RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Login

Passwort oder Login falsch

Geben Sie Ihre E-Mail an, die Sie bei der Registrierung angegeben haben und wir senden Ihnen ein neues Passwort zu.



 Mit dem Konto aus den sozialen Netzwerken


Темы


Memories

Эдуард Якобсон

 

ПЕРЕСЕЧЕНИЯ

Часть пятая  


ДРУЖБА, ШКОЛА, ИНСТИТУТ


 Состав учащихся в нашем классе вечерней школы был весьма неоднородный и не очень располагающий к тесному общению.  Исключение для меня составляли три человека — мои лучшие друзья, солдаты из роты охраны военно-воздушной академии Володя Войнович и Володя Марцинковский, а также ещё один Володя — Шишов, работавший на судостроительном заводе.  Конечно, я не чурался контактов и с другими одноклассниками, но у них были совсем другие характеры. Это и является причиной того, что я многих даже и не запомнил. Однако Войнович, Марцинковский и Шишов сыграли в моей школьной жизни достаточно большую роль. В своих воспоминаниях о послевоенных годах я не могу их не упомянуть. Это важно ещё и потому, что из своих довоенных одноклассников я не встретил после возвращения в Ленинград никого. С двумя-тремя моими сверстниками и соседями по дому у меня были восстановлены контакты, но они уже были совсем не такими, как во времена детских игр. Так  что в этот период круг моих друзей был совсем небольшим.

 

***

Владимир Владимирович Войнович — однофамилец известного писателя.  Мы познакомились в восьмом классе, но так как я пропустил год, он опередил меня на класс. При этом  наша дружба продолжалась, а это обстоятельство дало мне возможность уже в девятом классе познакомиться с его товарищем по службе — Владимиром Марцинковским. Наша компания сформировалась. С Войновичем мы в основном общались на поприщах развлечений и за шахматами.  Он был большим любителем футбола и пытался заинтересовать и меня. Это удавалось ему не часто. Летом я предпочитал яхту. Зимой же он иногда вытаскивал меня на хоккей. Тогда ещё все соревнования проходили на открытых площадках, и мне очень было интересно наблюдать не хоккей, а зрителей. Особенно запомнилась мне встреча со шведами. Она проходила на только что построенном Кировском стадионе. Был мороз. Многие смотрели игру стоя — сидеть было холодно. А кроме того, обзор был шире, и стоя легче было перехватить лотошников, продававших «согревающие пакеты», пользовавшиеся большим спросом.  К средине игры было очень заметно, как повышается зрительское эмоциональное восприятие событий. «Согревающие пакеты» действовали хорошо: их содержимым была четвертинка водки и два бутерброда с котлетой ...

Значительно интересней для меня были загородные прогулки на лыжах. Чаще всего мы выезжали в Сестрорецк или в Стрельну. Хорошо помню, как в Стрельне мы катались на пустыре с крутого берега небольшого озера рядом с руинами большого здания. (Лет пять тому назад мы с женой, будучи в Питере, решили побывать в Константиновском дворце. Велико же было мое изумление, когда я узнал то самое место, но озеро уже оказалось в ухоженном  верхнем парке, а руины и окружающая их территория превратились в Государственный комплекс - «Дворец конгрессов». Это чудо произошло совсем недавно и всего за два года. Решение о возрождении уникального памятника было принято правительством в 2001 году, а в мае 2003-го, к 300-летию Петербурга, он буквально «восстал из пепла»).

 

 

В.В.Войнович, 1954 г.

 

После окончания ленинградского университета в 1955 году Войнович был распределен в  Великолукский  облплан и направлен в Невельский район, где, недолго думая, его определили председателем колхоза. Так городской житель, экономист по образованию, видевший сельхозпродукцию только на рынке, в магазине и на столе, обязан был по партийной путевке возродить жизнь развалившегося села. Три года он «поднимал» сельское хозяйство, и только поступление в аспирантуру позволило ему вернуться в Ленинград. Защитив кандидатскую, он всю свою оставшуюся жизнь проработал в ленинградском финансово-экономическом университете.

Будучи прикованным к постели тяжелым недугом, Володя начал писать стихи, где кроме лирики нашли отражение его взгляды на ситуацию в стране, которую  он воспринимал весьма болезнено.

Это достаточно отчетливо звучит в одном из его стихотворений, опубликованном в университетской газете, вырезку из которой он вклеил на последнюю страницу своей самиздатовской книжечки. Думаю, что звучащий в  стихотворении «К митингу 8 февраля 1994 г.» призыв актуален и в настоящее время.


Не могу удержаться, чтобы не привести одно из последних стихотворений Володи под названием «Конец»:

 

Надгробный камень мне не нужен,

Меня не знают и сейчас.

О славе голова не тужит,

Что часто слышу я от вас.

 

Засуньте урну мою в нишу

У крематория в стене.

Там  голос пепельный услышат -

Не будет так досадно мне.

 

Какой сейчас в стране бардак,

Я расскажу соседям в нишах-

Ведь это полный кавардак...

Надеюсь, мне поверит прах,

 

Чей в урнах здесь уже давно,

Сожмется в ужасе в комок -

Ведь и ему не всё равно,

Что будет кой-кому не впрок.  

 

Титульный лист

сборника стихов

 



Это написано больше двенадцати лет тому назад. Володя до последних дней держался мужественно. Он был оптимистом.

Этот его сборник я храню уже долгие годы вместе с памятью о друге.

 

***

Владимир Альбинович Марцинковский служил в это время рядовым роты охраны Ленинградской военно-воздушной инженерной академии. Володя отличался от всех других в классе исключительной эрудицией и блестящей успеваемостью. Никто не знал, как ему это удавалось, где и когда он занимался. Известно было только одно — он времени зря не терял. До нас доходили слухи, что даже на посту у знамени Академии он умудрялся прорабатывать учебный материал.  Однажды его задержал патруль на Невском, в  Доме книги, где, будучи в «самоволке», он приобретал срочно понадобившуюся ему литературу. Отбывая наказание на гауптвахте, он и это время использовал для занятий. Вполне закономерны были у него всегда самые высокие оценки по всем предметам, но это была не самоцель — для него важны были знания. Он любил их и впитывал всесторонне, испытывая в них острую необходимость. (Я так не мог. Не всё мне нравилось, да и не всё было доступно из-за недостатка терпения и вдумчивости). При этом в нём наблюдалось полное отсутствие даже намёка на зазнайство, которое частенько бывает у отличников. Наоборот, его отличала скромность в сочетании с дружелюбием, что очень к нему располагало. Больше того, мне кажется, он воспринимал с сожалением (это я чувствовал по себе) отсутствие желания принять его помощь в разборе сложных задач. Не очень разговорчивый и крайне сдержанный, он никогда бурно не проявлял своих эмоций, но многое можно было прочитать на его лице и в жестах. Судя по всему, жизнь у него до приезда в Ленинград была не из легких. Он не очень был расположен к чрезмерной откровенности, а я не очень-то и  решался его расспрашивать. Мне известно только, что он родился, жил и учился в Шепетовке на Украине. Отца его расстреляли в 1937 году как «врага народа», позже реабилитировали посмертно. Он окончил седьмой класс перед самой войной. В период оккупации Володя работал молотобойцем в кузнице и лесорубом в лесничестве. В январе 1944 года он был схвачен и отправлен в Германию, где работал на разгрузке угля в паровозном депо на станции Гляухау (Glauchau) вблизи города Хемниц (Chemnitz), а с августа 1944 года — кочегаром на паровозе. С декабря 1944 года и до освобождения американцами 16 апреля 1945 года отбывал наказание (за воровство брюквы!) в одиночной камере тюрьмы города Цвиккау (Zwickau, восточная Германия). После освобождения оказался в советской зоне. 15 мая 1945 года был призван в Советскую армию и  проходил службу в Германии, Чехословакии, Венгрии и Болгарии, а с 13 мая 1948 года — в  Ленинграде.

