончил её в Германии. На втором нашем традиционном сборе не смог присутствовать из-за участия во встрече с однополчанами в Москве. На последнем фото он запечатлён во время пикника, проходившего на заросшем травой островке на реке Турунчук (это был второй, неофициальный день нашей встречи в 1973 г.). Арон Евсеевич сидит в шляпе на перевёрнутом ведре и очень по-доброму смотрит на наши весёлые лица. «Низко кланяюсь ему» – к этим словам из анкеты Володи Маргулиса я с любовью и почтением присоединяюсь.

Нашим классным руководителем была преподаватель химии Марта Максимовна Фурсина. Первое, внешнее впечатление – настоящая «училка»: строгое лицо, размеренная негромкая речь, неброская одежда, гладко зачёсанные и стянутые сзади волосы. Но вскоре мы убедились, что это совсем другой человек – душевный, заботливый. Она действительно иногда бывала строгой, но всегда справедливой.

Однажды мы всем классом ушли с уроков в кино (колебавшихся мягко, но настойчиво вели под руки). Это было ЧП, разразился скандал. Марта Максимовна сказала нам коротко: «Ребята, вы меня очень подвели. Прошу вас больше никогда так не поступать». После этого она поручилась за нас перед администрацией школы и убедила не делать оргвыводы. Больше мы её коллективно никогда не подводили.

Один из нас, Алик Шилин, ставший потом крупным руководителем (о нём речь впереди), написал в своей анкете: «На последнем педсовете всерьёз собирались не допустить меня к выпускным экзаменам. Выручила, как всегда, Марта Максимовна».

Классным руководителем она была своеобразным – поощряла нашу активность и самодеятельность в широком смысле этого слова. Конечно, она нас и направляла,  и подправляла, но тогда нам казалось, что мы всё делаем и организуем сами. Например, без чьей-либо помощи мы создали хор, что для нашего мужского класса было достижением, и успешно выступали и в школе, и в Доме Учёных. Для того, чтобы провести школьный вечер с танцами, на который можно было пригласить девочек из соседних женских школ № 36 и № 37, нужна была музыка. Ни пианино, ни радиолы в школе не было. Тогда мы устроили субботник по сбору металлолома, собрали  довольно много и на переведенные за это школе деньги взяли в фонотеке напрокат радиолу и пластинки. Никто из учителей в организации этого дела не принимал участия.

Написал эти строки и вспомнил один из эпизодов этого субботника. В начале Военного спуска была старая баня, во дворе которой мы накануне, во время подготовительного рейда, обнаружили какую-то огромную поржавевшую железную бочку. Дружно взявшись, мы с трудом докатили её до середины соседнего двора школы   им. Столярского, но были остановлены громкими криками бежавшего к нам мужчины в полувоенной одежде. Им оказался директор бани, который призывал на наши головы страшные беды на простом и уже вполне доступном нам языке. Оказалось, что мы утащили приготовленный для ремонта бани паровой котёл. Конечно, к такому превышению нами самостоятельности Марта Максимовна никакого отношения не имела.

Внешне полной противоположностью Марте Максимовне была преподаватель английского языка Мария Александровна Эннан – высокая и стройная черноволосая красавица, обаятельная и улыбчивая. Мы называли её «Мэри». Говорила она с чуть заметным, только ей свойственным акцентом, мягко и по-доброму. Язык Мария Александровна знала прекрасно, грамматическими и фонетическими формальностями загружала нас в меру. Зато практической разговорной речью мы овладели довольно прилично, и это потом многим очень пригодилось.

С её сыном Алимом (теперь – профессором, директором Физико-химического института) я в студенческие годы и первое время после института ходил  в походы по горному Крыму, ездил на мотоциклах на реку Турунчук. Бывая в связи с этим у него дома, я с удовольствием общался с Марией Александровной. В 1983 г. Мария Александровна единственной из преподавателей принимала последний раз участие в нашем очередном традиционном сборе – остальных уже не было в живых. Умерла Мария Александровна в весьма преклонном возрасте.

Украинский язык и литературу преподавала Екатерина Юрьевна Олинцева, которую все мы почему-то называли «Баба Катря» – может быть потому, что она выглядела старше других учителей. Её предметы не были у нас в числе самых важных, так как их знание в те годы практически не требовалось ни для поступления в институт, ни в повседневной жизни. Запомнилась мне Екатерина Юрьевна житейской мудростью и простотой, которую тогда мы в силу возраста по достоинству не оценивали.  Её любимые выражения всплывали потом в памяти в разные моменты моей взрослой жизни: «Риба завжди тхне  з голови», «Не говори за інших, завжди говори за себе».

Моя семья вернулась из эвакуации в Одессу только в 1949 г., и я пришёл в седьмой класс, не зная по-украински ни одного слова. По тогдашним порядкам в течение первого года обучения такой ученик мог быть освобождён от изучения украинского, чем я с удовольствием и воспользовался, не думая о последствиях. В восьмом  классе в первом же диктанте сделал 37 ошибок и, естественно, получил единицу – более низкой оценки просто не было. Пришлось мне, отличнику по всем предметам, взяться за ум, вернее – за украинский язык. Обучение в нашей школе проходило тогда в две смены – мы, ставшие уже старшеклассниками, учились во второй смене, а средние классы – в первой. Я стал посещать уроки украинского  в пятом классе, с трудом втискиваясь в маленькую для меня парту и вызывая насмешливые взгляды мелюзги.

Видимо, такая самоотверженность принесла требуемые плоды. В конце первой четверти, объявляя оценки за контрольный диктант, Екатерина Юрьевна вызвала меня к столу и перед всем классом торжественно поздравила  с  двойкой – я сделал всего пять ошибок. Потом она говорила, что поздравление по такому необычному поводу ей пришлось делать впервые. Этот педагогический приём сработал «в яблочко» – в следующей четверти   я честно заработал тройку, затем – четвёрку, а в последней четверти и на экзамене – пятёрку; больше проблем с украинским языком у меня никогда не было.

Софья Яковлевна Гасско преподавала русскую литературу интеллигентно и очень профессионально. Правда, чувствовалось, что её собственные пристрастия относятся в основном к произведениям XIX века. Она требовала от нас чёткого изложения мысли, грамотного построения фразы, не терпела небрежностей в речи, расплывчатости, пустого многословия. Софья Яковлевна не навязывала нам своё мнение и поощряла, если мы при ответах на уроке, а особенно в сочинениях выходили за рамки «разбора» – так называли официальный учебник литературы, в котором «разбирались» произведения, включённые в школьную программу. Описания в нём «образов» героев этих произведений могли вообще отбить охоту к чтению. Софья Яковлевна рассказывала нам о произведениях и их героях живо и интересно, старалась вызвать обсуждение, поощряла высказывание наших собственных мнений, часто запальчивых, спорных и противоречивых.

Вспоминаю спор о том, как может и должен действовать обманутый муж (поводом были пушкинские Алеко и Земфира).  В сочинении на эту тему я изложил своё мнение примерно так: «Неважно, как убивает соперника ослеплённый ревностью муж – кинжалом, как Алеко, или  на узаконенной обществом дуэли, держа рукой, затянутой в лайковую перчатку, пистолет «Смит и Вессон» новейшей системы. И то, и другое – убийство, на которое человек не имеет право, если он человек».

Вот какие выводы, мысли и чувства поощряла у нас, мальчишек, Софья Яковлевна.

Яркое впечатление оставил у меня учитель физики Александр Степанович Высочанский. Он проработал у нас сравнительно недолго, но этого для многих оказалось достаточным, чтобы вызвать интерес к предмету, на котором основаны практически все области техники и многие точные науки. Внешность у него была необычная – высокий, очень худой молодой человек с орлиным профилем и пронзительными чёрными глазами, которыми он как бы гипнотизировал нас. Мы его уважали и откровенно побаивались, а некоторые просто боялись, хотя он поводов для этого не давал – не кричал, не выгонял из класса.

Преподавал Александр Степанович блестяще, излагал тему урока очень чётко и вместе с тем образно. Это было особенно важно потому, что в те годы наша школа была очень бедной. Теперешним школьникам и даже их родителям трудно представить, что в школе не было ни физического, ни химического кабинетов, практически не ставились опыты. Поэтому доходчивость и образность объяснений были особенно необходимы. Александр Степанович учил нас логике рассуждений и доказательств физических законов, не терпел заученных формулировок и методов решения задач, которые мы не могли ему чётко объяснить. Даже совершенно бесцветное преподавание физики другим учителем в следующем году не разрушило тот фундамент, который заложил Александр Степанович, и я очень благодарен ему за это. Жаль, что он ушёл из школы, и мы потом ни разу не встречались.

Добрым словом хочу вспомнить и других наших учителей: историка Серафиму Исаковну Потиху («Суру»), географа Рахиль Иосифовну Севастопольскую («Рухлю»), биолога Елену Николаевну Милонас («Эвглену зелёную»), физрука Георгия Ивановича Драгуцана. О завуче и преподавателе математики в средних классах Кирилле Григорьевиче Бутко мой товарищ Г. Лорбер написал в анкете: «Он запомнился мне сердечностью, душевной теплотой и неподдельной простотой».

Пусть будет всем нашим учителям светлая память!

 А теперь, наконец, о наших одноклассниках.  