Уже в десятом классе, незадолго до экзаменов на аттестат, его демобилизуют, и он молча, не утруждая никого своими заботами, с большими трудностями, обусловленными содержанием анкеты, устраивается кочегаром  (тогда ещё многие котельные были на угле) в «Дом малютки» на Выборгской стороне. Жильем ему являлся тупик коридора в хозяйственном блоке, где помещалась только железная кровать и маленькая полочка, заменяющая тумбочку (которая бы и не поместилась), но это его вполне устраивало, т.к. большую часть своего времени он проводил в котельной. Бывало, мы там вместе и занимались, подкрепляясь рыбьим жиром с консервами типа бычков в томате, макая в банку хлеб. Большее мы позволить себе не могли (у меня был тогда безработный период, а на его зарплату 240 рублей не шибко можно было разгуляться).

Как и следовало ожидать, Володя Марцинковский закончил школу с золотой медалью, единственной на всех выпускников вечерних школ Ленинграда в 1951 году.

 

После сдачи экзаменов на аттестат в ШРМ-25.

Июнь-июль 1951 года.

Стоят, крайний слева - Володя Марцинковский,

крайний справа - Володя Шишов,

рядом с ним сидим - я и Зоя Бондарева (наша староста).

 

Мечтой Марцинковского был мехмат Киевского университета, но сбыться ей не довелось — его не приняли. Отказ был мотивирован исчерпанной квотой медалистов, но наиболее вероятной причиной было его пребывание на оккупированной территории (напомню: это был ещё 1951 год).  Он поступил в Харьковский политехнический институт на специальность «Динамика и прочность машин». Во время учебы по совместительству работал учителем физики в 32-й школе рабочей молодежи Харькова. Зарплата вместе с повышенной стипендией позволяли ему оказывать помощь маме, которая жила в Шепетовке.

Как сложилась его судьба в дальнейшем, я изложу выдержками из различных публикаций.

После окончания с отличием Харьковского политехнического института 3 года работал в лаборатории гидромашин АН Украины в Харькове. С 1960 года - начальник расчетно-экспериментального отдела СКБ Питательных насосов в городе Сумы. В 1964 г. без отрыва от основной работы защитил кандидатскую диссертацию (первый в Сумах кандидат технических наук). С 1966 г. - заведующий кафедрой общенаучных дисциплин Сумского филиала Харьковского политехнического института, а с 1972 г. - заведующий кафедрой теоретической механики. В 1974 г. защитил докторскую диссертацию, став первым в истории Сумщины доктором технических наук.

 

 

 

В.А.Марцинковский

 

В 1981 г. В.А.Марцинковский стал инициатором открытия отраслевой научно-исследовательской лаборатории Министерства химического и нефтяного машиностроения. Автор более 300 печатных научных и учебно-методических работ, в том числе 11-ти монографий по проблемам вибронадежности и герметичности центробежных насосов и компрессоров и более 50-ти авторских свидетельств и патентов.  Под научным руководством профессора В.А.Марцинковского  защищены 22 кандидатских и 5 докторских диссертаций.

Владимир Альбинович Марцинковский — основатель новой дисциплины "Гермомеханика". Коллеги называют его отцом этого нового научного направления. Ему присвоено звание «Заслуженный деятель  науки и техники Украины», а технический университет города Кельце (Польша) удостоил его званием Doctor honoris causa (почётный доктор).

 Торжественная церемония присвоения В.А.Марцинковскому

звания почетного доктора университета города Кельце

 

Он продолжает заведовать кафедрой в Сумском Государственном Университете (бывшем филиале ХПИ) и активно, с неиссякаемой энергией работает в международных  научно-технических организациях.

Наши контакты практически никогда не прерывались. Одно время мы даже сотрудничали в создании винтовых насосов для перекачивания вязких неоднородных сред. У Владимира Альбиновича есть чему поучиться, несомненно, его пример жизненной целеустремленности достоин подражания. Я же от всей души желаю ему здоровья и дальнейших успехов.

 

***

Владимир Федорович Шишов, ещё один Володя, мой одноклассник по ШРМ, родился, до юношеских лет жил и учился в Москве. Родители его, простые советские труженики, не избалованные достатком и бытовыми условиями, чрезмерно не опекали его, и он рос в основном в среде  своих дворовых сверстников на московской детской вольнице.  Жили они на продолжении  нынешнего проспекта Мира за ВДНХ, недалеко от реки Яузы (сейчас это в районе корпусов дома № 184). Тогда это место было похоже на деревню или на рабочий поселок времён начала советской индустриализации, и расположено оно было в низине с весьма сомнительными следами благоустройства. (Мне довелось там побывать в период подготовки в Москве к Всемирному фестивалю молодежи и студентов в 1957 году. Тогда всё это ещё оставалось, но низина со стороны проспекта, чтобы «не смущать» зарубежных гостей, была отгорожена высоким глухим забором). Ничего удивительного нет, что в этом районе в послевоенные годы раздолье было не только детворе, но и не очень законопослушым элементам. Благодаря именно этой категории населения детские игры постепенно начали приобретать совсем иной характер. Володя таким образом невольно прибился к сомнительной компании, в которой его использовали для второстепенных, вспомогательных «дел». Его долго проверяли на надежность, но, видимо, подошло время, и он оказался соучастником бандитской операции. Он и раньше начинал догадываться о деятельности «друзей», но только теперь понял, чем всё это может кончиться, и попытался отмежеваться. Прекратить общение не удавалось. Ему начали угрожать, и он решил исчезнуть...  Долгое время даже родители не знали, где он находится. Разными путями он только информировал их, что жив-здоров.

В Ленинграде Володя Шишов долгое время скитался, как бродяга, жил в заброшенной барже, питался чем попало, но, обладая волевым характером, не сдавался. Он твердо решил в Москву не возвращаться. Его настойчивость увенчалась успехом: его приняли на судостроительный завод № 7 (Судостроительная фирма «Алмаз») учеником на плазовую разметку и поселили в заводском общежитии. Завод и это общежитие находились близко от яхт-клуба на Петровском острове и совсем рядом с Домом ветеранов сцены имени Марии Гавриловны Савиной, основанным ею в 1896 году. (Двухэтажный деревянный дом, в котором находилось общежитие, уже давно не существует, а за владение территорией Дома ветеранов сцены уже несколько лет ведется подковерная борьба — он расположен в прекрасном месте и этим привлекает внимание определенных кругов нашего общества).  

Нас сближали общие интересы, круг которых мы стремились расширить, и мы были достаточно близки по многим своим взглядам. Недостаток свободного времени не мешал нам в общении, которое не ограничивалось школьными делами и которое было достаточно разносторонним. Мы умели друг друга слушать и понимать, что далеко не со всеми получалось. Даже когда наши пути уже разошлись после окончания школы, мы старались при  любой возможности встречаться и с большим интересом обменивались накопившейся  информацией. Каждому из нас было, что рассказать и чем поделиться

Володя после школы не стремился вернуться в Москву, хотя у него там была любимая девушка. Впрочем, вскоре она стала его женой. Ещё до сдачи экзаменов он подал заявление в Балашовское лётное училище и сразу после получения аттестата покинул Ленинград.

В дальнейшем наше общение приняло несколько эпизодический характер. Службу он проходил в качестве пилота военно-транспортной авиации на базе «Насосная» в районе Сумгаита в Азербайждане. Встречались мы только в Ленинграде, когда Володе доводилось бывать там в командировках, или изредка в Москве,  куда он приезжал в периоды краткосрочных отпусков.  В Москву он вернулся окончательно после завершения срока службы в военной авиации, но с авиацией не порвал. Его гражданская служба продожалась в Домодедово и была связана с грузовыми и техническими перевозками. К тому времени в конце проспекта Мира (где он раньше жил) уже было развернуто новое строительство, и все старые постройки были снесены. Но с проспектом  Мира Володя ещё не расставался и одно время жил примерно на 100 домов ближе к его началу (позже он жил на Красной Пресне, а в последнее время — за Речным вокзалом на Прибрежном проспекте). Он тяжело пережил болезнь и смерть жены. Видно было, что его угнетала потеря близкого человека и одиночество.