Мы были очень разными. Одни увлекались спортом, другие – поэзией; одни активно и с удовольствием участвовали в мальчишеских разборках в школе и за её пределами, другие предпочитали задушевные беседы с попытками решить для себя вопросы, над которыми бьются и будут биться многие поколения юношей 14-17 лет. Но при этом понятие «наш» было первостепенным, и при малейшей реальной или надуманной необходимости мы сразу объединялись и действовали сообща. Когда один из нас (не хочу называть его через столько лет) повёл себя непорядочно, мы совершенно серьёзно обсуждали возможность сломать ему в драке правую руку перед письменным экзаменом по литературе, и здравый смысл восторжествовал тогда  не без труда.

Все эти пятьдесят с лишним лет большинство из нас не теряют связи друг с другом, получают удовольствие от  не всегда частого общения, если нужно – обязательно приходят на помощь, порой очень существенную, а иногда и жизненно необходимую. В силу возраста и характера я давно стал прагматиком, но сказанное выше – истинная правда. Мне многократно приходилось слышать от разных людей, что наш класс в этом смысле уникален. Видимо, это действительно так, и традиционные сборы, с удовольствием проводимые нами раз в пять лет, – только внешние признаки такого редкого и замечательного явления, как наш класс.

В пятидесятые годы действительно были, как сказал впоследствии поэт, «физики в почёте, лирики в загоне». Практически все мои одноклассники стали либо технарями, либо физиками-химиками, либо военными. Никто не стал гуманитарием, а медиком только один – мой ближайший школьный друг Марк Волошин («Марс»), сын одного из самых известных и уважаемых в Одессе профессоров-хирургов Якова Марковича Волошина.

Мы с Марсом много времени проводили вместе, у нас были общие интересы, общие знакомые. Его родители очень тепло относились ко мне, а  мои – к нему. Весной мы с ним выносили в наш двор, открытый в сторону моря, небольшой столик, ставили его под старую шелковицу и при свете настольной лампы читали, обсуждали прочитанное, строили планы или просто с удовольствием разговаривали «за жизнь».

Вопросов о выборе профессии у Марка не возникало – он собирался продолжить дело отца. Этому способствовало его  тесное общение с коллегами отца – известными одесскими профессорами-медиками М.А.Ясиновским, Б.Е. Франкенбергом,  Д.М. Хаютиным, А.А. Бабским, Л.А. Мирельзоном и многими другими выдающимися врачами. В январе 1953 г, когда мы учились в выпускном классе, было начато печально известное «дело врачей-отравителей» (в основном – евреев), и перспективы поступления Марса в медин стали  малореальными.

К выпускным экзаменам мы с Марсом готовились в профессорском кабинете отца, все стены которого были уставлены полками с медицинской литературой. В перерывах Марс читал детективы, а я увлечённо рассматривал анатомические атласы. Как-то за этим занятием застал меня Яков Маркович, усадил рядом и стал ненавязчиво «прощупывать», насколько серьёзен мой интерес к медицине. Убедившись, что я действительно увлечён этим, уже довольно много знаю и всерьёз настроен на получение специальности врача, мудрый Яков Маркович настоятельно посоветовал мне не приближаться к медицинскому институту ближе, чем на 50 метров. Зная, что я не болтлив, он привёл каким-то образом ставшее ему известным высказывание тогдашнего директора медина о том, что ЭТИ учиться в ЕГО институте практически   не будут. Тогда, в мае 1953 г., «дело врачей-отравителей» уже было закрыто, а я, как говорили учителя, «шёл на медаль» (которую впоследствии и получил). Тем не менее мои шансы на поступление в медин оставались близкими   к нулевым, что и показали в последующем результаты других абитуриентов с такими же, как у меня, фамилиями. Так я стал инженером и не жалею об этом.

Врачом-клиницистом Марс не стал. Ещё на третьем курсе он увлёкся физиологией (помню наши с ним походы со старым потёртым отцовским портфелем на Новый базар, где отлавливались бездомные кошки, необходимые ему для опытов). После института, отдав дань практическому здравоохранению в Белгород-Днестровском районе, он уже всерьёз занялся в Киеве физиологией головного мозга сначала в Институте нейрохирургии, потом – в Институте физиологии АН Украины. М.Я. Волошин стал доктором медицинских наук, известным учёным, автором фундаментальной монографии и более чем 150 научных работ, участником многих международных симпозиумов и конференций, действительным членом Международной организации по изучению мозга. При этом он остаётся тем же Марсом – доброжелательным, мягким, интеллигентным, отзывчивым, простым в общении, с прекрасным чувством юмора. Марс часто приезжал в Одессу из Киева, а с 1994 г. живёт в США. Мы с женой были у него в Сан-Франциско, весной 2005 г. он прилетал к нам. Перезваниваемся, переписываемся, обмениваемся стихами, шутками, воспоминаниями. Жаль, что мы не могли после института жить в одном городе (хоть и виделись достаточно часто).   Как ни странно, наша внутренняя близость от этого меньшей не стала. Правда, теперь после каждого очередного разговора повисает невысказанный вопрос – сможем ли увидеться ещё хоть раз…

Все школьные годы я сидел за одной партой с Гариком Лорбером. Худощавый, небольшого роста, очень живой и подвижный, он рядом с более крупными ребятами смотрелся несолидно – отсюда и кличка «Моська», на которую он без обиды откликался. Только через два-три года, познакомившись поближе, я понял, что за этой несерьёзной внешностью мало кто мог рассмотреть глубокий внутренний мир, в который Гарик полностью никого не допускает.

Повзрослев, он одновременно с работой инженером-строителем (недолго в Сибири, затем – в Одессе) увлёкся философско-религиозными проблемами. Это стало для него настолько серьёзным, что за несколько лет перед отъездом в Израиль Гарик перестал работать по специальности, а всё время, энергию и удивительную работоспособность посвятил своему увлечению.

В Израиле до выхода на пенсию все годы работал инженером-строителем, продолжая вечерами и ночами заниматься основным делом своей жизни. Мы с женой виделись с ним в Тель-Авиве в 1998 г. В Одессе он не был почти 30 лет, очень хочет приехать и повидаться, но это сможет стать возможным только после ухода из жизни его девяностотрёхлетней мамы, за которой он ухаживает так трогательно и заботливо, как мало кто из сыновей.

В пределах своих достаточно скромных материальных возможностей он часто помогает людям, нуждающимся в этом, делая это ненавязчиво и естественно. Мы постоянно перезваниваемся, переписываемся, и я надеюсь на встречу.

Эдик Горбатов («Граф») был одним из очень немногих моих одноклассников, не попавших в институт, хотя в школе занимался достаточно хорошо. Пришлось поступить в машиностроительный техникум, потом по назначению поработать в Перми на заводе. Затем умирает его отец – известный в Одессе врач-гинеколог, а Эдика призывают в армию. Отслужив, он возвращается в родную Одессу и сталкивается с большими проблемами при трудоустройстве. Впоследствии Эдик писал, что отношение к нему при поступлении на работу коренным образом изменялось, как только кадровик  узнавал, что под благозвучной фамилией Горбатов скрывается очередной еврей.

Благодаря помощи отца одного из нас (очередной пример взаимопомощи одноклассников) Эдик был с большими сложностями зачислен на работу. Потом снова делались попытки его уволить, хотя непосредственные руководители характеризовали его положительно, невзирая на давление сверху. Так что молодые годы Эдика трудно назвать безоблачными. Со временем Эдик стал специалистом высокой квалификации, руководил технологическими подразделениями инженерных служб нескольких крупных одесских заводов. С 1989 г. живёт и до сих пор работает в США.

Эдик и его жена – неутомимые путешественники. Трудно перечислить города и страны, где они побывали во время своих сравнительно коротких американских отпусков: США, Европа, Израиль, Мексика, Гавайи, Юго-Восточная Азия и многие другие, наверняка мною упущенные. Отовсюду шлют нам пачки фотографий и подробные путевые заметки.

Эдик – очень внимательный человек, дружелюбный     и отзывчивый. Он часто пишет, звонит, интересуется нашими делами. Я с женой был у них в гостях в Бостоне, они – у нас здесь. Надеюсь, что с этим одним из самых близких моих товарищей мы сможем снова увидеться в Одессе.

Олег Щекотихин, всю жизнь откликающийся на прозвище «Сóбак», смолоду увлекался морем. По диагонали его большой комнаты на полу иногда лежала мачта от яхты, рядом ремонтировался парус, который потом вывешивался на балконе для просушки. Из-за серьёзного дефекта ноги Олег не мог пройти медкомиссию в мореходное училище и поступил на электротехнический факультет политеха, где вместе с ним оказались ещё шестеро наших одноклассников. После окончания работал в НИИ в Запорожье. И вдруг – неожиданный поступок: Олег идёт плавать электриком на большом круизном пассажирском лайнере (видимо, для этой рабочей должности его физический недостаток не был настолько существенным). Увидел мир, побывал на многих морях-океанах, в портах разных стран.

Удовлетворив свою тягу к морю, Олег через пару лет вернулся в свой НИИ, занялся наукой, защитил кандидатскую диссертацию, стал известным специалистом по волоконно-оптическим системам связи, был членом профильного совета соответствующего Министерства СССР по этой проблеме. Написал и издал учебник для вузов «Квантовые радиотехнические устройства и приборы», ряд научных работ, имеет авторские свидетельства на изобретения, стал и.о. профессора в Запорожском техническом университете. Олег, как и я, академик УАЭК.

Параллельно с наукой и преподаванием Олег все годы не переставал заниматься парусным спортом. Он – яхтенный капитан, участник многих парусных регат и переходов, судья республиканской категории. Лет десять назад был приглашён в качестве капитана для похода во Францию на камышовой лодке «Казацкая чайка», сделанной по описаниям старинных посудин, на которых казаки ходили по Днепру в Константинополь. Команда была в шароварах и с чубами, но в парусном деле совершенно не разбиралась, так что Олегу пришлось с ними непросто. Часто бывает в Одессе, и мы каждый раз  с большим удовольствием общаемся.