По работе мне приходилось довольно часто бывать в Москве, и это позволяло нам встречаться, но в девяностые годы наши встречи почти прекратились. Незадолго до моего отъезда в Германию Володя приезжал в Питер с молодой женщиной, которую представил мне как будущую жену. Мне она не очень понравилась и я имел несчастье ему об этом сказать. Расстались мы довольно сухо... Восстановить наши контакты мне так и не удалось, о чем я искренне сожалею.


***

Учеба в нашей вечерней школе (или как мы привыкли её называть  ШРМ-25) ничем особенным не отличалась: те же пять уроков, те же домашние задания, те же контрольные работы, всё то же, как обычно.  Даже и наши выходки, другой раз, очень напоминали  шалости и хитрости обычных школяров, хотя многие уже были в таком возрасте, когда это совсем было неуместно. Почему-то мне лучше всего запомнился не учебный процесс, а такого рода выходки. Я очень не любил учить наизусть и, зная, что меня должны вызвать читать стихотворение, заранее к этому готовился. Выходя к доске, я становился лицом к классу, ближе к доске. За спиной учительницы  литературы доставал из кармана вырезанный текст и без запинки отвечал урок. (Правда, здесь я оправдывал себя и объективными причинами: в те времена я сильно заикался и боялся запнуться, а по писаному всё проходило легче). Однажды на уроке географии я был вызван к карте и должен был дать характеристику Японии. Названия островов я точно не помнил, а прочитать на карте не мог из-за плохого зрения. Вышел из положения я очень просто: тыкая указкой в карту островов, произносил невнятно название, делая при этом акцент на его окончании.  Моё неразборчивое бормотание с окончанием на отчетливое «-сю» и «-коку» стареньким глуховатым учителем воспринималось так, как мне и хотелось.   Были, конечно, в нашем классе и выходки хулиганского типа. Особенно неприятной оказалась одна из них. Учитель физики в нашей школе работал по совместительству и всегда торопился. Он обычно приходил к началу урока,  снимал пальто прямо в классе и тут же ставил свои галоши. Один из наших шалопаев в перерыве решил над ним пошутить: прибил галоши гвоздями к полу (ничего остроумней он придумать не мог). Чем это кончилось, я не помню, но у меня возникло чувство,  что физик заподозрил меня. (Честно говоря, я к учителю физики не питал особой симпатии. Мне очень не нравилась его методика преподавания, сухая и очень формальная,  ориентированная на заучивание, а не на понимание. Соответствующим было и мое отношение  к нему и к предмету. Физик, видимо, это ощущал и соответственно реагировал). Возможно, следствием такой взаимной антипатии явилось то, что физик не допустил меня к сдаче экзамена на аттестат по своему предмету. Опять мне пришлось  добиваться справедливости. Мне был устроен предварительный экзамен с участием директора, учителей химии и математики, где меня прогнали по всем разделам программы. В результате к экзаменам я был допущен, правда, в аттестате у меня всё же была выведена  «тройка», но это меня уже не волновало. (На вступительных экзаменах в институте я получил по физике  «пятерку». На «отлично» сдал я и заключительный экзамен по институтскому  курсу физики).

 

***

Была у нас в классе симпатичная шустрая девочка - Нина Ягодина. Она мне очень нравилась, да и Володя Марцинковский был к ней не совсем, мягко говоря, равнодушен.  Она благосклонно реагировала на наши знаки внимания и, казалось нам, не без удовольствия воспринимала наше скромное ухаживание. Жила она на Лодейнопольской улице, сравнительно недалеко от школы, и мы довольно часто провожали её домой, иногда вместе с Володей, но чаще порознь. Бывали мы у неё и дома, где весьма радушные интеллигентные родители всегда очень тепло нас принимали.  Нам приятно было общаться с этой семьей, где чувствовались согласие и домашний уют. Но однажды всё резко и неожиданно изменилось. Нина вышла замуж. Её родители были в шоке. Мы - в недоумении. Это же нужно так законспирироваться! Вот что значит женский характер! Да, она подтвердила: с мужем она  познакомилась недавно, и они любят друг друга. У них общие интересы и во многом сходные взгляды на жизнь. В семье Ягодиных - полный разлад. Молодые снимают комнату, и Нина чуть не порывает с родителями. Именно это меня поразило больше всего, но мое отношение к Нине не изменилось. В школе мы продолжали общаться как всегда. Это было весной 1950 года. В это время завершился последний из этапов моей работы на фабрике «Волокно», и я получил  довольно приличную по тем временам сумму — порядка 3-х тысяч рублей. Секретов из этого я не делал, да и не имел привычки делать, именно поэтому Нина обратилась ко мне с просьбой одолжить ей на полтора-два месяца пару тысяч. Молодоженам очень хотелось приобрести машину, и на «Москвич» именно 2-х тысяч им и недоставало (тогда только появились в свободной продаже первые машины, «Москвич» стоил 9 тысяч, «Победа» - 16 тысяч рублей).  Я прикинул, что с моими запросами на два, а то и на три   месяца мне денег на жизнь хватит. Да и как не выручить хороших ребят?  Бывало, я и раньше ошибался в людях, примеряя их на себя, считая, что они не могут совершать такие поступки, какие абсолютно неприемлемы для меня. Ошибки я исправлял тем, что с этими людьми я просто переставал общаться, они переставали для меня существовать. Но тут был особый случай. Прошло два месяца и Нина, извинившись, попросила у меня отсрочки. Я согласился. Ещё через месяц я уже начал думать, что надо искать работу, иначе у меня даже на хлеб не хватит - резерв мой был на исходе.  Кончилось всё тем, что мы стали врагами. Деньги я свои вернул, но уже как проситель, мелкими порциями, и то это растянулось больше  чем на год. После окончания школы мы не встречались, и как  у Нины сложилась жизнь - мне ничего не известно.

С тех пор я стараюсь никому не давать деньги в долг и сам строю свои расходы, рассчитывая только на свои возможности.

 

***

И вот я опять, с первого сентября 1951 года, на улице Герцена (ныне Большая Морская), но теперь уже совсем близко от Невского проспекта, в доме № 18, в Ленинградском Текстильном Институте имени Сергея Мироновича Кирова.

 

 Ленинградский текстильный институт им.С.М.Кирова.

Ныне "Университет технологии и дизайна".

Главный корпус, где в 1930-1935 годах учился

выдающийся государственный деятель СССР А.Н.Косыгин.

 

Это был в то время один из самых молодых институтов в Ленинграде. В связи с бурным ростом промышленности правительство СССР в феврале 1930 года принимает постановление о создании отраслевых институтов для целенаправленной подготовки соответствующих кадров специалистов.  Уже в апреле на базе Технологического института был создан Текстильный институт, который  в ноябре 1930 года переехал в специально переоборудованное под главный учебно-лабораторный корпус здание на улице Герцена, которое в первозданном виде существует и по сей день.

В 1935 году состоялся первый выпуск инженеров-текстильщиков и экономистов. Среди выпускников этого года особое место принадлежит выдающемуся государственному деятелю, Председателю Совета Министров СССР в 1964-1980 годах Алексею Николаевичу Косыгину. В это же время институту было присвоено имя С. М. Кирова (спустя год после его убийства).