Многие мои одноклассники в молодости увлекались спортом, но в зрелые годы верность ему сохранили только трое – упомянутый выше Олег Щекотихин, Юра Фельдштейн (о нём речь впереди) и Витя Аминов. Его и ещё одного нашего одноклассника Вилю Мазуровского, давно живущего в США, привлёк к занятиям баскетболом легендарный тренер А.А. Глебов – заслуженный мастер спорта СССР. Спортивные достижения В. Аминова были впечатляющими – в составе команды Одессы он был чемпионом Украины среди юношей, потом призёром «взрослого» первенства Украины, а в 1988 г. в возрасте 53 лет участвовал в первенстве СССР среди ветеранов баскетбола. Для поддержания спортивной формы Витя бегал в спортзале и «кидал мячик» почти до пенсионного возраста.

Всё это не помешало Виктору стать достаточно крупным руководителем. Он работал начальником цеха, зам. директора нескольких одесских заводов, а после перестройки успешно занимался бизнесом. К сожалению, состояние здоровья последний десяток лет не позволяет ему активно работать.

Нашему однокласснику Эдику Егерю, ушедшему из жизни в 2006 г. после тяжёлой болезни, больше двадцати  лет назад был поставлен страшный диагноз – рак гортани. Во Всесоюзном онкологическом центре в Москве он перенёс шесть тяжёлых операций. Через несколько лет после них Эдик остался один – умерла мать, потом от него ушла жена. Лишённый возможности разговаривать, теряющий зрение, он стал почти беспомощным.

Не буду подробно описывать многолетние мытарства Эдика: сначала он чуть не потерял жильё, затем перенёс операции на глазу, потом – перелом шейки бедра, наконец (через 21 год!) появился рецидив опухоли гортани. Если бы не Витя Аминов и его жена Нина, которые буквально вытаскивали его много лет из всех мыслимых несчастий, Эдик не смог бы эти годы прожить ни физически, ни морально, ни материально. Далеко не всякая жена или близкий родственник способны на это. То, что они сделали – настоящий подвиг.

Единственным из нас химиком стал Володя Маргулис. Своё прозвище «Софина» он получил по имени одной из многочисленных симпатий, до которых был и в юности, и в зрелые годы большой охотник; насколько я знаю – совсем не без взаимности. Второе прозвище – «длина без ширины» (определение прямой линии из курса математики) было обусловлено особенностями его фигуры в юности; потом ширина постепенно стала увеличиваться весьма ощутимо.

Володя – кандидат химических наук, автор ряда научных работ и изобретений в этой области. Однако основные его достижения связаны с преподаванием в Московском институте (теперь – академии) тонкой химической технологии. Он – декан факультета довузовской подготовки, и на этом поприще проявил себя особенно ярко – защитил докторскую диссертацию по педагогике, издал по этой тематике ряд работ, стал профессором, заведующим кафедрой основ естествознания, академиком Международной академии информатизации (таким образом, в нашем классе три академика, включая двух академиков УАЭК). Кроме того, Володя много лет успешно занимался бизнесом.

Володя ничем, кроме теперешней  ширины, не напоминает напыщенного академика Нистратова из кинофильма «Верные друзья» – с  нами он весёлый, контактный, с хорошим чувством юмора. Но самое главное – он приходит на помощь. Во время тяжелейшей московской эпопеи Эдика Егеря Володя много помогал ему и организационно, и материально. И потом, в течение многих лет, он поддерживал Эдика деньгами, до последних дней давая ему возможность выжить.

Помню нашу с Володей поездку поздним вечером в подмосковную Капотню, чтобы навестить и поддержать нашего одноклассника Гарика Дивинского – одного из «электрофаковской семёрки», которому Володя тоже помогал и с устройством на работу, и материально.  К сожалению, Гарика давно уже нет на свете. Мы захоронили его урну в могилу отца – полковника Дивинского, бывшего начальника Одесского театра Советской Армии и погибшего, когда мы ещё учились в школе.

Вообще взаимопомощь – явление для нас нормальное и нередкое. Когда я тяжело заболел, Эдик Горбатов дважды передавал мне деньги, собранные им среди наших одноклассников в Штатах. Помогал мне и Гарик Лорбер – и в Израиле, и пересылая деньги сюда. Эдик Горбатов взял на себя все организационные вопросы, связанные с месячной поездкой моей жены и меня в Штаты. Он, Марк Волошин и Феликс Коган принимали нас там, как родных.

Двое моих одноклассников посвятили себя армии и сразу после школы поступили в военное училище. Алик Чайка окончил высшее авиационно-техническое, но погиб в 26 лет не на реактивном самолёте, а на своем мотоцикле, когда туманным утром по дороге на службу был вместе с молодой женой сбит встречным грузовиком. Это была первая наша потеря.