В 1938 году в институте был создан механический факультет, включавший и кафедру проектирования, в становлении которой важную роль играли приглашенные в институт специалисты-конструкторы Борис Иванович Митропольский и Николай Михайлович Дмитриев (у которых мне довелось несколько позже учиться, а с Н.М.Дмитриевым и работать). В этом же году был создан и химический факультет, на котором значительная роль отводилась кафедре технологии химических волокон. Под руководством профессора Александра Ивановича Меоса со временем она превратилась в одну из ведущих кафедр института. Со специалистами кафедры профессора Меоса (да и с ним самим)  мне доводилось неоднократно общаться в процессе  моей работы уже после окончания института.

Забегая несколько вперед, не могу не отметить, что в семидесятых годах «... за достигнутые успехи в подготовке специалистов для народного хозяйства и выполнении важнейших научных исследований...» институт был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

 

***

Мой образ жизни после поступления в институт практически не изменился. Функции только поменялись местами: если раньше я работал и учился, то теперь я стал учиться и работать. Если раньше я относился к категории служащих, то теперь я стал студентом. Конечно, потребовалась некоторая перестройка в режиме, но  у меня это никаких проблем не вызвало. Меня больше заботило совсем другое.

В большом актовом зале института проходила встреча новых первокурсников с ректором и преподавателями. В своем выступлении ректор, после информации по истории и традициям института, охарактеризовал учебный процесс, сделав особый акцент на изучение трудов классиков марксизма-ленинизма, являющихся основой в объеме общественно-политических наук, важнейшими в учебной программе  института... Тут я уже не выдержал и, обращаясь к соседу произнес: «только этого нам и не хватало» (как это у меня сорвалось, не знаю). Мой сосед искоса посмотрел на меня, молча встал и пересел подальше... (Моим соседом был Марк Лурье, с которым мы оказались в одной группе. Позже, когда мы познакомились поближе, он признался, что тогда, в актовом зале,  заподозрил во мне провокатора).  Работая на заводе, я не нёс никаких комсомольских поручений, так как был достаточно загружен учебой в школе. Да и собрания я посещал не очень-то часто. Меня всегда раздражала формалистика. Особенно при формировании решений, которые всегда единогласно принимались «за основу» и тут же, опять таки единогласно, - «в целом».  Я не помню случая, чтобы кто-нибудь при голосовании воздерживался или поднимал руку «против», хотя и были  некоторые комсомольцы,  которые «забывали» проголосовать.

Всё это не помешало мне на втором курсе быть некоторое время комсоргом группы. Дальше сбора членских взносов у меня дело не шло, и  вскоре я был переизбран за конфликт с оплеухой и разбитым носом, получивший достаточно широкую огласку (в факультетской стенгазете это было отмечено эпиграммой). Я не очень огорчался и был рад, что меня к общественным мероприятиям больше не привлекали.  Да и вообще я считал, что всё, не имеющее прямого отношения  к моей профессии, второстепенно.

На первом курсе в общеобразовательной подготовке я не очень отличался от общей массы (или, прямо скажем, не блистал), но зато был на голову выше многих в вопросах графики и машиностроительного черчения. Я практически от занятий по этому, не очень любимому многими, предмету был освобожден, но с удовольствием стал в рамках студенческого научного общества (СНО) председателем кружка по начертательной геометрии. Заведующий кафедрой Михаил Хрисанфович Платонов даже во всеуслышание заявлял, что в его отсутствие по всем вопросам следует обращаться к Якобсону.

 

***

Многие вспоминают годы учебы, как самые лучшие в жизни. Я бы этого о себе не сказал. Бывало за время учебы всякое. Дважды я был на грани исключения, но в конце концов все пять курсов преодолел. Особо приятных воспоминаний у меня не осталось, но некоторые эпизоды из периода студенческой жизни отмечу.

Александр Ипполитович Ефрон, наш математик, был немножко со странностями. О нем в институте ходили разные легенды. Больше всего они относились к его рассеянности и к забавными, в связи с этим, эпизодам. Но то, с чем мы столкнулись, ничего забавного не содержало. Половине состава нашей группы он выставил предэкзаменационный «зачет», а остальным предложил придти дополнительно. Каким принципом при этом он руководствовался, для всех было загадкой. В той и в другой половине оказались примерно в равной степени владевшие и не очень владевшие предметом ребята, что проявилось и было видно из предшествовавших практических занятий. В числе неудачников оказался и я.  Как правило, с первоначальными заданиями Ефрона мы справлялись без особых проблем, но тогда он давал всем ещё одну общую задачу. Никто её решить не мог, и он назначал нам  новую встречу.  Так повторилось не один раз. У некоторых уже начали сдавать нервы.  Особенно возмущался Сергей Кудряшов, прилично владевший предметом. Однако это ему не помогло.  Уже началась сессия, а мы всё ходили к Ефрону. Только после коллективного обращения в деканат  нам удалось добиться сдачи зачета другому преподавателю, и в результате ситуация разрешилась благополучно. Может быть, Ефрон и хорошо сделал, что нас «поднатаскал», но время на подготовку к другим экзаменам у нас он отнял.

Летом 1952 года я заболел, и дело не обошлось без операции, которая была не такой уж и сложной, но рана очень долго не заживала.  С перевязками и разными мазями я промучился больше двух месяцев. Спасение пришло с помощью только что входившего в медицинскую практику пенициллина. Буквально через неделю после начала обкалывания рана затянулась, и я ожил. Профком института снабдил меня бесплатной путевкой в санаторий, от которой я, несмотря на начавшиеся уже занятия, отказаться не мог. Это было не в моих правилах. Тогда ещё литовский курорт Друскининкай не пользовался такой широкой популярностью, но  мне  санаторий научных работников, находившийся на крутом берегу Немана, на самой тогда окраине этого прекрасного городка, оставил самые хорошие воспоминания. Я там бывал и позже неоднократно. Моя влюбленность в эти места не прошла и поныне.

Месяц пропущенных занятий дал себя знать — опять нужно было восполнять пробелы. А тут ещё подвернулась дополнительная возможность подработать. В одной из вечерних школ появилась вакантная должность учителя черчения. Зарплата невелика, но упускать её мне не хотелось — не повредит. Решил попробовать себя и в этой роли. Тут было несколько иначе, чем в моей ШРМ-25. Заинтересованных в знании черчения было совсем мало.  Взрослых было всего два-три человека, а шпанистых недорослей хватало. Помню, одного такого мне пришлось в буквальном смысле выбрасывать из класса. Мой предмет был  настолько второстепенным, что другие учителя, классные руководители меня  просили «только не портить показатель успеваемости». Даже в тех случаях, когда у меня просто не поднималась рука на положительную оценку, в годовой ведомости педсовет выводил «тройку».

Почему-то принято считать предмет «Сопротивление материалов» (Сопромат) очень сложным и одним из самых не любимых студентами. У меня он никогда не вызывал никаких проблем, но, как это ни странно, именно сопромат лишил меня стипендии на целый семестр. На экзамен я шел совершенно уверенным  в успехе. Вытаскиваю билет — всё мне знакомо, кроме одного вопроса: «Кручение тонкостенных стержней». Эта тема рассматривалась на последней лекции, а я её пропустил и посмотреть не удосужился. Понадеялся «на авось». Ответами на другие вопросы я исписал всю доску так, что живого места не оставалось. Преподаватель бегло взглянул на написанное: «Это можете стереть и давайте методику расчета тонкостенных стержней на кручение»... Мне пришлось признаться, что я пропустил его лекцию и вопроса не знаю. «Придется придти ещё раз». Через день, при повторной сдаче, я уже промашки не допустил, но в зачетной книжке он мне вывел «удовлетворительно» (в зачетной ведомости к  диплому у меня по сопромату стоит оценка «хорошо», но тогда это уже никакой роли не играло).

Ещё один семестр я остался без стипендии из-за отказа сдавать экзамен по политэкономии, которую не переносил и не учил. Под давлением деканата мне пришлось решать вопрос о сдаче в индивидуальном порядке. Преподавательница, очень милая женщина (я даже запомнил её фамилию — Кадетова), упрекнула меня в отказе придти на экзамен и начала задавать мне вопросы, не веря в то, что я ничего не знаю. Оказалось, что я кое-что знаю, и она поставила мне отметку, которая меня вполне удовлетворила.

В нашем потоке на факультете почти все были комсомольцами и двое - членами партии, но в целом партийной активностью и, тем более, особой политизированностью никто не отличался. Даже имели место в нашей среде такие действия, за которые многие могли бы серьезно пострадать. Характерен, в частности, эпизод с «похоронами» нашего однокашника Иосифа Кунина: подняв его за руки и ноги, медленно раскачивая, мы двигались в процессии по коридору и при этом похоронной мелодией  напевали - «умер наш Иося, нам жалко его...». Это происходило в те времена, когда ещё была свежа память о недавно скончавшемся Иосифе Виссарионовиче.  В этой связи запомнился траурный митинг и особенно выступление профессора Гавриленко (Теоретическая механика), который  не представлял, «как мы теперь будем жить без нашего отца и учителя» и буквально заливался от горя слезами....

Курить я начал еще во время войны, а в институтский период был уже заядлым курильщиком. В то время все домашние дела я сдвигал на вечер, который у меня часто заканчивался далеко за полночь. Утром у меня времени всегда было в обрез. Проглотив стакан чая (а чаще и без него), я закуривал и с папиросой в зубах бежал к троллейбусу. Иногда вскакивал  в него чуть ли не на ходу... Задыхаясь от бега и дыма, я на считанные секунды впадал в полуобморочное состояние и, возможно, не мог бы удержаться на ногах, если бы не успевал за что-нибудь ухватиться.  Впервые в жизни я почувствовал тогда вред курения. После нескольких таких случаев я начал приучать себя вставать раньше и закуривать только после прихода в институт. Постепенно я приучил себя и завтракать до выхода из дома. Позже всё это у меня вошло в систему и, когда я уже окончательно привык к такому режиму, о вреде курения начал забывать и курить не бросал.

 

***

Особо хотелось бы остановиться на военной подготовке, которой в те времена уделялось большое внимание. В нашем институте была военная общевойсковая кафедра, которую возглавлял  полковник Крицкий. Преподавателями были ещё два полковника, Редькин и Усов, один из которых читал нам курс «Обозно-вещевое снабжение армии». В институте с текстильной направленностью была явная ориентация на подготовку интендантов.  Занятия на военной кафедре обязан был посещать только мужской состав студентов, а на механическом факультете ребят было около половины. Занятия проходили на полном серьезе, но без забавных происшествий не обходились. Полковник Усов был большим  любителем точных формулировок и всегда требовал, чтобы мы их записывали дословно. Так, читая раздел «Армейская обувь», он приказывает : «Пишите! Армейские ботинки состоят из двух частей. Записали? Дальше! Это верх и низ обуви. Записали?... Верхом обуви называется то, что пришивается к низу. Записали?... Дальше! Низом обуви называется (пишите, пишите) то, что пришивается к верху. Всё записали? Повторить?...». Вот такие перлы выдавались регулярно. Из всего теоретического курса мне удалось запомнить только две  вещи: ткань гринсбон используется для пошива солдатских кальсон, а на генеральские шинели идет драп-кастор цвета морской волны.

Конечно, кроме вопросов интендантства мы изучали и стрелковое оружие, и химическую защиту, и что-то ещё. Были и учебные стрельбы в тире, в подвальном помещениии института.  Но центральным событием следует, думаю, считать летние общевойсковые сборы 1953 года, в которых приняла участие вся мужская часть студентов третьего курса всех факультетов ЛТИ, не меньше 50 человек — полноценный взвод.  Кроме нас было сформировано ещё два или три взвода из студентов других учебных заведений.  Командовал сборами наш полковник Крицкий.  Приписаны мы были к механизированной части, расквартированной на Карельском перешейке, в двенадцати километрах от станции Кирилловское Выборгского района, в 100 километрах от Ленинграда. Тогда туда ещё не проникла цивилизация, и карельская природа сохранила во многом свою первозданную прелесть. Даже присутствие воинской части на этом почти не отразилось, хотя там были соответствующие службы, стрельбище и большой полигон. Я вспоминаю эти сборы как пребывание ещё в одном  санатории.  Такого здорового режима я не соблюдал никогда в жизни.  

 

 

Я и Олег Пономарев

на сборах летом 1953 года

 

Были, конечно, и тяжелые дни, но всего не более пяти  за все сборы. Это было тогда, когда нас учили окапываться, поднимали по тревоге, а самым неприятным был марш-бросок  с полной выкладкой в противогазах (правда, в этом случае мы нашли простой способ облегчить ситуацию: просто отсоединяли гофрированную трубку от коробки, оставляя её конец в сумке). В остальном же всё было хорошо. Стрельбы меня не привлекали: в мишени я не попадал даже при стрельбе из автомата веером. А вот занятия геодезией интересовали и не зря: многое мне в дальнейшем пригодилось.  Ещё весной мне удалось приобрести в комиссионке  зеркальный фотоаппарат, и я с интересом  стал его осваивать. На сборах он был при мне. Правда, фотографировать на территории не разрешалось, но кое-какие снимки удавалось сделать в окрестностях. Моим помощником и наставником был мой однокашник Олег Пономарев, обладавший несколько большим опытом. Все пленки мы смогли проявить только после возвращения в город и только тогда обнаружили, что многие из кадров никуда не годятся. Но несколько снимков оказались приличными. На представленных здесь фотографиях мы постарались запечатлеть себя на фоне карельской природы (жаль, что тогда мы ещё не владели цветной фотографией).

Заниматься фотографией мы могли только  вечером, но так как наши сборы были в июне — июле,  то благодаря «белым ночам» нам кое-что удавалось снять при достаточно хорошем освещении.  

 

Сборная группа

любителей фотографироваться

из нашего взвода   

 

Командиром взвода у нас был офицер, но очень многое он передоверял своему помощнику - старшине Мухину, который со всей решимостью взялся  за наше воспитание в соответствии с Уставом. Но нам это не очень нравилось, хотя ничего противозаконного он не совершал. Свой протест мы выражали своеобразно. Обычно мы делали утреннюю зарядку на стадионе части, после чего совершали пробежку в несколько кругов  по беговой дорожке. Круги он нам постепенно добавлял, и мы решили как-то это изменить. После команды «Бего-о-ом, марш!» мы побежали, но... на месте. «Отставить!» и опять - «Бего-о-ом, марш!». Всё повторилось ещё пару раз. Протест был молча воспринят. Мы, осмелев, но теперь уже в шутку провели ещё и другой своеобразный демарш. Мухин привел нас строем в столовую и, когда каждый уже стоял на своем месте,  скомандовал: «Головные уборы снять!». Выполняя его команду, мы дружно хлопнули пилотками по столу. Мухин был человек неглупый, и при повторе уже не отреагировал, но взял на заметку. Ещё одна наша выходка окончательно вывела его из терпения, и он доложил взводному, а дальше пошло по инстанции. По правде говоря,  последний демарш не мог быть оставлен без последствий. В качестве строевой песни на музыку Дмитрия Покрасса мы спели нечто другое, не очень цензурное, но самое главное было озвучено в припеве: «...Когда нас в бой пошлет товарищ Мухин, и первый маршал в бой нас поведет.». От неприятностей нас избавило, возможно, то, что это было уже к концу сборов, в период неожиданного ареста Берии и утихавшей волны смятения после смерти Сталина. Но самым главным,  скорее всего, было то, что командовал сборами наш полковник Крицкий, а ему раздувать эту историю со своими подопечными было совсем не нужно.