Полковник Валентин Казарян ушёл в отставку с должности зам. начальника одного из управлений Штаба Одесского военного округа и продолжал служить там же вольнонаёмным сотрудником высокого уровня. По словам его сослуживцев, он был настоящим офицером – умным, высокопрофессиональным, грамотным и очень принципиальным. Когда Казарян служил  зам. командира полка ПВО в Одессе, он уходил из части поздно вечером. Не считаясь со временем, он занимался воспитанием солдат и офицеров, их бытом, нуждами. Не случайно в этом полку при нём не было ни одного случая «дедовщины».

Я много лет дружил с Валей и знал его с другой, человеческой стороны. Он был горяч, вспыльчив (этакая взрывная армянско-еврейская смесь), самолюбив, обладал обострённым чувством справедливости. Для него немыслимым было смолчать – всё высказывал в глаза, когда другие молчали. До сих пор удивляюсь, как такой человек мог успешно функционировать в жёсткой и догматичной армейской системе, не терпящей возражений и рассуждений.

Однажды в конце шестидесятых хамовитый начальник в ответ на настойчивые возражения Валентина грубо сказал ему в присутствии других офицеров: «Какой-то армяшка будет тут мне указывать!». Валя в бешенстве схватил со стола чернильницу и запустил ею в обидчика, но тот увернулся, и чернила залили висевшую на стене оперативную карту. Инцидент разбирался у командира соединения, и только безупречная репутация спасла Валентина от серьёзных неприятностей.

Последние несколько лет Валя тяжело болел (сказались два инфаркта и тяжёлая операция). Он умер в 2003 г., не дожив совсем немного до пятидесятилетия нашего окончания школы, подготовку к которому мы с ним неоднократно обсуждали.

Упоминавшийся выше Алик Шилин после школы поступил в авиационное училище. Его прямота, резкость и бескомпромиссность привели к тому, что в конце первого курса он был отчислен и попал в воздушно-десантные войска. Через два года в составе десантного батальона он был сброшен на восставший Будапешт. Алик не очень любил рассказывать о том, что там происходило, но даже того немногого, что мы тогда от него слышали, было достаточно, чтобы понять, почему у молодого парня появилась седина на висках. После окончания строительного института довольно быстро проявились его хорошие организаторские способности и человеческие качества. Александр Иванович работал директором завода, заместителем председателя  райисполкома, управляющим стройтрестом, но в общении с товарищами всегда оставался Алькой – умел с непроницаемым лицом разыграть, подшутить, мгновенно среагировать на шутку собеседника. В серьёзных случаях помогал, чем мог.

В постперестроечную обстановку Шилин не вписался и одним из первых моих одноклассников стал пенсионером.

Именно А. Шилин организовал в 1973 г. в Беляевке второй, «зелёный» день нашего традиционного сбора. На уединенном островке в русле р. Турунчук на поляне среди высокой травы был разложен брезент, уставленный местными копчёностями, зеленью, вином. «Гвоздём программы» была тройная уха, янтарный бульон от которой наливали в большие пивные кружки. Рыба из ухи накладывалась на свежеобструганные дощечки, лежащие перед каждым из нас. Песни, мяч, дымок от костра… Это там сидел на перевернутом ведре Арон Евсеевич и смотрел на наши счастливые лица.

Семилетний Ося Вергилис вместе с семьёй не смог эвакуироваться, перенёс все ужасы оккупации, которые прошли оставшиеся в Одессе евреи, и выжил. Одних эти страшные обстоятельства ломали, а других, как Осю, закалили на всю жизнь. В нашем классе он был самым старшим по возрасту (сказались пропущенные во время войны учебные годы), самым уравновешенным, спокойным и, наверное, самым сильным физически – сказались упорные тренировки. Вообще упорство и целеустремлённость были присущи ему всю жизнь, но это не всегда помогало.

Ося принял решение окончить за один год два класса, успешно сдал экстерном выпускные экзамены – и не был принят в институт. Пошёл на год работать – и вместо необременительного для юноши временного занятия попал в гальванический цех, где ему пришлось таскать и поднимать тяжёлые стальные детали, а тело покрылось от ядовитых испарений волдырями, от которых он долго избавлялся. В результате Ося поступил в политехнический институт вместе с нами.

После окончания, став инженером-станкостроителем и отработав по назначению, долго не мог устроиться в Одессе. Когда это, наконец, произошло, он через короткое время против его воли, в результате запугивания и прямого обмана был направлен инженером в колхоз. Ничего не понимая в сельхозтехнике и будучи глубоко чуждым местному населению и руководству, был встречен крайне недоброжелательно. Но отпустить его боялись – такое было время.