 

***

  Перед поступлением в институт я работал в СКБ ТМ на заводе «Вулкан», но и став студентом, я сохранил связь с заводом: выполнял  отдельные разработки по трудовому соглашению или с оформлением на временную работу. В каникулы и на машиностроительной практике я, естественно, этой возможности не упускал. Кроме того, что это материально меня очень устраивало, я ещё и получал возможность расширения своих контактов со специалистами. Так, с уходом на пенсию Бориса Ивановича  Митропольского заведующим кафедрой проектирования стал Виктор Федорович Усачев, бывший до этого директом  СКБ ТМ, хорошо знавший меня по работе. С будущим доцентом кафедры проектирования Петром Петровичем Добровольским я познакомился ещё при совместной работе над проектом малогабаритной чесальной машины у Э.А.Копелевича.

 

 

На практике в 1953 году

в своем старом коллективе

на заводе "Вулкан" в СКБ ТМ.

 

Я не искал для себя каких-либо привилегий от этих контактов, но то, что я мог свободно общаться со специалистами на равных, подкрепляло во мне уверенность в себе, и в студенческий  период обеспечивало возможность трудоустройства и заработка, в котором я постоянно нуждался. Бывало, что в паузах или в выходные я брался ещё и дополнительно за  разнообразные работы (чинил электропроводку, пилил дрова и т.п.).

 

***

С третьего курса пошли специальные предметы, некоторые из которых не требовали у меня больших затрат времени. Иногда достаточно было просто прослушать лекции. Это позволяло мне уделять больше внимания тому, что я считал более важным. Очень серьезно я относился к производственной практике, которую мы проходили в основном на  ленинградских предприятиях.

Особенно хотелось бы отметить практику на прядильно-ниточном комбинате имени Кирова и не только потому, что там я познакомился со своей будущей женой (с которой вот уже скоро 60 лет мы живем в мире и согласии), а ещё и потому, что эта практика была,  пожалуй, наиболее полезной из тех, которые проходили на текстильных предприятиях. Особенно интересным для меня там было изучение организации ремонтных работ, где чёткому порядку обеспечения запасными частями придавалось первостепенное значение. За основу в системе обеспечения принимались статистические данные и исследование причин выхода из строя (характера поломки или износа) деталей с последующей разработкой рекомендаций повышения их надежности и долговечности. Эта система многие годы уже работала на комбинате и прекрасно зарекомендовала себя  Организовал и поддерживал её один из старейших работников комбината, механик Седов. Принципиально такая система не нова, но на текстильных предприятиях распространения она не имела (во всяком случае, мне не встречалась). А это, как я понимал, просто необходимо для текстильного оборудования, длительно работающего в непрерывном круглосуточном режиме. (Не буду останавливаться на подробностях, но отмечу только одно — в рабочий период все мои попытки внедрить эту систему на вновь строящихся и вводимых в эксплуатацию предприятиях химволокна успеха, к сожалению, не имели).  

 

***    

Вне Ленинграда была одна-единственная практика. Она проходила в 1955 году в Ташкенте. Там было всего четыре места, и я эту возможность не упустил. Я считал, что другого такого случая побывать в Средней Азии может не оказаться. Жалеть мне не пришлось.    Завод «Таштекстильмаш» начали строить перед самой войной, функционировать он стал в 1941 году на базе оборудования, эвакуированного из Ростовского завода сельхозмашин. В 1946 году завод, перейдя на продукцию мирного времени, полностью переключился на изготовление прядильных и ровничных машин различных типов и в короткий срок освоил их серийный выпуск. В период нашей практики завод уже работал на полную мощность. Наибольшее впечатление на меня произвело чугунолитейное производство. Резкий контраст с тем,  что я видел на «Вулкане». На «Таштекстильмаше» основной цех представлял собой светлое многопролётное помещение с хорошей вентиляцией, и самое главное — никаких завалов  формовочной земли. Два кольцевых конвейера: большой — для одиночных крупных деталей и малый — для средних по размеру или набора мелких деталей. Оба конвейера разделены на четыре основные зоны: формовка, заливка, охлаждение и выгрузка опок.   Механизирована подача моделей и стержней. Формовочная земля подается к месту формовки пневмотранспортом, и её избыток проваливается через решетчатый пол на транспортер. Зона заливки — непосредственно у вагранки. Следующая зона — охлаждение. Выгрузка опок и очистка литья в зоне, противоположной заливке. Здесь на виброподдоне отработанная земля отделяется от деталей, через решетчатый пол проваливается на ленту транспортера и удаляется в отвал за пределы цеха. Интенсивная вентиляция с пылеулавливанием обеспечивает температурный режим и чистоту воздушной среды. Я так подробно останавливаюсь на этом только потому, что ничего подобного до этого я не видел, и цех для меня был очень интересным и познавательным. В настоящее время, возможно, и это уже устарело.                                                             

Остальное на заводе меня не очень интересовало, кроме, конечно, чайханы и шашлычной. Помню, что большая порция плова тогда стоила 5 рублей, а одна палочка шашлыка из баранины стоила 1 рубль 40 копеек. Всё это было очень вкусно и, самое главное, сытно: порции плова или трех шампуров вполне было достаточно на целый день. Правда, процесс приготовления шашлыков выглядел не очень аппетитно: узбек-шашлычник черными от угля руками, периодически вытирая их о засаленный фартук, доставал из лохани куски мяса, нанизывал их на шампуры, резал тонкими колечками лук и раскладывал его на уже готовое сочное и хорошо прожаренное мясо...  (Примерно лет через 20-25 мне доводилось  бывать в Ташкенте, Навои, Бухаре и Самарканде. Ел я и тогда шашлыки и плов, но всё это было уже совсем не то...)           

Конечно, я не упустил возможности хорошенько в первый свой приезд узнать Ташкент, с которым немного был знаком по маминым рассказам, литературе, географии и газетным публикациям. Запомнилась мне старая часть города, где казалось, что в узких и кривых улицах со сплошными дувалами невозможно разминуться даже двум арбам. Где кончается дувал и начинается стена  жилого строения — местами было невозможно определить. Жизнь была там полностью скрыта от посторонних глаз, только тявканье собак, невнятные шумы и запахи давали понять, что она теплится.  Однажды из-под  ворот выскочила маленькая собачонка,  полаяла на меня и после того, как я на неё цыкнул, спряталась обратно. Не прошел я и трех шагов, как она, тихонько подбежав, рванула мою штанину и тут же скрылась.  На одной из таких улиц я увидел кузницу, самую настоящую кузницу. Она была прямо открыта с улицы в проеме стены, в приямке. Это был не музейный экспонат, там работали. (Такую кузницу я и представлял себе в свое время, после того как прочитал рассказ о злом мальчишке, работавшем подмастерьем, который прижег ноздри верблюду, заглянувшему с улицы). Я никак не ожидал, что это ещё можно увидеть в натуре. Но не только  это. Оказывается, что и при советской власти  некоторые женщины носили сетчатую паранджу. Женщины в парандже и сидящие на корточках мужчины на людных улицах Ташкента тогда воспринимались мной, как выходцы из далекого прошлого. В Ленинграде ничего подобного я не встречал. (Сейчас другое дело, различные манеры бытуют и в «культурной столице». Частенько можно видеть мужиков, сидящих на корточках в людных местах, на остановках или у магазина, да и восточные одеяния уже не экзотика).

Тогда в Ташкенте многое, даже в центре, сохранилось с дореволюционных времён, но уже достаточно отчетливо начала проявляться тенденция к обновлению. Из-за недостатка времени мне удалось далеко не всё  увидеть, да и не всё запомнилось, но вот оперный театр меня впечатлил.  Прекрасное  здание выделялось  не  только  архитектурой,  но  и  отделкой с использованием традиционных восточных мотивов.   

 

 Оперный театр имени Алишера Навои в Ташкенте,

построен в 1947 году по проекту академика архитектуры А.В.Щусева

 

Внутренние интерьеры смотрятся потрясающе. Я, пожалуй, больше внимания уделил осмотру разнообразных панно, выполненных в технике резьбы по ганчу, чем спектаклю, на который пришел. (Во время землетрясения в 1966 году значительная часть строений в центре Ташкента была повреждена. Особенно пострадали старые строения, а вот  театр устоял, хотя и находился  не так уж и далеко от эпицентра).

 Мемориальный комплекс "Мужество"

на месте эпицентра землетрясения 1966 года в Ташкенте.

 

Вполне  естественно, что, будучи в Ташкенте, я при первой же возможности посетил своих родственников, живших тогда на одной из центральных улиц города, носившей с 1899 года имя  А.С.Пушкина (сейчас об этом напоминают одноименные памятник на площади и станция метро, находящаяся на её продолжении - в 2008 году она переименована в улицу «Независимости»). Тогда эта улица не производила впечатления центральной. Она была достаточно широкой и напоминала бульвар. Почти напротив дома, где жили Буссели, прямо по оси улицы находился фонтан со скульптурной группой детского хоровода. Вдоль тротуаров, с той и другой стороны тянулось по плотному ряду больших деревьев, кроны которых почти смыкались, спасая от летней жары. Трудно поверить, что было время, когда по Пушкинской ходил трамвай. При мне никакого транспорта вообще почти не видно было. В те времена, как мне помнится, вся Пушкинская была застроена преимущественно небольшими одноэтажными  домами с внутренними двориками. Таким, по крайней мере, был небольшой домик, где жили Буссели. Во дворе были два  или три дерева, цветник и, если я не ошибаюсь, водоразборная колонка. Похоже, что дом был двухквартирный, но вход к Бусселям был отдельный, со двора через маленькую кухню. За кухней следовали одна за другой ещё две комнаты, а из последней был вход в третью комнату, расположенную под прямым углом к предыдущим.  Окна из последних  двух комнат выходили на улицу. Комнаты — сказано громко: это были комнатушки.  Как там размещалась семья Бусселей...? Ада Львовна предложила мне у них пожить на время практики, но я с благодарностью отказался (у меня было место в общежитии ташкентского текстильного института).  Чтобы представить их тесноту, приведу только один казусный эпизод, произошедший со мной. Прилегающая к кухне комната играла роль столовой, средину (и почти всё пространство) которой занимал стол. Ближе к стене стоял диван. Чтобы пройти вдоль стола и не беспокоить кого-то, сидевшего ближе к окну, я протискивался между столом и диваном, присаживаясь на него. Пройдя стол, я почувствовав что-то неладное, оглянулся и … готов был провалиться сквозь землю!  Бабушка Дора заготовила к обеду беляши и, подстелив салфетку на диване, выложила их до жарки, накрыв другой салфеткой. С трудом пролезая лицом к столу и не глядя назад, я отбросил верхнюю салфетку, не подозревая о её назначении, и таким образом «прошелся» по всему сырому тесту с начинкой... Кроме испорченного обеда и всего прочего, я ещё и добавил хозяйкам хлопот с чисткой моих брюк. Я до сих пор испытываю чувство неловкости, вспоминая причиненные мною тогда неприятности.   На такой трагикомической ноте я закончу свои воспоминания о практике в Ташкенте. (Спустя более 20 лет мне довелось побывать у Бусселей в Ташкенте. После землетрясения 1966 года город уже полностью оправился. Целые кварталы были отстроены заново новыми современными домами со всеми удобствами. Новые кварталы помогали отстраивать специалисты из многих городов СССР, и позже этим районам давали названия по названиям городов, оказавших помощь Ташкенту. Так Буссели получили квартиру в Ленинградском квартале в центре Ташкента, поблизости от Алайского базара. А разрушенной землетрясением Пушкинской улицы я не узнал — она стала совсем другой).

 

***

До защиты дипломного проекта оставалось меньше половины года. Наш поток на механическом факультете разделили на две группы: «ткачей» и «прядильщиков», но это носило весьма условный характер, так как и в этом случае охватить всё многообразие текстильного оборудования было абсолютно нереально. Поэтому всё сводилось к общему теоретическому знакомству в основном с особенностями наиболее характерных типов технологического оборудования и только для производства натуральных волокон. 

 

Группа "прядильщиков" почти в полном составе.

Механический факультет ЛТИ им. С.М.Кирова. Выпуск 1956 года

 

Пару обзорных лекций по истории создания машин и аппаратов для отрасли химических волокон нам прочитал главный инженер завода имени Карла Маркса Николай Михайлович Дмитриев, ставший несколько позже руководителем моей дипломной работы. Учебный процесс вошел в стадию завершения. Все курсовые работы выполнены. Экзамены все сданы.   Мне предстояла работа над дипломным проектом на тему «Крутильная машина для волокна ХЛОРИН», и я начал думать, как и где собирать материал. В те времена производство химических волокон осуществлялось на не очень доступных предприятиях. Да и открытая информация была в очень ограниченном объеме и весьма скупого содержания. Крутильная машина мне в принципе была известна, но я совершенно не представлял, в чём её особенность именно для этого волокна, о котором я ничего, кроме названия, даже не слышал.  После почти безуспешных поисков я решил сам сформулировать себе задачу и, исходя из этого, решил в проекте машины сосредоточиться на разработке механизма подъема кольцевой планки, о чём и доложил своему руководителю. Я рассчитывал на критику или на одобрение, но его реакция была для меня совершенно неожиданной. Он не стал смотреть мои проработки и слушать мои планы, а буквально ошарашил меня своим предложением: «Приходи-ка на завод и оформляйся на работу».

В феврале 1956 года я был принят на временную работу на  ленинградский машиностроительный завод имени Карла Маркса и зачислен в штат второго отдела СКБ, которым руководил Василий Иванович Семенов, один из старейших и заслуженных конструкторов завода (в самом начале тридцатых годов он был премирован лично С.М.Кировым автомашиной ГАЗ-А за создание первой отечественной сетевязальной машины, защищенной а.с. № 42248). Я не знаю, как расценивал мои возможности Семенов, но он сходу загрузил меня работой выше головы. Вывалив на стол с десяток папок с документацией и чертежами, дал мне несколько дней на ознакомление. Всё для меня было совершенно ново. Это была машина для производства капроновых нитей, состоящая из повторяющихся вертикально 48 раз одинаковых технологических цепочек (рабочих мест), начиная от загрузки в зону плавления полиамидных гранул и кончая намоткой уже сформованных и охлажденных нитей на бобину.

Задача была сформулирована коротко, но чётко: сохранить габариты машины,  увеличив в два раза число рабочих мест, не нарушая их технологические функции (иначе говоря, вдвое уменьшить шаговое размещение рабочих мест). Я с увлечением принялся за эту работу и, как  позже понял, мне очень помогло то, что я не знал истории создания этой техники, и надо мной не тяготели никакие традиции. Поступил я очень просто, разместив несколько рабочих мест в шаге 350 мм (вместо 700, как было у прототипа), приступил к проработке коммуникаций и приводных систем, а затем начал строить несущую конструкцию. Семенову и Дмитриеву понравился мой подход и, почувствовав их поддержку, я поинтересовался, когда теперь смогу вернуться к своему дипломному проекту. На это получил очень порадовавший меня ответ:  «Продолжай работу — это и будет твоим проектом».

Постепенно я познакомился поближе со всеми сотрудниками отдела, общая численность которых была около 20 человек, и у каждого был уже совершенно сложившийся круг обязанностей, за рамки которых они не выходили. Состав почти полностью был женским. Две пожилые женщины занимались только вопросами тары и упаковки практически всей продукции, выпускавшейся заводом. В обязанности ещё двух женщин входило рассмотрение текущих технических вопросов по изготовлению веретен и крутильных колец и по обработке на эти изделия заявок заказчиков (правда, ни одного решения самостоятельно, без согласования с шефом, они не принимали). Номенклатура веретен и колец была большой, т.к. на многих текстильных предприятиях ещё эксплуатировались разнообразные машины, которые уже давно никто в Союзе не выпускал, но производство запасных частей для них сохранилось за заводом Карла Маркса. Две или три девушки работали копировщицами и всегда были загружены до предела своих возможностей (в те времена никакой оргтехники не было и в помине). Ещё два или три человека были постоянно заняты составлением различных ведомостей, разовых спецификаций и т.п. рутинной работой. В этом коллективе был только один пожилой мужчина, который, практически на автономных началах, занимался запасными частями к льнопрядильным машинам,  снятым с производства чуть ли не с довоенных времен. Остальные выполняли различные разработки под непосредственным руководством начальника отдела. Меня несколько удивляла такая весьма расплывчатая  специализация отдела и метод распределения работ, хотя я не очень вникал и совсем не задумывался над  организацией работ в отделе, а был занят своим делом.