Наконец Ося с помощью одного из нас попал на работу в конструкторское бюро станкостроения. Потом поступил в заочную аспирантуру, упорно готовясь к экзаменам под плач новорождённой дочери в одной маленькой комнате с другими членами семьи. Защитил диссертацию, перебрался сначала в Подмосковье, потом в Москву и со временем стал старшим научным сотрудником одного из ведущих московских НИИ. После подачи заявления на выезд в Израиль был лишён учёной степени (тогда и такое случалось) и любимой работы. Много лет Ося живёт в Нью-Йорке, преподаёт. Недавно был с женой у меня в гостях.

Олег Маликов и Витя Луценко были самыми близкими друзьями всю жизнь, со школьных лет. Оба окончили электрофак политехнического института, оба стали серьёзными специалистами. Виктор работал начальником электроотдела крупного конструкторского бюро в Одессе. Побывал в служебных командировках в Швеции, Аргентине, Греции; в Японии провёл год и много нам об этом рассказывал. В связи с общим умиранием промышленности одним из первых вынужден был перестать работать. У нас появились общие «пенсионерские» интересы – мы часто встречаемся, обсуждаем и ругаем  происходящее, помогаем друг другу в житейских вопросах. Получилось, что в последние 8-10 лет мы сблизились больше, чем за все предыдущие годы.

Олег работал начальником сборочно-испытательного комплекса, затем – зам. главного инженера одного из московских оборонных заводов. Он ежегодно летом приезжал с семьёй в Одессу, где сохранил родительскую квартиру. Во время этих приездов Витя очень много помогал Олегу и его тяжело больной жене.

К своему родному городу Олег был очень привязан, ходил с внучкой купаться в Отраду, увозил в Москву огромное количество бутылей и банок с «закрутками». К сожалению, Олег лишь немного не дожил до своего семидесятилетия – в начале 2006 г. «сгорел» от рака за три месяца. Он остался в моей памяти высоким голубоглазым светлым шатеном с мягким характером и доброй улыбкой, которого все любили.

Юра Фельдштейн – смуглый, худощавый, подвижный, резкий. Как принято говорить – «заводится с полоборота». Такое сочетание «теловычитания» и быстроты реакции позволяло ему до тридцати лет активно, на хорошем спортивном уровне заниматься настольным теннисом. Он длительное время входил в сборную Одессы и успешно выступал на серьёзных соревнованиях. Потом играл в качестве тренера и для поддержания собственной спортивной формы до 45-летнего возраста, поражая многих выносливостью и техникой.

Юра много лет работал главным инженером проектов в строительных организациях города, считается весьма квалифицированным специалистом. Продолжает трудиться и сейчас, что при его возрасте для инженера в наше  время – большая редкость. На работе проявляется его неуёмный взрывной характер. Он не идёт на компромиссы, пунктуален, требователен, не даёт спуску нерадивым  и непрофессиональным вне зависимости от их ранга, а сам отдаётся делу полностью.

Дача Юры – традиционное место проведения неофициальной части наших сборов. Там мы чувствуем себя раскованно – смех, шутливые подначивания, непарадная форма одежды (на первых встречах – только плавки), дым от жаровни с шашлыками, пинг-понг, рядом – пляж.  А самое главное – целый день вместе. Именно там мы в последний раз общались с Мишей Лерманом.

Удивительная вещь – память. Вспомнил Мишу – и она тут же выдала несколько эпизодов, о которых много лет не вспоминал. Миша в школе был толстяком с бисеринками пота над верхней губой, которого все называли «Поня» (сокращённо от «Пончика»). Наш директор Григорий Гаврилович Янковский не любил, если ученик на уроке записывал его объяснение – считал, что это отвлекает внимание, а прочитать можно потом в учебнике. Увидев, что Миша пишет, Григорий Гаврилович говорит: «Лерман, поставь ручку!». Поня лихорадочно пытается закончить запись очередной фразы. Директор устремляет к нему указующий перст своей единственной руки и грозно повторяет: «Говорю – поставь ручку!». Миша послушно ставит (именно ставит вертикально, а не кладёт) ручку на передний край парты. Она, естественно, падает на пол.   Поня пытается её поднять, втискиваясь своим массивным туловищем между партой и скамейкой. Это у него получается не сразу, а обратный процесс происходит ещё труднее. Григорий Гаврилович кричит: «Вон! Домой забирайсь! С техничкой!». Поня хлопает невинными глазами, урок сорван.

Теперь я понимаю, что временами мы были бескомпромиссными и даже жестокими. Однажды наш класс отпустили с уроков на похороны отца одного из одноклассников, а Лерман вместо похорон ушёл домой. Нас это возмутило, и было принято решение его проучить. Вместо привычного для мальчишек-семиклассников физического воздействия я предложил объявить ему бойкот. Большинству идея понравилась – видимо, своей необычностью, – и мы все перестали с ним разговаривать. Сам по себе этот воспитательный метод хорош, но нам изменило чувство меры, и наказание затянулось. Миша каялся, просил отлупить его, лишь бы возобновилось нормальное общение, но мы втянулись в игру и были непреклонны. Только на экзамене по математике, когда Поня «горел», я кинул ему шпаргалку, потом были приняты его извинения и благодарность, и конфликт рассосался.