Я не помню, знакомили ли нас в институте с такими понятиями, как «Исходные требования», «Техническое задание» и другими основополагающими документами, определяющими конечную цель и, в первую очередь, техническую, экономическую и эргономическую обоснованность создаваемого изделия. В данной ситуации у меня ничего подобного не существовало. Разработка была инициативной и выполнялась она в расчете, что потребитель наших машин примет то, что мы в состоянии предложить. Таким образом основная доля ответственности ложилась на создателя машиностроительной продукции, предназначавшейся для другой отрасли. Ничего этого я тогда не знал. Меня увлекал сам процесс и направляла необходимость сделать приличный дипломный проект.  Самый сложной для меня была разработка приемно-намоточной части машины. Более плотное размещение рабочих мест определило необходимость в создании принципиально нового  типа несущих конструкций  (остова машины) и трансмиссионных передач, обеспечивающих абсолютную синхронность скоростей рабочих органов всех рабочих мест. Мне удалось найти очень удачное решение  конструкции картеров винтовых зубчатых пар трансмиссионных передач и опорной части механизмов намотки, что позволило использовать эти элементы не только по своему назначению, но и как надежные связующие части остова машины. В связи с этим  достигалась возможность чуть ли не вдвое снизить расход металла в пересчете на одно рабочее место (правда, удвоить число рабочих мест не получилось — в двух местах машина пересекалась  со  строительными элементами здания, и вместо желаемых 96 рабочих мест в заданных габаритах  разместилось только 92). При разработке возникли проблемы и теоретического характера, которые я решить был не в состоянии. Высокоскоростные рабочие органы машины (более двух тысяч оборотов в минуту) могли повлиять на вибрационную устойчивость значительно облегченной по массе конструкции машины. Расчет выполнили специалисты ленинградского политехнического института, которых, пользуясь своими связями, подключил мой руководитель. Тогда это делалось без излишнего бюрократизма, в рамках творческого сотрудничества, буквально на основании обмена письмами. В этом обе стороны были заинтересованы практически в равной степени — специалисты института были заинтересованы в практическом использовании своих научных разработок с дальнейшим реальным внедрением результатов в промышленности. (Сейчас это делается только за деньги).   Проверку расчетных данных провели на специально изготовленном  для этой цели стенде.

Несколько оригинальных разработок дополнили мой дипломный проект. Наиболее интересными дополнениями были плавильно-формовочное устройство с полупроводниковым обогревом и плунжерный гидравлический вариатор.  На защиту дипломного проекта были представлены светокопии подписанных мною чертежей с резолюцией  Николая Михайловича Дмитриева: «К защите». Мои разработки в дальнейшем были использованы в рабочем проекте, и эта машина позже фигурировала как «Плавильно-прядильная машина для капроновой нити» под маркой ПП-350-И, а в зачетной ведомости к диплому так и осталась запись: «Защитил дипломный проект на тему: Крутильная машина для волокна «хлорин». Но это уже не имело никакого значения.

В моем дипломе (К № 675927) значится: «Решением Государственной экзаменационной комиссии от 14 июня 1956 года... присвоена квалификация инженера-механика-конструктора по специальности «машины, аппараты и установки легкой промышленности». Основной этап моего образования, который я считал первоочередной и наиважнейшей задачей, завершился. Путь был затяжной, извилистый и не из легких, но конечный результат меня полностью удовлетворял. Ещё до поступления в институт я уже работал на инженерных должностях и чувствовал, что в ряде случаев не уступаю некоторым дипломированным специалистам. Теперь же и чисто формально я приобрел статус ИТР. Я начал себя чувствовать намного уверенней и мог смелей выдвигать и отстаивать свои убеждения. Мне легче стало работать. Ровно через месяц мне должно было исполниться 28 лет, и наконец-то я смог по-настоящему заняться делом, которое пришлось мне по душе. С такими мыслями я покинул стены Ленинградского  Текстильного Института имени С.М.Кирова

***

Впервые за всю предшествующую историю механического факультета все ленинградцы были распределены в Ленинграде. Только на заводе имени Карла Маркса из нашего выпуска  трудились долгие годы восемь человек, в числе которых, кроме меня, были Леонид Зельдин, Александр Форер, Николай Васильев, Мария Краковская, Гуна Лагздыня, Василий Шестухин и Олег Пономарев.  Ещё несколько наших сокурсников выбрали себе места работы  на заводе «Продмаш» и  на  некоторых других предприятиях Ленинграда.

Не все приобщились  к конструкторской деятельности. Значительная группа из нашего выпуска нашла себе достойное место в научной сфере смежной отрасли — в системе производства химических волокон, в таких институтах, как ВНИИВ и ГИПРОИВ в Мытищах, филиал ВНИИВа в Клину и ВНИИМСВ в Калинине (Твери). Практически со всеми из них мне доводилось встречаться в работе.

Остальные разъехались в разные стороны нашей обширной страны. Сейчас уже трудно восстановить в памяти все города, куда забросила судьба моих однокашников, но точно знаю, что они работали в Пскове, в Туле, в Петушках Владимирской области, в Кузнецке Пензенской области, в Риге, в Керчи, в Баку... В те времена проблем с трудоустройством не существовало и в помине и, насколько я помню, недовольных  распределением (которое было обязательным) не наблюдалось.

В 1971 году исполнялось 15 лет нашему выпуску. Идея отметить юбилей возникла на заводе имени Карла Маркса и была подхвачена практически всеми, кто оставался в Ленинграде.  Была сформирована группа организации, в которую вошли Мария Краковская, Леонид Зельдин и я.  

Группа выпускников 1956 года на банкете

по случаю пятнадцатилетия окончания механического факультета

Ленинградского Текстильного Института имени С.М.Кирова.

 

Нам удалось установить адреса наших однокурсников. Мы разослали им предварительные уведомления и согласовали с деканатом порядок и сроки проведения юбилейной научно-технической конференции факультета. Программой предусматривалось  несколько докладов информационного характера, встречи с преподавателями и просто встречи по интересам. Приезжие с удовольствием прошлись по памятным местам. У каждого было, что вспомнить.

В  конференции участвовал почти весь наш выпуск.  Если мне не изменяет память, то всего трое приехать не смогли. К сожалению, заключительную часть, включая   банкет,  некоторые наши товарищи вынуждены были покинуть раньше, им уже нужно было уезжать. На представленной фотографии - остальные участники встречи и доцент кафедры проектирования Петр Петрович Добровольский (в центре), мой коллега по работе на заводе «Вулкан»  ещё до института.                     

Это была первая и последняя массовая встреча бывших соучеников, объединившихся  общими задачами на пять коротких лет (тогда казавшимися очень длинными) под  крышей института, и также рассредоточившихся в дальнейшем в разных направлениях к своим новым, но уже индивидуальным  жизненным проблемам и ситуациям.

Со многими мои пути никогда больше не пересекались.

 

                                                                                                  Ноябрь 2013 года

 







<< Zurück | Gelesen: 448 | Autor: Якобсон Э. |



Kommentare (0)
  • Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
    Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich


    Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.

    Zur Anmeldung >>

dlt_comment?


dlt_comment_hinweis

Autoren