Миша работал начальником цеха. Обеспечивая выполнение очередного плана, он перенёс на ногах грипп  и получил осложнение на сердце. Состояние было тяжёлым, и я с трудом уговорил его принять участие в нашей второй встрече в мае 1983 г. От школы до ресторана на морском вокзале мы его отвезли на машине, по лестнице он поднимался с трудом, останавливаясь на каждой площадке вроде бы для выслушивания очередной байки, рассказываемой нами. В ресторане и в течение всего следующего дня на даче у Юры он был весел и счастлив, живо общался с нами, помогал жарить шашлыки, даже немножко поиграл в пинг-понг.

Марк Волошин договорился в Киеве, в институте Амосова об операции по замене Мише сердечного клапана, которая была назначена на сентябрь. А в конце июня Миша простудился и умер от отёка лёгких. Перед смертью он сказал жене, что одно из самых прекрасных его воспоминаний – наша недавняя встреча…

Феликс Коган («Филя») – весёлый, кудрявый, светловолосый, улыбчивый парень, любимец девочек, танцор, прекрасно игравший роли из оперетт в самодеятельном театре. Он стал агрометеорологом, защитил кандидатскую диссертацию. Первым из наших одноклассников в конце семидесятых уехал в США (потом к нему присоединились ещё четверо). Феликс стал там одним из ведущих специалистов своего профиля, автором ряда серьёзных научных работ, побывал на симпозиумах, консультациях и в качестве лектора в очень многих европейских и азиатских странах.

На нашей юбилейной встрече, с описания которой  я начал этот очерк, он был единственным, к сожалению, представителем дальнего зарубежья – у остальных не получилось. Я смотрю на снимок участников этой встречи, где все мы сфотографировались в привезенных им майках, специально изготовленных по его заказу в Нью-Йорке. На них надписи «Одесса-03», «1953-2003», «43» (номер нашей школы) и через всю майку большие цифры «50».     

Мы будем их хранить как знак причастности к нашему братству. Тогда среди нас ещё были Эдик Егерь и Олег Маликов…

Каждый из участников юбилейной встречи поставил свою подпись под удостоверениями, подготовленными для всех нас вне зависимости от присутствия на встрече и страны проживания. Приведу этот текст – мне кажется, он этого заслуживает:

«Настоящим удостоверяется, что (фамилия, имя), окончивший в 1953 г. Одесскую школу № 43, сохранивший в течение ПЯТИДЕСЯТИ лет верность школьному братству и друзьям-одноклассникам, интерес к встречам с ними  и радость от общения, является ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМ ЧЛЕНОМ ВСНК – Верного Сообщества Нашего Класса.

Настоящее удостоверение имеет силу на территории Украины, России, США, Израиля. Срок действия –  не ограничен.

Подлинность удостоверения подтверждаем: (далее – подписи, фамилии и имена двенадцати присутствовавших и печать ВСНК).»

Таких удостоверений было выдано всего 20, так как пятерых уже тогда не было в живых.

Не хочется заканчивать на минорной ноте. Пока мы живы – мы вместе, помогаем друг другу и радуемся встречам.

Мы никогда не делали различий ни по имущественному, ни по престижному, ни по национальному признаку. Больше половины из нас евреи, но это никого не интересовало – неважно, были ли у них «благозвучные» фамилии Аминов, Горбатов, Волошин либо классические типа Коган, Маргулис или Рабинович. Важно было, какой ты человек.

К сожалению, ограниченный объём очерка не позволяет мне рассказать обо всех моих одноклассниках. Хочется хотя бы упомянуть и тех, о ком не написал: Володю Ратникова, Вилю Тайха, Фиму Панчешникова, Володю Шевченко, Вадима Шиндера, Лэма Рабиновича, Моню Мука, Петю Овчарова. Пусть простят меня те, кого не назвал.

Почти всем нам уже исполнилось семьдесят лет. Я посвятил нашим юбилярам такие строки:

 «От юбилеев в жизни не уйти,

У каждого для них придёт пора.

Но главное – сквозь годы пронести

Тепло души, сердечности, добра.

А семьдесят – совсем не так уж много:

Просто тридцать пять и тридцать пять.

Продолжай осваивать дорогу,

По которой начал ты шагать

И давно – и, вроде бы, недавно…

И не забывай о самом главном:

Сколько ТАМ отмерено судьбой,

Будь всегда в ладу с самим собой.

И – БУДЬ ЗДОРОВ!»

                                              2003





<< Назад | Прочтено: 388 | Автор: Гаузнер М. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы