RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Григорий Дубовой

 

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО

Глава 1. Детские годы

Ещё в 1928 году партийный комитет завода, на котором работал отец, направил его работать в деревню. Партия решила усилить партийное руководство в сельском хозяйстве. 25 тысяч коммунистов были направлены в сёла для организации колхозов. Отец мой, рабочий во многих поколениях, к этому времени в сельском хозяйстве разбирался слабовато. Если выражаться точнее, то он о сельскохозяйственных работах никакого представления не имел. Сначала отец был в деревне один, а через год мать передала нашу квартиру в городе своей сестре, и наша семья отправилась на постоянное место жительства в деревню к отцу.


Так я стал сельским жителем. Первые шаги в своей жизни я сделал в деревне, на её благодатной ниве. Научившись ходить, я с сельскими ребятишками целыми днями пропадал на обширном подворье колхоза и в его производственных помещениях. Мы заходили в отсеки конюшен и коровников, где обитали маленькие жеребята, телята. В свинарнике играли с маленькими поросятами. Домой уходили только на обед. Затем появлялись дома только к ужину и на ночлег.

В холодное время с поздней осени и всю зиму мы играли под навесами, где хранились повозки, сани и сельскохозяйственный инвентарь, которым пользовались колхозники.


О жизни в первой деревне Кологлее Овидиопольского района помню очень мало. Думаю, что те или иные события, происшедшие в то время, я восстанавливал в своей памяти по рассказам старших. Расскажу об одном из них. Играя в нашем дворе около входа в погреб, в котором хранились колхозные продукты, я нашёл какую-то бутылку с непонятной жидкостью, похожей на чай. Отломив из камышового мата, которым был ограждён дворовой туалет, камышину, я сделал трубочку. Вложив эту трубочку в бутылку с жидкостью, я начал в неё дуть. В бутылке образовалась пена, которая дошла до горлышка, и её воздушные пузырьки начали лопаться, обрызгивая моё лицо. Если бы в бутылке был чай, как я думал, ничего бы страшного не было. Однако в бутылке была жидкость для травли крыс, которые безжалостно портили колхозные продукты. Колхозник, который принёс эту бутылку, обошёл наш дом и добросовестно залил во все норы, ведущие в погреб и дом, эту жидкость. Остаток жидкости он спрятал за камнем в траве, чтобы к концу рабочего дня занести её на склад, где стояла бочка с этой отравой. Однако я нашёл эту бутылку. Погода была жаркой, и последствия моей игры не заставили себя ждать. Жидкость с мышьяком, попавшая на одежду, начала испаряться и, вдохнувши её, я начал задыхаться, бросил бутылку в траву, побежал к маме. Когда я добежал к ней, у меня изо рта шла пена. Мать не поняла, что со мной случилось, схватила меня на руки и прижала к себе. Не прошло и минуты, как она почувствовало удушье и выбежала во двор. Удушье её не покидало. Начитавшись книг о газовых атаках, она подумала, что газы пустили из Румынии, граница с которой проходила у нашего села, через Днестровский лиман. Для облегчения дыхания она стащила с меня мою одежду и с себя кофточку. Дышать стало легче. Я ещё покашливал, но пена изо рта уже не шла. Осмотревшись немного, мать увидела, что люди, проходившие по дороге, шли совершенно спокойно. Версия газовой атаки отпала. Отдышавшись, я показал матери бутылку и трубочку, которыми я играл. Искупав меня и переодев в чистую одежду, она выпустила меня играть во двор. Сама она также вымылась, переоделась и постирала одежду. Это был первый сюрприз из тех, что приготовила нам деревенская жизнь.


Отец, приходя с работы домой, иногда садился за стол в комнате, вынимал из кобуры револьвер типа «Наган», чистил его и смазывал. После чистки револьвера он вкладывал его обратно, закреплял кобуру на ремне и уходил. Кроме основной работы в колхозе он в определённые начальником погранзаставы дни выходил на патрулирование границы, где в эти годы было неспокойно. Была ещё одна дополнительная работа, которую отец должен был выполнять по указу партии. В наше село приезжали люди из района. Одновременно с ними приезжали отряды чекистов. По заранее заготовленным спискам они заходили в дома зажиточных крестьян, которые не хотели добровольно вступать в колхозы, отдавать свой скот и сельхозинвентарь. В эти дома заходили также члены комитетов бедноты села. Они описывали и забирали всё имущество крестьян, владельцев домов. Эта акция называлась раскулачиванием. Крестьян, которых окрестили кулаками, арестовывали и отправляли в Сибирь. Отцу необходимо было присутствовать при этом. Он должен был всё имущество принимать на баланс колхоза. В эти дни, когда проходила акция раскулачивания, отец и мать переставляли кровать, на которой спали мы с братом, за печь, подальше от окна, откуда могли лететь камни обозлённых людей. Рядовые колхозники к отцу относились хорошо. Об этом свидетельствует произошедший случай. Чтобы уберечь колхозников от надвигающегося голода, отец небольшое количество кукурузы в початках сохранил в сараях у колхозников, пользовавшихся доверием. Весной эту кукурузу нужно было проветрить и просушить на солнце. Выбрали солнечный день и свезли её на колхозное подворье, чтобы просушить. Жившие рядом с подворьем единоличники – крестьяне, не вступившие в колхоз – выпустили своих свиней из хлевов. Свиньи побежали к кукурузе и начали её есть. Охранявший кукурузу человек их несколько раз отгонял, но свиньи возвращались вновь. Увидев председателя колхоза, то есть отца, идущего на обед, охранник пожаловался ему на единоличников. Отец, недолго думая, вынул из кобуры револьвер и застрелил двух поросят. Единоличник пожаловался в районный комитет на отца. Районное начальство прислало судью, и отца судили на открытом собрании колхозников. Кроме двух единоличников все выступающие колхозники говорили, что отец прав. Суд отца оправдал. Тогда ещё были суды, которые считались с мнением свидетелей. В этом же году, осенью, состоялась ещё одна сходка крестьян с районным начальством. После окончания уборочной компании, когда закончили хлебопоставки, состоялось празднование дня урожая. Районное начальство наградило отца большим гипсовым бюстом Карла Маркса, который был установлен в большой (летней) комнате нашей квартиры, под висящим на стене портретом товарища Сталина. Тумбочки под бюст у нас не было. Отец принёс из колхоза ящик из-под овощей и поставил его торцом на пол. Мать закрыла этот ящик простынёй. Так был сооружён постамент под бюст вождю пролетариата. Внутри ящика отец сделал полочку, на которую можно было со стороны стены положить запасы махорки, какие-то бумаги. А когда у нас появилась мелкокалиберная винтовка, то под бюстом великого вождя пролетариата хранились патроны от неё.


 

Единственная сохранившаяся фотография детских лет.

Снимок сделан в 1932году после выигрыша по облигациям 100 рублей.

Мать купила мне (слева) и брату вильветовые костюмы.

Это был единственный выигрыш по облигациям, единственный костюм

в моем детстве (я тогда донашивал одежду брата).


В Кологлее мы прожили около двух лет. За два года мать научилась хорошо справляться с работами, которые возникали в деревенской жизн. Она училась у крестьянок, как вести индивидуальное хозяйство, разводила кур. Жили мы в верховом доме. Так в деревне называли дома, у которых были чердаки. Не исключена возможность, что до нашего приезда здесь жил зажиточный крестьянин, который был выселен из деревни. О его богатстве можно было судить по дому. Да, на крышу с камышовой кровлей у него денег хватило, а на черепичную крышу и деревянные полы уже не было. Уплотнённый грунт основания пола был покрыт смесью раствора из глины и конского навоза. Образованная таким образом корка служила покрытием пола, которое держалось неделю, а затем процесс покрытия пола нужно было повторять.


Итак, когда в селе с кулачеством было покончено, организованному колхозу в Кологлее было присвоено название «Искра». Колхозники на перевыборах председателя правления колхоза избрали местного крестьянина Савелия Немченко, который два года учил отца вести сельскохозяйственные работы.


Решением районных властей отца переместили в другое село, Раксоляны.Там отец должен был создавать колхоз «Червоный интенсивник». Это село, как и Кологлея, находилось на берегу Днестровского лимана, но с другой стороны районного центра. Наше имущество перевозили на повозках. Да имущества-то было, как говорится, «кот наплакал». Две кровати, фанерный шифоньер, окрашенный жёлтой краской, деревянное корыто для стирки белья, корыто для теста. Ко всему этому – несколько чемоданов с одеждой. Родители не обзаводились вещами, так как считали, что через пару лет отец вернётся на завод, откуда был направлен на село. Да чего греха таить – денег в семье не было. Зарплата у отца была очень мала.


Сёла находились друг от друга на расстоянии до десяти километров. Поселились мы в таком же доме, в каком жили в Кологлее. Отличались дома только дворами. В прежнем селе дом находился на территории колхозных производственных помещений, а здесь был двор, в котором был ещё один крохотный домик-землянка, в котором жила семья в количестве семи человек. Землянкой домик назывался не потому, что он был в земле, а потому, что он был бесчердачным. Крыша была выполнена из брёвен, площади между которыми были заполнены чамуром с деревянными основами. Чамур – это смоченная земля, хорошо перемешанная с соломой. Кровлей служила та же глина, замешанная с конским навозом. В семье Цубенко был мальчик Грыцько, который был моим ровесником. С ним я очень скоро подружился, и он меня посвящал в дела, о которых я не знал. Например, от него я узнал, что если свинка на свинку запрыгивает, то скоро появятся маленькие поросята, а если бык забирается на корову, то скоро будет телёнок или два. А если папа с мамой штрикаются, то появится братик или сестричка, но не скоро. Для меня это было откровением. Спустя полтора года мой товарищ поставил меня в очередь из однолеток, которая собралась между колхозным инвентарём, всевозможными подводами и косилками. Старшие, восьмилетние ребята, скручивали цигарки (сигаретные самокрутки), разжигали их, и давали каждому мальчишке из очереди сделать одну затяжку, что мои пятилетние ровесники выполняли со знанием дела. Всё было налажено, пока не дошла моя очередь. Я видел, как курил мой отец. Почему-то думал, что все взрослые курят. Я был убежден, что когда буду взрослым, обязательно буду курить. В играх, где нужно было показать, что я взрослый, я скручивал какой-то листик бумаги, а при отсутствии оного – сорванный листик с куста, и с важным видом брал его в рот. Когда мне сунули в рот цигарку, я не знал,что с ней делать, а когда старшие прикрикнули на меня: «Давай быстрей, ты не один!», я понял, что от меня ожидают каких-то действий. Но каких – я не знал. Решил, что нужно подуть. Подул с такой силой, что дымящийся табак вылетел из бумаги и разлетелся по большой площади на траве. Оплеуха старших не заставила себя ждать. С рёвом я убежал домой. Старшие и ровесники быстро разбежались, боясь возмездия работающих невдалеке колхозников. Однако курить я всё-таки научился не без помощи Грыцька. Нет, не потому, что не мог без курения жить. Наоборот. Курить было противно. Но у меня, видать, гены отца не спали. Я ещё с тех лет переживал, когда кто-то что-то умеет, а я не умею. Мне кажется, что у отца была эта черта ярко выраженная. Он мог что-то покрасить с хваткой настоящего маляра, починить что-то из мебели, как столяр, в эвакуации он меня научил починять, подшивать валенки, на обувь ставить набойки, латки, как настоящий сапожник. Там же он руководил артелью металлистов со знанием дела, хотя сам металлистом никогда не был. Может быть, я уже тогда взял эту черту характера отца осваивать то, что хотел освоить. Я вытряхивал из махорочных пачек отцовского запаса махорку, не вскрывая пачку. Грицько у своего отца брал листики табака, которые тот выращивал на огороде, а затем сушил. Я этот табак ножницами резал. Двух-трёхдневный запас табака и махорки хранился в сарае. Курили мы до тех пор, пока мой брат не накрыл нас на горячем, когда под стогом соломы застал нас курящими. Брат угрожал мне, что расскажет отцу, но не рассказал. Очевидно, потому, что я знал многие его проделки и часто выручал его, когда ему грозило наказание. Когда отец его бил, а это бывало, я начинал так орать, что мать просила отца прекратить порку. Однако курить я всё-таки бросил.


У нас в семье подходило праздничное событие. Брат был зачислен учеником первого класса, хотя ему ещё не было семи лет. Он был своенравным мальчиком, в котором кипела энергия. В нём одинаково сочетались хорошие и плохие качества. Он рано начал читать, читал много. Однако у него хватало времени где-то набедокурить или нахулиганить. Частенько приходил домой с синяками, были случаи, когда односельчане жаловались на него, если он за что-то колотил их отпрысков. Жаловались, что он с ватагами ребят делал  набеги на сады.

Родители с удовлетворением приняли весть о его зачислении в первый класс. Мальчика нужно было чем-то загрузить.


Мать поехала в город. Она купила ученику новое пальто, портфель, учебники для первого класса. Первого сентября мать повела его в школу. Конечно, он мог и сам пойти, он прекрасно знал село. Однако мать пошла с ним, ей просто было приятно его проводить в первый день учёбы в школе. В этом году выпустил своих питомцев-четвероклассников преподаватель младших классов, который был родом из этой деревни и сам закончил эту начальную школу. После четвёртого класса три года занимался в Овидиополе, а педагогическое училище окончил в Одессе. Односельчане его очень уважали. Рос он без родителей. Помогал родственникам, у которых жил, что ему давалось нелегко. Он был инвалидом с детства, после полиомиелита. Он победил болезнь, выжил, выучился и работал.


Родителей около школы собралось немало. У сельских ребят были сумки из мешковины, сшитые вручную заботливыми руками матерей. Брат, конечно, отличался одеждой от одноклассников. Все родители были удовлетворены, когда увидели подошедшего к первоклашкам преподавателя. Он подошёл к родителям, тяжело опираясь на палку, поздоровался с ними и поздравил их с началом учебного года. Затем он повёл детей в класс, который находился в одном из четырёх крестьянских домиков, выделенных под школу. Так брат стал учеником. Мать успокоилась. Приходя из школы домой, он брал книгу и читал. Затем садился за уроки. Утром уходил в школу. Небольшие осложнения, конечно, были. Брат по природе левша. Почему-то считалось, что левшу нужно переучивать, чтобы он умел писать только правой рукой. А вот это у брата не всегда получалось.


Немного погодя, когда он к осени надел новое пальто, сельские ребята его окрестили кличкой «Вшивый инженер». Об этом он рассказал матери. Мать сказала ему, что это они его обзывают от зависти, и велела ему не обращать на них внимание. Брат выполнил наставление матери.


Некоторых одноклассников такое поведения брата оскорбляло. Однажды в конце уроков один из мальчишек окатил из чернильницы-неразливашки его чернилами. Чернила залили всё пальто, которое он носил всего несколько дней. Брат подошёл к преподавателю и показал залитое чернилами пальто. Когда учитель сделал ученику замечание, тот укусил его за руку, которой учитель опирался на палку. Учитель выронил палку и упал. Ученик убежал. Брат его догнал, повалил и зверски избил, причём ухитрился выбить ему зуб. Чем он его бил – неизвестно, но увидев кровь, испугался и с плачем побежал домой. Сквозь плач он рассказал матери, что побил сильно мальчишку. Мать начала ругать брата. Но ругала недолго. Во двор вбежала мать побитого хулигана.

– Ой, лишенько, що вiн зробив з моїм хлопцем! (Ой горе, что он сделал с моим мальчиком!)


Мать перестала ругать брата и грубо выгнала голосившую крестьянку. Я единственный раз в её короткой жизни слыхал, чтобы мать так жёстко разговаривала с человеком. Чернила на пальто мать замыла, но пятна остались, пока брат из этого пальто не вырос. Донашивать пальто стал я, несмотря на пятна.


Теперь мы жили не на территории колхоза, а в деревне неподалёку от колхоза. Весной я с Грицьком большую часть дня проводили в колхозе, где с утра до позднего вечера производилась какая-то работа. Утром, когда запрягали лошадей, нам иногда давали поводья, чтобы мы подержали лошадь, пока запрягали первую. Это делалось не потому, что без нас не могли обойтись, а потому, что крестьяне с малых лет приучали своих детей не бояться животных. С апреля месяца, когда становилось тепло, родители Грицька забирали у него обувь, и он ходил босым. У меня забирали обувь в начале мая. Я очень часто простуживался. Жизнь в этой деревне почти не отличалась от жизни в предыдущей. Разве только тем, что мы, дети, росли, и наши интересы расширялись. Так однажды летом, когда были каникулы в школе, мы с братом пошли следом за строем пограничников, у которых за селом было стрельбище. На стрельбище нас не пустили, но мы устроились в отвесных кручах, откуда было слышно и видно пограничников, выполнявших стрельбы.


Мы так увлеклись увиденным, что не заметили, как пропустили обед. У брата была привычка всегда в кармане носить кусок хлеба. Этим хлебом он поделился со мной. Пограничники приходили повзводно. Отстрелявшись, они уходили. Мы оставались. Домой вернулись поздно вечером. Мать избегала всю деревню, разыскивая нас. Вернувшись домой, мы получили соответственную взбучку.


Осень пробежала быстро. Колхоз сдал государству положенное количество зерна, рассчитался с МТС (Машинно-тракторная станция) за выполненные станцией сельхозработы. По рекомендации райкома партии облземотдел направил отца на шестимесячные курсы директоров МТС в харьковскую сельхозакадемию имени Бойко. Мы остались жить в Роксолянах, отец уехал в Харьков. Заменил отца в колхозе его заместитель, житель этой деревни. К весне колхозники его избрали председателем правления колхоза. Все знали, что после окончания курсов отца направят в какую-то МТС области. В январе месяце 1935 года отец приехал на легковой машине ГАЗ-АА в сопровождении автомашины полуторки. К этому времени мать сократила количество птицы до минимума. Вещей и мебели, как и в прежние годы, было совсем немного. Всё поместилось в кузове полуторки. Мать простилась с соседями, проводить нас пришли председатель колхоза, парторг колхоза Семён Кацовский с семьёй. С этой семьёй наша семья дружила домами. Мы разместились в машинах, отец – в полуторке, мать – в легковушке, рядом с шофёром Лёней Зелингером, мы с братом – тоже в легковушке на заднем сидении. Наша машина защищала нас от холода навешанными Лёней на дверках специальными боковинами. Они надёжно защищали экипаж от ветра. В моей жизни это была первая поездка в автомобиле, о которой взахлёб я ещё долго рассказывал друзьям.


Мы проехали Одессу, не заезжая в город, и по грейдерной дороге поехали на северо-восток. Шофёр Лёня прекрасно говорил по-русски, но акцент был налицо. Он рассказывал о деревне Ватерлоо, которая находилась на равном расстоянии от Одессы и города Николаева. Сравнительно недалёко расположена она и от районного центра Березовки. Название Ватерлоо ничего общего не имеет с местом поражения Наполеона. Однако, как потом мы выяснили, все жители села знали, что их прародителей поселила здесь царица Екатерина Великая.

– Поживёте у нас, научитесь разговаривать по-немецки. У нас в селе многие не знают русского языка. В школе имеются русские классы и немецкие. В русских классах немецкий изучается как язык, в немецких классах – русский.


Зимняя дорога была хорошо укатанная, однако скользкая. Весь путь был преодолён за четыре с половиной часа. Мы въехали в село, не похожее ни на одно село, в котором мы жили. Одноэтажные дома были высокими, с большими крутыми крышами. Дома, красиво окрашенные, стояли по обе стороны прямой дороги, чуть втянутые внутрь двора от красной линии. Они все были отделены от дороги палисадниками, ограждёнными невысокими каменными заборами. Мы проехали производственный двор. Шофер сказал, что это МТС, машинно-тракторная станция, где собраны все сельхозмашины района. Здесь их ремонтируют, чтобы весь год они могли работать на полях. Через пару минут мы въехали во двор. Легковой автомобиль проехал вглубь двора и прижался к правой стороне, где стоял дом немного поменьше.

– В этом доме живу я, – сказал Лёня и остановил машину.


Грузовая машина также въехала во двор и остановилась. Отец вышел из машины, подошёл к легковушке, открыл дверку и помог матери выйти из машины. Мы с братом вышли самостоятельно и пошли за родителями. На пороге дома у крыльца стояли наши соседи. Отец представил им мать. Соседи также представились. Это были главный агроном МТС Фёдор Александрович Могильницкий с супругой Ниной Ивановной и главный механик Шалобот Николай Иванович с супругой Лидией Матвеевной. Отец открыл борта машины, один мужчина залез в кузов. Началась разгрузка машины. Женщины также включились в этот процесс. Мы с братом зашли в комнату. Комната была большая, с большими окнами, высокими потолками. Деревянные полы блестели свежей краской. Из большой комнаты вход был в спальную комнату, которая была поменьше. Здесь также были крашеные полы и также пахло свежей краской. В комнатах было тепло. Брат вышел во двор. Я в машине изрядно замёрз, и мне выходить из дома не хотелось. Когда Нина Ивановна увидела, что я одиноко стою у окна и скучаю, она подошла ко мне и сказала:

– Идём, я тебя познакомлю со своей дочерью.


Мы вышли из нашей комнаты, прошли коридор и зашли в противоположную дверь. Это была комната такая же, как наша, но она была одна, второй не было. В комнате стояли стол, стулья, кровать. Однако одной вещи, собственно не вещи, одной детали комнаты у нас не было – это лежанки. Лежанка – это особый вид полугрубка. Зимой он отапливал комнату, надолго задерживал тепло от кухонной плиты, где готовилась пища. Лежанка имела вид уложенной на пол печки. Она была так устроена, что на ней могли лежать даже взрослые. Зимой это очень приятно. В тёплое время года дымовые каналы лежанки перекрывались задвижкой, и дым от плиты уходил в дымоход, лежанка служила обыкновенной тахтой. В настоящее время на лежанке сидела девчонка. Она была занята своей работой. Около неё лежала старенькая кукла. Преклонный возраст куклы подтверждался отбитым носом на керамической головке и очень небольшим количеством приклеенных волос, оставшимся из некогда пышной шевелюры. Девчонка бегло бросила на меня взгляд, а затем продолжила свою работу.

– Аллочка, – сказала тётя Нина дочери, – это наш новый сосед. Познакомся с ним и покажи ему свои игрушки и книги, а я пойду помогу новой соседке.


Тётя Нина ушла. Я остался стоять посреди комнаты. Алла закончила свою работу, отложила какие-то лоскутки и обратилась ко мне.

– Ну, чего ты стоишь? Залезай на лежанку, здесь теплее. Меня зовут Алла. А как тебя?

Я ей сказал, что уже слыхал её имя, сказал как меня зовут и залез на тёплую лежанку.


Аллочка была моего возраста. В начале следующего учебного года мы должны были идти в первый класс. Она уже умела читать, немного писать. Читала она лучше меня, писали мы почти одинаково. Она была ниже меня ростом, черноволосая, на её в меру большой лоб падала аккуратная чёлка. Карие круглые глазки спокойно перемещались с предмета на предмет. Это была маленькая женщина. В настоящее время она шила новый сарафан кукле Нюрке. Обо всём, что она делала, она говорила не то Нюрке, не то мне:

– Вот сейчас мы сделаем вытачку, и сарафан будет совсем иначе смотреться, – говорила она, – а сейчас мы его немного укоротим, чтобы была видна красивая ножка.

Эта красивая ножка уже десять раз пришивалась и в последний раз, видать, не совсем удачно, потому что ступня была направлена несколько в сторону.


Я об этом сказал Алле и предложил ножку отрезать, а затем пришить правильно. Моя новая подружка моё предложение приняла не сразу, но, подумав, согласилась. Ножницы положили конец раздумьям. Расчистив ножку от струпьев, мы водрузили её на место, и Алла её пришила. Операция была завершена успешно. Я уже задумался, как залечить отбитый керамический нос, но моих познаний было мало в таком деле, и я решил промолчать. А жаль. Уж очень хотелось мне этим блеснуть. Моё первое предложение было оценено по достоинству. Аллочка соскочила с лежанки и побежала к своей матери похвастаться своей работой. Она здесь же решила поделиться своими лаврами и сказала, что я ей подсказал, как это делать. Разговор Аллы с её матерью я слышал через оставленную открытой дверь в коридор. Я ещё немного побыл в гостях у соседей и пошёл домой. Ко мне подошёл брат, который недавно вернулся с прогулки по новому селу. Он взахлёб мне рассказывал, что вокруг находится.


– А знаешь, недалёко от нас есть озеро с ивами, а чуть подальше – МТС. Ты знаешь, сколько там стоит комбайнов и тракторов? Я сам их не сумел сосчитать. Наверное, только папа знает, сколько их. Он ведь здесь директор, самый главный. А знаешь? Здесь совсем маленькие дети, ещё меньше чем ты, а уже разговаривают по немецки. Во!-

Я стоял и слушал об этих чудесах, жалел, что не пошёл с братом на прогулку.


Вечером я познакомился с ещё одной особой, проживающей в нашей квартире. Из школы пришла Верочка Шалобот, дочь главного механика. Она была старше меня и немного старше брата. Мать договорилась с ней, что на следующий день Верочка отведёт её в школу записать брата на занятия.


Верочка предупредила, что директора школы сейчас нет, и нужно будет обратиться к завучу. Фамилия её Чехет, она очень хорошая женщина и преподователь.


Утром мама с братом и Верочка отправились в школу. Я оделся, и мы с Аллой вышли во двор гулять. Алла как гид начала рассказывать о местах, которые мы проходили.

- Здесь, в этом доме, живёт шофер легковой автомашины Лёня, – начала свой рассказ Алла.

– Я знаю, – прервал я её.

– А откуда ты знаешь? – спросила она

– А мне Лёня вчера сказал.

– Ты смотри, не успел приехать, а уже столько знаешь!

– Да ничего я не знаю, просто он сказал нам – и всё.

– Ладно, идём дальше. А здесь дворовой туалет. Только мама мне сюдане разрешает ходить зимой, здесь очень холодно. На чердаке в нашем доме есть моё место, там стоит горшок, который мама выливает.


Мне стало как-то не по себе от её откровения с совсем незнакомым ей человеком.

– Идем дальше, а здесь наши огороды. Вот эта дорожка делит наши огороды. Шалоботы огород не берут, они скоро уезжают отсюда в другую деревню. А это наш вишнёвый садик. Он не поделен, вишни всем хватает. Да взрослые какие-то странные люди. Сами на деревья не лазят и нас не пускают, боятся, что мы можем упасть. А я в прошлом году с деревьев спускалась только тогда, когда мама направлялась в сад. А вот здесь наши виноградники. От этого куста, – она показала на куст крыжовника, назвав его агрузом, – вправо, нет, подожди, влево, я иногда путаю... Ведь та сторона левая? Это ваш виноградник, а это уже наш.


Была холодная погода, и мы, замёрзшие, решили идти домой. Собственно, за виноградниками начинались поля. Наша центральная улица была фактически крайней. Ниже на её противоположной стороне были дома с огородами, которые подходили к сравнительно небольшому озерцу. За озерцом проходило ещё несколько улиц. В эту ясную зимнюю погоду эти улицы хорошо просматривались.


Когда мы пришли домой, мама вернулась уже из школы.

– Ну что, замёрз, помощник?– обратилась ко мне мать, – теперь помоги мне приготовить обед. Ты видел утром, как папа растапливал плиту. Теперь возьми корзинку, пойди в сарай и набери костру (кострой называли мелкие кусочки основы ствола конопли, который остаётся после снятия волокон остова). Затем разожги плиту. – Такое обращения матери ко мне было впервые.


Всегда она ко мне обращалась, как к маленькому. Она чуть в обморок не падала, когда видела в моих руках спички, а здесь сама велит мне разжечь плиту. Я не показал вида, что удивлён, взял плетённую из ивовых веток корзину и пошёл в сарай. Набрав костры, я занёс корзину в кухню, вынул машинку из топки, почистил топку от пепла, который остался с утра, вставил машинку в топку и после нескольких попыток растопить костру огонь вспыхнул. Я знал, что мама украдкой следила за мной. В кухне моментально стало тепло и уютно. Подошла мать и предупредила меня, что костру нужно засыпать осторожно и самому стоять в стороне. Если много засыпать костры, ею можно затушить огонь, а когда она опять загорится, то из плиты вырывается пламя и может обжечь, если стоять перед топкой. Признаюсь, что мне было очень приятно чувствовать себя взрослым, маминым помощником.


Пришёл из школы брат. Мать определила ему рабочее место для приготовления уроков в спальне у окна. Там стоял маленький столик, за которым брат мог выполнять письменные работы. Он разделся в коридоре, взяв портфель пошёл в спальню. Он положил портфель, предварительно вынув из него книжку, взятую в библиотеке. Усевшись у окна, он начал её читать. Что делалось дома, его не интересовало. А период в семье был довольно сложный. Нужно было полностью перестраивать домашнее хозяйство.


Прошёл небольшой промежуток времени, и я оказался невольным свидетелем разговора отца и матери. Дело в том, что перейдя на новую работу, отец не стал получать настолько большую зарплату, чтобы покупать продукты на базаре. Получаемой отцом зарплаты едва хватало на пропитание семьи. А кроме продуктов питания нужно было еще и одеться, обуться. Нужно было немного помочь старым родителям, у которых ещё были дети, не вставшие на ноги, учащиеся. Мама никакой специальности не имела, да на селе и устроиться на работу было негде. За какой-то месяц-полтора мать познакомилась с русскоязычными односельчанами, которых было немного, и узнала от них, как они строют свой бюджет. У всех были огороды, участки земли за селом, корова, свиньи, куры или другая птица. Именно я был свидетелем обсуждения этого вопроса в семье. Буквально через несколько дней на машине привезли двух поросят, одного побольше, другого поменьше, через месяц-другой в сарай привели корову, привезли корм. Мама пошла на мельницу и купила у крестьян отруби, чтобы подмешивать скотине в пойло, отец купил в колхозе по твёрдой цене кукурузу в початках. Так наша семья влилась в обычную жизнь жителей этой деревни. В конце февраля мать усадила наседок из тех кур, которых мы привезли с собой. В марте месяце в нашем дворе появились цыплята. Когда стало тепло, с МТСа приехал трактор с плугом и бороной и вспахал огород. Причём он начал вспашку с края деревни, и когда до нас дошла очередь, он вспахал и наш огород тоже. Мы всей семьёй вышли на огород и посадили овощи. В основном картофель, буряк, тыкву и кормовой буряк. На участке за селом мы посеяли кукурузу и подсолнечник. Пришли нанятые рабочие и обрезали лозу на винограднике. Мы, дети, эту лозу тащили во двор и складывали в копну для топлива. Мы всё больше перестраивали наш быт на местный лад. Приходилось всем рано вставать и исполнять каждому свою работу. Отец принёс с МТС инструмент для обработки земли, который сделал кузнец в облегчённом виде. Мама купила у местного жестянщика два небольших ведерка, чтобы я мог носить воду от артезианского колодца. Так родители начали приучать меня к трудовой жизни. Это было естественно, так как во всех семьях дети работали, помогая родителям.


Когда первый кабанчик подрос, родители пригласили специалиста-забойщика, который занимался забоем и разделкой скотины. В основном крестьяне на мясо выкармливали бычков и свиней. Реже они разводили овец и коз. Ко дню забоя готовились, как к большому празднику, с соблюдением особого ритуала. Многие крестьяне часть мяса и колбасных изделий делали на продажу. Товар должен был быть конкурентноспособный, качественный. В деревне были два резника, которые умели приготовить мясные изделия так, как не приготовят их на фабрике. За неделю до забоя кабана у хозяев появлялась работа, которая выходила из-за рамок повседневных. Несмотря на то, что хозяйственные помещения были полностью приспособленные для выполнения этих работ, нужно было привезти солому для обработки туши, нужно было поехать в город и закупить достаточное количество чёрного перца, душистого перца, лаврового листа, соли, чеснока. К приходу забойщика должно было быть много кипятка, соответственная посуда. Обыкновенно приглашали забойщика весной, до начала посевной компании, и осенью, после уборки урожая. На помощь приходили друзья, соседи. Это был день коллективного труда, где всем находилась работа. Все работали с утра до поздней ночи. Через полтора- два часа работы начиналась разделка туши и сразу варка мяса, заготовка мяса для колбас и прочих изделий. В ящики укладывали ленты розового сала, густо пересыпая каждый слой крупной солью. На разделочном столе появлялось только что сваренное мясо. Оно почему-то варилось без соли, и каждый желающий покушать мясца макал мясо в солонку, стоящую рядом. Наконец сало было уложено, колбасы изготовлены и отварены. Они лежали на столе и исходили душистым паром с пряным запахом всевозможных специй. Приближалось утро. Все, утомлённые работой, как по команде ушли по своим домам. Мясник, дав последние наставления матери, что необходимо сделать сегодня, чтобы сохранить продукты, ушёл, захватив пакетик мяса для своей семьи, что входило в оплату его труда.


Отдохнув не больше четырёх часов, наша семья принялась за работу. В погреб опустили две бочки для мяса. Я с братом начал заливать бочки водой. Мама варила саломур  (вода с солью и пряностями, лавровым листом и чесноком, перцем). Когда саломур был готов, мы его оставили остывать, а сами занялись очень интересной работой. Мы навешивали круги колбасы на специальные палки и тащили их на чердак. На чердаке было помещение, в которое входили дымоходы от всех печей и очагов. Верх его венчался дымоходом, а внутри стояли металлические рамы. Со стен и рам свисали нити копоти. Мама вошла в середину этого сооружения, метлой счистила копоть на пол, а затем погрузила всё в вёдра, и мы вынесли это на мусорную свалку. После этого мы маме отдавали круги колбас на палках, а она их развешивала на рамы. В течение часа вся изготовленная за ночь колбаса была развешана в дымоходе и начала коптиться. В доме опять воцарилась тишина.


Весна в этом году была ранней и прекрасной. Кратковременные обильные дожди сменялись солнечными, умеренно тёплыми днями. Урожай обещал быть хорошим. Всё, что могло обрадовать крестьянина, выстреливало из земли зелёными упругими побегами и листвой. Огороды, сады, виноградники служили нашим родителям учебными площадками для приобщения нас к трудовой деятельности. Из земли кроме посаженного и посеянного подымался бурьян. Нужно было вести с ним борьбу. Сапки, или тяпки, как их кое-кто называл, которые были изготовлены для нас кузнецом, были задействованы полностью. Иногда на руках, не привыкших к работе, появлялись мозоли. Лопаясь, волдыри причиняли боль.


Весна пронеслась быстро. Пришло лето: жаркое, сухое, с обилием фруктов и даров огорода. На кустах висели громадные грозди винограда. Они ещё были одноцветные, но на гроздьях черного винограда уже появлялись розовые пятна.


Отец иногда брал с собой в поле то меня, то брата. В боевой готовности уже стояли трактора и комбайны. Автомашина останавливалась неподалёку от полевого стана. Отец шёл к нему оценить обстановку. Нельзя было упустить время начала уборки урожая. От этого зависела уборочная компания. Я с шофёром Лёней Зеленгером оставался в машине. Однажды ему стало скучно,  и он мне сказал:

- Тебе пора уже учиться управлять машиной. Садись на моё место и поедем к ставку. Папа ушёл далеко, пока он вернётся, мы приедем. Давай, не теряй время.


Я сел за баранку. Лёня поставил свои ноги на педали. Я завёл машину и с ужасом увидел, что Лёня переключил скорость и машина поехала. Мы переехали кювет, отделяющий поле от дороги. Машина поехала по дороге уверенно и быстро. Подъехав к пруду, я развернул машину, и мы остановились. Вышли из машины и подошли к воде, над которой, опустив свои кроны в воду, стояли ивы. Немного полюбовались природой, мы поехали в обратную сторону. Остановились на том месте, откуда выехали. Подошёл отец.

– Куда это вы ездили? – спросил он.

– Ваш сын захотел проехаться к ставку. Я ему сказал, что если он хочет побывать у ставка, пусть садится и едет. Вот он и поехал.

– А не рановато ли? – спросил отец.

– Не думаю, – ответил шофер.


Отец сел в машину, и мы поехали в бригаду другого колхоза. Здесь работали комбайны, бункера которых уже загружали зерном. Автомашины не останавливаясь, на ходу загружались зерном и отвозили его на заранее заготовленные площадки, гарманы. Я стоял на месте, куда с минуты на минуту должен был подойти комбайн. Ещё недавно я убегал от автомобиля и прятался за дерево, чтобы он меня не задавил. Сейчас я удивлялся своей смелости. Я стоял рядом с рабочими и следил за комбайном, который подъезжал к нам. Когда комбайн поравнялся с нами, один рабочий схватил меня и поставил на площадку комбайна, дав мне указание, чтобы я держался за поручни. Мотор комбайна ревел, как одержимый. Со ступенек сошёл помощник комбайнера и жестом показал мне, чтобы я шёл за ним. Я, держась за перила лестницы, полез за ним. Поднявшись наверх комбайна, я оказался у большого бункера, в который из толстой трубы сыпалась золотая пшеница. Да, именно золотая. Пшеница, которую я видел до сих пор, была матовой. Пшеница, которая сыпалась в бункер, была блестящей, с золотым оттенком. Помощник комбайнера сказал мне, чтобы я полез в бункер и подышал запахом пшеницы.


 - Это очнь полезно, – сказал он. Не знаю, насколько это полезно, но я залез в наполненный бункер. Подъехала машина. Когда она поравнялась с комбайном и мягкий рукав шланга лежал в кузове машины, помощник комбайнёра включил шнек и кузов начал заполняться зерном. Я медленно начал опускаться вниз бункера. Но вот кузов наполнился пшеницей, и помощник комбайнёра выключил шнек. Машина остановилась. Комбайн стащил шланг с кузова и уехал. Помощник комбайнера поднял и зацепил шланг, после чего сошёл вниз. Гружённая машина развернулась и поехала к гарману.


Я ещё немного посидел в бункере, подышал полезным воздухом. Когда же бункер наполнился снова, я легко вышел из него на верхнюю площадку комбайна. Когда комбайн приблизился к тому месту, где меня посадили на него, я сошёл на нижнюю площадку. Через какую-то долю минуты крепкие руки отца сняли меня на землю с этого степного корабля. Вечером  усталый и довольный я приехал домой и рассказал подружке Алле о своих приключениях в поле. Каково же было у меня разочарование, когда Алла сказала, что она уже несколько раз была со своим отцом в поле и она уже это всё видела!


Лето медленно, но верно приближалось к осени. За прошедшее время к нам приежали в гости наши родственники – двоюродные сестра и брат, дети маминой сестры, сестра отца с близнецами Розой и Бэллой. Теперь уже все разъехались, готовясь к началу занятий в школе. ….Родители мои и Аллы начали нас готовить к школьным занятиям. Купили ранцы, школьные принадлежности для первоклашек, чернильницы-неразливашки. Мне купили новые ботинки. Мы были счастливы. Однако наше счастье было кратковременным. Очень скоро мы узнали, что в этом году заниматься мы не пойдём. В деревне были только трое русскоязычных детишек, которые должны были идти в первый класс. Область не выделила вакансию на должность преподователя первого класса. Русскоязычные преподователи, имеющиеся в школе, были загружены полностью в старших классах. Родители посчитали, что ничего страшного нет, если я пойду в школу не в восемь лет, а в девять. Это решение со мной сыграло злую шутку впоследствии. Но это было через десять лет. А пока я с грустью смотрел на брата, как он собирался начинать новый учебный год. Мы, я и Алла, продолжали играть в «школу», в которой по очереди мы были учителями и учениками.


А между тем в селе назревали очень странные события. Летом пастухи подогнали стадо частных коров к пруду, чтобы напоить их. Попив воды, коровы одна за другой начали падать мёртвыми. Их животы начали распухать и становиться круглыми, как футбольные мячи громадных размеров. Всё село сбежалось к пруду. Замачивали тряпки в керосин, наматывали их на палки и как удила засовывали коровам в зубы. Палки привязывали к рогам и начинали хлестать коров, чтобы они бежали. Во время бега коровы выпускали газы, и этим они были спасены. Всё же 20 или 30 голов спасти не удалось. Не прошло и часа, как из районного центра приехали следователи и энкаведешники. Уцелевшее стадо отогнали, а пастухов арестовали и увезли в район. Слухи в деревне ходили всякие. Одни обвиняли пастухов, что они не уследили за стадом и коровы по дороге к пруду наелись клещевины, которую в районе культивировали в большом количестве. Кто-то говорил, что анализы воды показали, что вода в пруду вдоль берега была отравлена. Пастухов скоро освободили, так как вскрытие скота показало, что коровы клещевину не ели. Однако неординарные события не проходили. С интервалом в одну неделю было два поджога пшеничных полей. Один огонь потушили сразу, второй нанёс большой материальный урон. Опять приезжали следователи. Опять кого-то арестовали. Но вот событие подобралось к нашей семье. Брат пришёл из школы и, сделав уроки, позвал меня, Аллу и Верочку Шалобот, дочь второго соседа, и предложил создать театр. Он написал пьесу на тему войны в Испании. В пьесе должны были быть глупые фашисты и наши воины-интернационалисты. Начиналась осень, пошли дожди. Решили репетировать на чердаке. Стола на чердаке не было, и брат положил  написанную им пьесу на мауэрлат. Мы устроились напротив и приготовились слушать брата. Брат своими словами пересказал сюжет и нагнулся к мауэрлату, чтобы взять тетрадь, и увидел небольшой аккуратный пакетик за брусом. Он взял его в руки и начал развязывать тесёмку, которой был связан пакет. Внутри пакета был второй пакет из пергаментной бумаги, смазанный какой-тосмазкой. Когда брат развернул второй пакет, то мы увидели новенький пистолет «Браунинг» с двумя обоймами патронов.

– Вот это да! – воскликнул брат. – Теперь в нашем театре будет настоящий пистолет, да мы сумеем ещё немного пострелять. Это не то, что какой-то мелкокалиберный, а настоящий пистолет!


Я обратил внимание на то, что когда брат развернул пакет, на рукоятке пистолета была свастика, фашистский символ, который часто можно было видеть на карикатурах в газетах и журналах. Мы все побежали вниз по лестнице, ведущей в коридор нашей коммунальной квартиры. У раскрытой двери кухни стояла мать. Брат показал ей пистолет, держа его тремя пальцами руки, чтобы не испачкаться смазкой. У матери моментально стали круглые от испуга глаза. Она выхватила у брата пистолет и, выбежав во двор, побежала к уборной. Она открыла дверь туалета, оглянулась и выбросила пистолет в выгребную яму. Прибежав обратно в кухню, она обратилась к нам:

– Слушайте, дети, никому, никогда, ничего об этом револьвере не рассказывайте. Если кто-нибудь проговорится, будет большая беда, придут энкавэдешники и всех нас арестуют. Вы слышите? Никому!

Мы заверили мать, что никто, никогда, никому ничего не скажет.


В этот день отец пришёл обедать вовремя. Мать моментально ему сообщила о нашей находке. Он какое-то мгновенье постоял, оценивая обстановку.

- Не нужно было бросать револьвер в уборную, – тихо сказал он.– Однако ты правильно сделала, что отобрала оружие у детей.


Сказав это, отец подошёл к телефону и позвонил в районное отделение НКВД. На работу отец после обеда не ушёл. Он дождался следователя. Мать показала, куда она бросила пистолет. Выгребная яма была после дождя наполовину залита водой. Следователь, видать, сказал отцу, что нужны рабочие, которые бы достали пистолет. Отец дал указания главному механику по телефону. В течение очень короткого времени рабочие были у нас во дворе. Следователь позвал нас и велел точно указать место, где и как лежал пистолет. После того, как брат ему ответил и показал положение, в каком лежал пистолет, следователь обратился к нам, стоящим на расстоянии от них.

– Правильно лежит пакет, или он лежал на другом месте?


Мы подтвердили, что всё правильно. Следователь зажёг фонарик, осмотрел место, где лежал пистолет, что-то зарисовал. Затем прошёл с фонариком к слуховому окну и внимательно осмотрел окно, которое было прикрыто. На смотровом окне задвижки не было. Мы обратили на это внимание, потому что родители запрещали нам вылезать на крышу сарая, которая примыкала к дому. С крыши сарая свободно можно было войти и уйти с чердака. Что-то записав, что-то зарисовав, следователь нас отпустил и сам сошёл с чердака. В коридоре он подошёл к родителям и подчёркнуто громко, чтобы мы слышали, сказал им, чтобы мы о пистолете никому не рассказывали, родители должны ещё не раз об этом напоминать детям.


Прошло не более месяца. Ночью в деревню приехало много машин с тентами. Нас разбудил рокот моторов в ночное время. Начали лаять собаки. Послышались крики мужчин, завывание женщин и плач детей. Машины покинули деревню так же неожиданно, как и появились. Днём отец что-то рассказал матери. Когда увидел, что мы прислушиваемся, он замолчал, а затем велел нам идти гулять. Вечером отец подъехал к нашему дому на машине. Во двор не въехал, Лёня остался сидеть в машине. Отец зашёл в комнату, сказал, что его срочно вызвали в районный центр, что вернётся поздно, а может быть – утром.


О событиях, прошедших в те дни и ночи, мы узнали намного позже. Что-то рассказал отец, что-то мы узнали от людей. Отец не приехал ни вечером, ни утром. Мать несколько раз звонила в контору МТС, но отца там не было. Днём приехал Лёня. Шофёр сказал, что отец его отпустил в распоряжение своего заместителя, агронома Могильницкого, а сам остался в районе. Спустя несколько суток он приехал домой, помылся, переоделся. Мы, дети, увидели стоящий легковой автомобиль М-1 с чужим шофёром у ворот нашего дома. Это была машина председателя райисполкома. Она изредка приезжала к нам в село. Вышел отец из дома. Он сел в машину и уехал. Мы вечером слыхали, как мать рассказывала о событиях, происшедших в районном центре. Там было созвано расширенное бюро райкома партии в зале недействующей церкви. Когда оглашали повестку собрания, к дверям подошли вооружённые солдаты НКВД. В зал зашли высшие чины и начали арестовывать людей. Из членов бюро райкома партии не арестовали только секретаря райкома, который недавно был прислан в район на работу. Не тронули и отца, который не работал в районном центре, а в другой деревне на административно- технической работе. Здесь же секретарь райкома партии поручил отцу остаться в районе и временно исполнять должность председателя исполкома  и всех начальствующих лиц, которые были арестованы в этот вечер. Замена администрации района длилась около двух недель.


Прошло много десятилетий, и уже перед своей смертью отец мне рассказал, что спустя много лет ему его друзья, с которыми он охранял границу в Кологлее, Раксолянах, рассказали, что в этом зловещем списке была и его фамилия, но будучи уже в довольно больших чинах и занимая солидные должности, они сумели его фамилию из списков вычеркнуть.


После этих событий село затихло. Никто ничего не вспоминал. Все работали, и работа была направлена на повышедние урожайности, на сохранение убранного зерна. Прошли первые выборы в Верховный Совет Украины в 1936 году. Мне поручили приветствовать от детей села кандидата в депутаты. Мама нарядила меня и повела в школу. Там ей дали бумажку с текстом, и она должна была этот текст со мной выучить. Я приветствовал кандидата в депутаты Верховного Совета товарища Остапенко Николая Ивановича. Остапенко не был жителем немецкой колонии и немецкого языка не знал, а из трёх русскоязычных детей был я единственным мальчиком. Правда, у меня было преимущество перед девчонками, заключающееся в том, что я был участником школьного кружка самодеятельности, и уже несколько раз выступал с братом на сцене в клоунадах. Встреча прошла прекрасно, я ни разу не запнулся.


После уборки злаковых культур или, как мы говорили, хлеба началась уборка кукурузы на зерно и подсолнуха. Эти культуры занимали почти такую же площадь, какую занимали зерновые. Отец нам с братом напомнил, что людей на уборку подсолнуха на нашем детском участке в настоящее время нет, и нам нужно самим убрать подсолнух. Мы должны были срезать только шляпки с семечками. Стволы, обещал отец, срежут механизмами, когда они освободятся от уборки в колхозах. Мать, когда услыхала, что мы должны будем сами убрать свой урожай подсолнуха, сразу запротестовала:

– Мне не нужны подсолнухи, и не нужно, чтобы дети ножами себе порезали руки. Пусть кто хочет забирает и собирает этот подсолнух.

– А вот это делать не нужно, – сказал отец. – Люди скажут, что в директорской семье одни барчуки. Чтобы дети не порезались, пойдёшь с ними ты. Привлеки их, чтобы помогли тебе в эти дни управиться по дому, а в свободное время уберите подсолнух, по окончании уборки я привезу урожай домой.


На том и порешили. Взяли ножи, один кирпич для заточки ножей, как делали все крестьяне, и пошли в поле. После обеда мать уходила домой, мы с братом оставались и работали до вечера. Матери нужно было после обеда кормить животных. За три дня мы управились с уборкой. Отец, как обещал, привёз наш урожай и высыпал всё около сарая. Мы привлекли наших товарищей к обмолоту. Вооружившись небольшими палками, мы начали выбивать семечки. Семечек оказалось два с половиной мешка. Вот здесь родители оказались не совсем подготовленными. На первых порах одолжили у соседей бочоночек под масло, но когда масло привезли с маслобойного завода, нужно было бочонок вернуть. Маслом заполнили все вёдра и кастрюли. Начали мыть и сушить все бутыли и бутылки. Однако это была уже забота не наша, детей, а родителей. Мы ходили в победителях.


Сельская жизнь осенью не даёт покоя никому. Что осенью соберёшь, тем зиму проживёшь. Но собрать мало, нужно ещё сохранить собранное. Созрел виноград. Конечно у нас виноградник был хуже, чем у коренных жителей села, которым их виноградники пополняли семейный бюджет. Мать научилась у крестьян прежних деревень, где мы жили, искусству варить повидло из винограда. Здесь был свой виноградник, который с лихвой перекрывал потребность в сырье. Сахар покупали в городе. Мать варила повидло не только для нашей семьи, но и для семей наших бабушек, матерей отца и матери. Большая часть винограда уходила на винзавод, который взамен выдавал нам вино и жмых, идущий как добавка на корм животным. Однако виноград ещё оставался. Соседи уговорили мать повезти виноград в Одессу или в Николаев и продать его. Лишних денег не бывает. В Одессу мать везти виноград стеснялась и повезла его в Николаев.


Перекупщики ждали виноград далеко от рынка и сразу перегружали на свои машины и в свою тару. Они виноград продавали виноделам. Мать с рынка приехала весёлая и счастливая. Эти деньги помогли покрыть прорехи в семейном бюджете. В течение недели она поехала в город и привезла ситец нам на рубашки и полотно на постельное бельё.


Пришла зима, холодная и снежная. Все краски прекрасной природы поблекли. Морозы сменялись оттепелью, а затем с новой силой снег покрывал землю. К рождеству резали свиней, гуляли свадьбы с обильными застольями. Были у нас в селе два друга Вебер и Вернер. Оба работали в МТСе. Один был механик, другой агроном. Зимой и летом они выходили вечерами на улицу с гитарой, собирали молодёжь. Зимой заходили в клуб, когда было тепло, до полуночи могли с молодёжью находиться на поляне, петь, танцевать. Так было до той ночи, когда приехала машина с тентом из города. Вооружённые люди зашли в дом, где снимал комнату Вернер, и арестовали его. Утром эта весть разнеслась по селу. Никто не мог поверить, что он враг. Вебер, как лучший друг Вернера, поехал в районный центр в отдел НКВД. Открыто заявил, что он друг Вернера. В течении трёх лет с момента его прибытия в Ватерлоо он с ним дружил и никаких враждебных действий и разговоров по отношению к нашей стране не слыхал. Начальник отдела с ним поговорил относительно Вернера, затем связался с Одессой и переговорил с кем-то из работников областной организации НКВД. После разговора Веберу вручили какое-то письмо в конверте и велели явиться в Одессу по указанному адресу. Он был предупреждён, что его ни в чём не подозревают, но областное начальство желает с ним побеседовать. По приезде в Ватерлоо из районного центра (села Ландао) Вебер предупредил на работе, что его вызывают в город, и уехал на станцию Васелиново, откуда поездом отправился в Одессу и пришёл по указанному адресу. С ним побеседовали. Тему беседы он предвидел, поэтому в дороге обдумал ответы на предполагаемые вопросы. Когда Вебер спросил, можно ли получить свидание с Вернером, ему ответили, что можно и даже желательно. Он сел в машину с сотрудником областного отдела и поехал в организацию, где находился под арестом Вернер. Его завели в камеру. Вернер лежал на топчане, не думая подыматься.

- А, прибыл, большевистская сволочь! А может быть, тебя по старой привычке переместили ко мне? А как же твоя... – он на какую-то долю времени сделал паузу, чтобы подобрать побольнее эпитет для невесты Вебера.

Назвав её совсем не лестным словом, он продолжил:

– жаль, что я не успел довести дело до конца, а то бы ты, паскуда, лизал бы в недалёком будущем мои ботинки. А пока, в течение трёх лет, ты был хорошей ширмой для меня, и я мог свободно работать. Вот и всё. Надеюсь, что мы ещё свидимся в лучшие для меня времена. А пока что пошёл ты отсюда вон, смотреть на тебя противно.


Он повернулся спиной к Веберу и замолк. Вебер вышел из учреждения со страшной мыслью. Как он мог три года дружить с этим человеком и не замечать, что рядом враг! Какие знания, закалку, выдержку нужно иметь, чтобы так держаться... По приезде его в деревню состоялось партийное собрание, на котором обсуждался один вопрос – Бдительность.


Не берусь обсуждать избитую тему о начале второй мировой войны, кто её начал и кто спровоцировал её, но факт остаётся фактом, Германия забрасывала современное оружие на территорию Союза, готовя пятую колонну.


Весна в этом году пришла ранняя и влажная. Обильные дожди мешали вести полевые работы, хотя они были гарантами хорошего урожая. Подходил праздник Первого мая. Члены бюро райкома партии были распределены по району, где каждый должен был провести митинг, посвящённый этому Международному Дню. Отец должен был провести митинги в деревнях Шпеер и Рорбах. Дорога была скверной. Размытая дождями и изрезанная полозьями гужевого транспорта, она совершенно была не пригодна для автомобилей. Уезжая на митинг, отец сказал матери, что к 17 часам он будет дома. Мать, придерживаясь традиции, готовилась принимать гостей, чтобы отметить праздник. Мы, дети трёх семейств, были задействованы полностью, подносили топливо, поддерживали огонь очагов, носили из артезианки воду. Праздник обещал быть радостным, с обильным застольем. Однако к 17 часам отец не приехал. Его не было ни в 19, ни в 20 часов. В доме началось волнение. На отца это было не похоже. В начало десятого вечера во двор въехала легковая машина с сорванным, тянувшимся за машиной тентом. Переднего колеса у машины не было. На его месте к машине была привязана доска. На заднем сидении лежал отец без сознания, весь в крови. Шофёр весь в крови вышел из машины. Кто-то побежал в МТС за грузовиком, кто-то звонил в райцентр, в больницу и прокуратуру. До прибытия врача местный фельдшер решил отца из машины не вынимать, так как он обнаружил несколько открытых переломов костей. Фельдшер до приезда врача накладывал шины на переломы. Приехали врач и работники прокуратуры. Под руководством врача отца вынули из машины и уложили на принесенные откуда-то доски. Привязали его к доскам и подняли в кузов грузовика, подложив под доски солому. Грузовик с отцом и врачом уехал в город. Следователи осматривали машину, а затем вынесли вердикт, что ступица переднего колеса была подпилена. В дороге она не выдержала напряжения и сломалась, отчего машина перевернулась. Праздник был сорван. Утром к нам позвонил следователь и сообщил, что отец в областной больнице, в сознание его привели, но состояние тяжёлое. Задействованы лучшие врачи города. Ещё следователь сказал: «Врачи передали , что пока ехать жене к больному не следует». Через неделю матери разрешили проведать отца. Он уже мог подыматься и понемногу начал передвигаться по палате с одним костылём. Через некоторое время я с матерью проведали его ещё раз. Он сказал, что на реабилитацию его посылают в Кисловодск, в санаторий. После санатория отец вновь приступил к работе. За это время Лёня уже отремонтировал машину, и они стали колесить по полям, организуя работу в колхозных бригадах.


К нам в деревню прислали семью преподавателей. Мужчина преподавал в старших классах физику, женщина была учителем младших классов. Она сразу получила новый первый класс. К этому времени у нас появились два новых ученика.


Из МТС ушёл главный механик Шалобот. Они тихонько, как и жили, погрузили свой небольшой скарб в машину и уехали. Новый механик на их жилплощадь не претендовал. Эта маленькая комнатка стала нашей детской. Мама сразу побелила стены, потолок, покрасила окна, двери. Вечером перенесли нашу кровать. Второй кровати у нас просто не было.


Учебный год начался без задержки. Лушникова, наша учительница, была отличным преподавателем. На уроки она приходила с маленькой дочерью, которая была намного младше нас, но занималась с нами на равных. Интересно, что мы не знали имени своей учительницы. В немецких классах преподавателей при обращении величали Lehrer, Lehrerin. Мы обращались к нашему преподавателю «Учительница».


Учебный год пробежал, как сон. Во второй класс я пошёл, когда мне исполнилось десять лет. Но к нашему несчастью наша любимая учительница, которую мы так ждали, умерла. Мы опять остались без преподавателя. Заменить было некем. Не знаем, кто за нас решал, но нас, пятерых русскоязычных учеников второго класса, посадили в переполненный класс с преподаванием на немецком языке. На математике мы ещё что-то решали, что касается других дисциплин, то они были за двумя замками от нас. Мы не знали немецкого языка, и нас ни ранее, ни сейчас никто не учил. Заниматься было совершенно невозможно.


Отец, залечив раны, продолжал работать. Скоро МТС вышла в передовые и заняла первое место по области. Отца вызвали в Облисполком. Ему объявили благодарность и перевели работать в другой район, но не в качестве директора МТС, а председателем райисполкома. Так через неделю наши вещи опять были на автомашине, и мы поехали в районный центр Ширяево. В то время это было село несколько большее, чем Ватерлоо. Некоторые называли его еврейским местечком, так как здесь был большой процент еврейского населения. Не исключено, что отца сюда прислали, потому что он еврей. Поселились мы в доме, где ранее проживали довольно богатые люди. Большой двор, во дворе, во втором домике были хозяйственные помещения и летняя кухня с погребом. Ко двору примыкал сад. С фасадной стороны дома, в углу двора находилась кузница. Она была в исправном состоянии. Наверное,  она приносила бывшему хозяину неплохой доход. Вход в нашу квартиру был со двора. В боковой стене дома была ещё одна дверь в дом. Здесь находился земотдел исполкома. Собственно, знакомиться с усадьбой у нас времени не было. На второй день мы пошли в школу, которая занимала три крестьянских домика около церкви, одиноко стоявшей на возвышении без креста. В настоящее время здесь был сельский клуб. Школьные помещения были намного хуже, чем в Ватерлоо, хотя это была средняя школа в районном центре. Однако полный класс учащихся напоминал настоящую школу, а не группку учеников из пяти человек. Классы были тёмные, зимой приходилось учиться при электроосвещении от местной электростанции. Её включали на пару часов утром и вечером.


Когда мы с братом возвратились из школы, мы продолжили знакомство с нашим новым хозяйством. Здесь виноградника не было, но был огромный сад, собственно, огромным его не назовёшь, но соток шесть было. Деревья в основном были очень высокими, в особенности груши и орехи. Яблони, райские яблочки, абрикосы, сливы, вишни были поменьше. Мы ходили по зимнему саду, ограждённому столбиками с колючей проволокой, и осматривали каждое дерево. Ограждение торцевой стороны сада было выполнено из новых столбиков и проволоки. Часть сада была отдана жильцу соседнего дома. Отец не хотел нарушать существующий закон. Со стороны боковой ограды нас подозвал пожилой мужчина.

- Вы дети председателя Исполкома? – спросил он.

– Да, – ответили мы дружно.

– Вот, возьмите, – сказал мужчина, вынимая из полотняной сумки полуторалитровый графин с подсолнечным маслом.

– Это передал папа? – недоумевая, спросили мы.

– Да, – ответил мужчина, повернулся и ушёл в направлении маслобойки, от которой несся запах свежего подсолнечного масла.


Около маслобойного завода стоял старый локомотив с громадными маховиками, который сейчас использовался в основном для подачи пара к месту прессовки и подготовки ядер семян подсолнуха. Один маховик крутил трансмиссию, к которой были присоединены очистительные машины. Но об этом мы узнали намного позже. Мы с братом взяли графин с маслом и понесли матери. Взяв графин, она удивлённо сказала скорее себе, чем нам:

- Странно, отец мне ничего о масле не говорил, – но графин взяла и поставила на кухонный стол. Вечером, когда пришёл отец с работы, мать при нас подошла к нему и сказала:

– Спасибо тебе за масло. Я такое видела только тогда, когда мы делали его из своих семечек.

= Не понимаю, о чём ты говоришь? – с недоумением спросил отец, – я не знаю ничего о масле.

– Я тоже не знаю, – сказала мать, – но дети принесли графин масла и сказали, что ты просил какого-то мужчину передать это масло мне.


Мы подтвердили слова матери.

- Так, ясно, – сказал отец и, немного подумав, добавил: – начинают подкупать с первых дней работы. Это не впервые. Я прошу вас ни у кого ничего не брать. Они съели моего предшественника, а теперь взялись за меня. Так вот, утром, дети, до ухода в школу занесите этот графин в маслобойку. Я думаю, вы уже знаете, где она находится. Найдите этого мужчину и отдайте графин. Скажите ему, что отец взяток не берёт.


Утром мы с братом пошли на маслобойку, я остался на улице с графином. Брат зашёл в цех и сразу вышел, сказав мне, что нашёл этого человека, который нас обманул. Мы зашли в цех, я поставил графин на стол, а брат сказал то, что велел отец. Демонстративно повернувшись, мы, довольные собой, ушли.


Зима была скучной. Время проходило медленно и занудливо. Однако после некоторой беседы родителей, которая проходила, видимо, специально при нас, родители решили приобрести корову. Денег катастрофически не хватало. Сельскохозяйственным служащим платили мизерную зарплату, которой не хватало на самое необходимое. Корову, которая у нас была в Ватерлоо, мы продали. Родители решили, что корова нужна, конечно, если дети помогут за ней ухаживать. Так нам добавилась работа. В течение нескольких дней корова появилась в конюшне исполкома. Там стояла пара лошадей, на которых инструктора исполкома ездили по сёлам района. Однако лошади нам не мешали. Мы с охотой ухаживали за животным, хотя она нас молоком пока не баловала. Через месяц должен был появиться телёнок, мы его должны были сдать в счет налога на мясозаготовки, но молоко без 250 литров, которые мы обязаны были сдать, было нашим. Это было большим вкладом в домашний бюджет. Корова – это и молоко, и масло, и творог. Время побежало немного быстрее. В конце февраля мать усадила двух кур на яйца. Мы с собой привезли оставленных для воспроизводства полтора десятка породистых кур и петуха. Свиней мы не покупали. В еврейском местечке, по- моему, даже забойщика не было. Мясо мы покупали на рынке.


Подошла весна. Зимой мы проходили в школу по мёрзлой земле, через пустырь. Всё было хорошо. Когда пришла весна, через пустырь пройти стало невозможно. Ноги тонули в грязи до колен, заливая голенища сапог водой. Шли в обход. Кроме всего прочего, зимой некоторые жильцы ухитрялись на пустырь выбрасывать мусор. Весной после таянья снега здесь, конечно же, духами не пахло. И это перед дверями дома, где находился исполком. По инициативе отца первый год его работы в исполкоме прошёл под лозунгом озеленения. Когда немного подсохло, тракторами МТС был распахан пустырь, проведены несколько субботников и воскресников. Приехали из города землеустроители и архитекторы. На облагороженной территории были разбиты аллеи и площадки. Землеустроители передали исполкомовцам вбитые в землю колышки и уехали. Площадь, где когда-то был рынок, а затем превратился в площадку под мусор, превратилась в парк. Теперь в школу мы шли по щебёночным тропинкам. На закладке парка работали все. Наша семья выходила в полном составе. Играл духовой оркестр, и работа превратилась в праздник. Это было в 1938 году.


Не хочу омрачать свое повествование, но когда я побывал в Ширяево в 2006 году, очень больно было смотреть, что в парке стоят частные дома, а на месте кладбища построены улицы. И как этих людей земля держит, когда они идут по костям своих предков!



 Село Ширяево, Одесская обл., 1960г.  

Поле , на котором находилось до 1941 года еврейское кладбище,

после войны здесь проходит дорога и жилые дома.


Я побывал в Польше, в городе Ольштыне, где похоронены собранные со всего воеводства погибшие на последней войне. На этом кладбище стоят ухоженные памятники русским солдатам, погибшим в Первую мировую войну. В Германии фашисты в городе Бремене не разрушили еврейское кладбище, и оно сохранено до сегодняшних дней. Как же в цивилизованной Украине могли допустить такое кощунство, что в восстановленную церковь идут мои односельчане, при входе и выходе из храма осеняют себя крестным знамением, а отойдя на несколько сот метров, идут по костям убиенных на их глазах людей! Диву даёшься, как держит их земля. Но я отклонился от своего повествования.


Весна в этом году пришла рано и в полном соответствии с природой. Мать сказала нам, что мы должны теперь вставать ещё раньше, так как нужно было до школы выводить корову в стадо. Она нам объяснила, что нужно будет делать. В первый раз сон, конечно, был тревожным. Мы боялись, что проспим, и матери придётся нас будить. Однако опасения были напрасны. Быстро, как бы боясь опоздать, в соседнем дворе пропел петух. Десятки петухов в окрестности, в том числе наш красавец-голландец с золотыми переливами перьев на крыльях и шее, залихватски откликнулись, оповестив село, что начался трудовой день.


Мы с братом вышли во двор. Звёзды, которые ещё недавно висели на ночном небосводе как большие яркие фонари, теперь уже жёлтыми пятнами лепились к теряющему свою чернь небу. Пробуждалось утро. Лёгкий утренний прохладный ветерок окончательно прогнал назойливую сонливость, вселяя в нас пробуждение. Взяв фонарь «Летучая мышь», мы вошли в сарай.


Наша красавица корова яркокрасной украинской породы на свет фонаря отреагировала спокойно. Смотря на свет своими ничего не говорящими глазами, она монотонно жевала свою жвачку. Затем, словно опомнившись, она выставила свои передние копыта, приподнялась на задних, а затем твёрдо встала на все четыре. Повернув к нам голову, она терпеливо ждала, когда кто-то из нас даст ей корочку хлеба с солью. К приходу матери мы успевали очистить загон, посыпать его соломкой, очистить ясли (кормушку) от остатков корма. Мать приходила с ведром тёплого душистого пойла из отрубей и кусочков тыквы. Выпив это пойло, корова отдавала всё молоко. Пока мама доила, мы с братом успевали почистить курятник и накормить кур. Затем я надевал корове на рога налыгач, верёвку с петлёй, специально приготовленную для того, чтобы вести корову. Пока я надевал налыгач, корова успевала лизнуть моё лицо своим шершавым, как напильник, языком. Мы выходили на дорогу, ведущую к реке, к месту встречи с пастухами. Пастухи собирали стадо и гнали его на пастбище. Мы шли по укатанной пыльной пустынной дороге. И только где-то далеко впереди виднелся силуэт такого же мальчишки, который гнал свою корову в то же стадо. И вот поворот дороги к реке. Дорога пошла вниз. Река была уже не река, а отдельные озёра, оставшиеся от бурной во время паводка реки Куяльник со своими преданными спутниками – плакучими ивами. Я подвёл корову к одному из озёр и снял налыгач. Корова стала пить воду не сразу. Постояв немного у воды, она, казалось, как и я зачарованно наблюдала за гладью озера, за концентрическими кольцами на воде от всплеска маленьких рыбок. Налюбовавшись этой идиллией, она степенно опускала голову к воде и начинала пить воду, шумно процеживая её сквозь зубы. Напившись прохладной водички, она продолжала стоять у воды, любуясь её спокойствием.


Показались первые лучи солнца. Своей яркостью они сменили розовую зарю и отчётливо отпечатались на глади воды. Несколько резких щелчков арапника пастуха оповестили, что стадо отправляется на пастбище. Не ожидая напоминания, наша красавица степенно направилась к стаду. Начался рядовой рабочий день, таивший в себе много неожиданностей. Только одному Богу известно, какими они будут для каждого из нас.


Так пробежала весна. Наступили летние каникулы, обычные каникулы деревенских детей. Они собирались компаниями, купались в озёрцах, в которых к лету массами плавали пявки. Эти кровопийцы так и норовили присосаться к любому из нас. Домашние работы продолжались, как и ранее. В нашей семье ожидалось пополнение. Мать очень хотела подарить нам сестричку. С ней мы познакомились в середине июня. Конечно, добавилась работа и мне. Теперь компании ребят шлялись по деревне без меня, я сидел с маленькой сестрёнкой, пока мать управлялась со своей повседневной работой.


Отец по-прежнему много работал, часто уезжал в город. В его кабинете председателя исполкома появилась его заместительница, простая украинская девушка Мария Ткаченко, депутат Верховного Совета УССР. Отцу это не понравилось. Он сразу заподозрил, что готовится ему замена, но повлиять на ситуацию не мог. Он вывел район из отстающих в первую тройку районов области. Он, очевидно, с матерью поделился,что правительство пошло на комплектование номенклатурных должностей национальными кадрами. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы не понять ситуацию. Видать, отец и мать уже решили, что если отца не переизберут на следующий срок председателем исполкома, мы уедем в Одессу, где отец продолжит работу на том же заводе, на котором работал. Корову мы продали, кур мать начала чаще резать. Что касается кур, то их резала не мать, а я семи лет от роду.


Однако ситуация, создавшаяся в районе, подстегнула родителей к осуществлению их плана. Да не только в районе, но и дома. В район приехала киевская комиссия с проверкой. Начали ворошить документы десятилетней давности и выявили, что некоторые колхозники имели приусадебные участки большие, чем предусматривалось законом. Отец за два года ещё до этих документов не дошёл. Однако для комиссии это уже был прецедент. Ну, а дома у нас заболела сильно сестрёнка. Колит так истощил девчонку, что сельские врачи не гарантировали выздоровления. Родители решили, что семья должна уехать в город срочно. Это решение было принято ещё и потому, что брату надо было заканчивать среднюю школу в городе. В этом случае ему легче будет поступить в институт. Это была их мечта с первого дня учёбы брата в школе.


Имущества у нас было не очень много. Всё поместилось на одну трёхтонную машину, а семья поехала легковой.


Была жаркая сухая погода. За нашей машиной стоял шлейф из дорожной пыли, который не спешил осесть долгое время. На пустых полях после уборочной компании остались только скирды (стога) соломы. Часто дорогу перебегали неугомонные зайцы и суслики. В стороне от дороги встречались гнездовья дроф, уцелевших после жнивья. Величавые птицы чувствовали себя не совсем уверенно после уборочной компании, оставшись при своих больших объёмах совершенно открытыми. К двадцать первому веку этот вид птиц полностью ушёл с нашего континента. Грузовик с вещами был ещё далеко, когда наша М-1 домчала нас к городу. Проскочили Хаджибеевский и Куяльницкий лиманы и по дороге Котовского подъехали к Ярмарочной площади. Мы успели проветрить квартиру и передвинуть оставленную тётей мебель из соображений, куда мы будем ставить нашу мебель. Когда подъехала машина, соседи помогли перенести вещи от узких ворот в дом, так как автомашина ЗИС не мог въехать во двор.


Так началась новая жизнь в городе. На Ярмарочной площади, где был наш дом, было две школы, старая школа №30 с преподаванием на русском языке, и новая трёхэтажная школа, построенная на месте разрушенной церкви, №17. Здесь преподавание шло на украинском языке.



Украинская школа №17 на Пересыпе, в которой я занимался два года


Мать решила, что я должен продолжать заниматься в украинской школе. Брат пошёл записаться в школу сам, но не в школу на Ярмарочной, а в школу №12, где занимались его друзья по двору. Отец уехал в деревню и продолжал работать до новых перевыборов в Райисполкоме. На должность председателя исполкома претендовала Мария Ткаченко, прежняя заместительница отца. Сдав исполком, отец приехал в обком КПУ. Он просил, чтобы его отпустили из села на работу в город. Он больше ничего не просил. Семья уже жила в городе. Однако его просьбу не удовлетворили и, как бы издеваясь над ним, дали ему направление работать в том же районе и в том же селе начальником Райпотребсоюза. В делах торговли отец не разбирался, никогда на этой работе не работал. Однако обком решил так, значит, нужно было выполнять его решение. Если положить на стол партийный билет, то на второй день будешь сидеть в тюрьме. Из обкома отец пришёл домой ни жив, не мёртв. Даже тогда, когда его судили за «расстрел поросят», он себя лучше чувствовал, ибо знал свою правоту и чувствовал поддержку народа. Здесь же было прямое издевательство, а все бывшие друзья из обкомовских служащих боялись его защитить. Мать на это известие отреагировала по-своему. Она заплакала и ушла в другую комнату. Через несколько минут она вышла, подошла к отцу, обняла его и тихо сказала:

– Ничего, успокойся, мы и худшее переживали, это тоже переживём. Вот только бы дочь спасти, а остальное всё переживём.


На следующий день отец уехал. Пришли врачи. Они подтвердили диагноз болезни. Колит в тяжёлой форме. Прописали лекарства и сказали для проформы «Будем надеяться, что она поправится».


Начался учебный год. Конечно, эта школа не была похожа на сельскую. В четвёртом классе каждый предмет преподавал другой учитель. Среди преподавателей я встретился с моим учителем Терлецким, который преподавал у нас математику после окончания учительского института. Прежде, когда я занимался во втором классе, к концу учебного года его прислали к нам в Ватерлоо учителем второго класса. Остальные преподаватели были с педагогическим образованием. Школа мне очень нравилась. В особенности меня восхищали спортзал, лаборатории, комната юннатов. Я стал членом кружка юннатов и сдал свою коллекцию птичьих яиц, которую я собирал всю свою сельскую жизнь. Всего яиц было более ста видов, от соловьиного до яйца дрофы. Да, в городе жизнь отличалась от сельской, хотя район Пересыпи совсем городским считать было нельзя.



Одесса, Пересып, Ярморочная площадь дом №174 (после войны №100)

В этом доме я пожил всего три года, но с ним связаны очень многие эпизоды

моей жизни и  жизни людей, которые упомянуты в моих воспоминаниях.

По данным воспоминаниям на месте автозаправки был водопой с большим

медным корытом для воды, видны ворота, через которые не могла заехать

во двор ни одна грузовая автомашина.


Да, здесь в каждом дворе была водопроводная колонка, но о воде будет отдельный разговор. А вот канализации здесь не было. На отгороженном участке двора, который назывался чёрным, находились туалеты с выгребной ямой и мусорным ящиком. Время от времени приезжали гужевые площадки и вывозили мусор. Также приезжали колымаги и забирали содержимое выгребной ямы. В это время жильцы дома заходили в квартиры и плотно закрывали двери. Хуже было с помойной ямой. Она была большая и чистилась один-два раза в год. Содержимое её выливали во двор. Вода уходила в землю, а ил оставался во дворе и подсыхал около недели. Затем приходили ассенизаторы, лопатами резали отдельные лепёшки и грузили на гужевые площадки и увозили их. Потом завозили чистый песок и посыпали двор. Всё становилось на круги своя. Все к такому образу жизни привыкли, и ни у кого не было никаких претензий А вот с водой, о которой ещё писал Пушкин, до сих пор были перебои. Вода из Буга подавалась регулярно, но водоводы, трубы по которым подавалась вода, лежали в солёной морской воде и очень быстро ржавели и выходили из строя. Поэтому утром часто приходилось искать работающие водопроводные колонки, чтобы принести пару вёдер воды. Как запасной вариант можно было купить воду на «водопое» по две копейки за ведро. Но это можно было делать, когда на водопое не поили лошадей и животных, которых гнали на бойню. Впоследствии здесь построили мясокомбинат.


Я по сельской привычке просыпался очень рано, и чтобы не мешать спать другим, выходил из квартиры. Захватив пару пустых вёдер, шёл на поиски воды. Двор был пустынный, один только дворник орудовал метлой и совком. На улице в это время было интересно. На базар съезжались крестьяне с окрестных сёл. На возах, гружённых всевозможными товарами – продуктами, горшками, корзинами (всё это делалось их руками) – важно восседали хозяева. Каких только транспортных средств здесь не было! Телеги, арбы, двуколки, грабарки, площадки и ещё какие-то, названия которым ещё не придумали, или я их не знал. Разнообразность тягловой силы не уступала своим разнообразием транспортным средствам. Здесь были нормальные лошади, были тяжеловесы-битюги, мулы, ослы, волы, коровы, а иногда появлялись и верблюды, которых мы раньше видели только в зверинце.


Сам рынок представлял собой подобие лагеря гуситов, о котором рассказывал нам учитель истории в школе. Внутри стояли прилавки под открытым небом. По периферии рынка плотными рядами стояли будки, торговавшие продовольствием и промтоварами.


Раньше всех начинали работать продовольственные торговые точки. Продавцы приходили и сразу же разжигали примуса, на которые ставили большие чайники с водой. К семи часам утра к будкам подъезжал грузовик из мясокомбината и выгружал ящики с пирожками и коробки с бульонными кубиками. Почти одновременно начинали подходить идущие на смену рабочие. Они покупали пару пирожков с горохом по 5 копеек или с печёнкой по 10 копеек и кружку бульона. Здесь же у будки завтракали и отправлялись на трамвайную остановку, спеша на на работу. Хочу заметить, что в пирожках с печёнкой было всё: и лёгкие, и селезёнки, потроха и головизна, одной только печёнки там не было. Однако этого завтрака людям хватало до обеда, до поры, когда из дома дети приносили им еду, а кому её не приносили, тех приглашали на обед заводские столовые, где за доступную цену можно было поесть. Всем за одну цену, всем одинаково, всем в одинаковых тарелках, на которых синей краской был нарисован ромб, а в нём трактор с большими шипастыми колёсами. На тракторе тракторист держал знамя, на котором было написано: «Общественное питание – под огонь рабочей самокритики!». Мне за всем этим очень интересно было наблюдать, но обязанность нужно было выполнять. Оббегав все окрестные дома, при удаче я набирал воду и нёс домой. Иногда, как я уже рассказал, воду покупал на водопое по две копейки за ведро.


Да, Пересыпь – это ещё не город, но это уже не село, где чтобы добраться до школы нужно было надевать сапоги, хотя иногда сапоги тоже не помогали. Здесь же были мощёные улицы, тротуары, трамвай, трёхэтажная школа с кабинетами. Это о чём-то говорит.


В нашем дворе все обо всех всё знали, взрослые о взрослых, дети о детях. У меня было много знакомых и друзей. Даже разговаривали мы одинаково на русско -украинском языке с вкраплённым в него множеством языков народов юга. Жильцами нашего дома были в основном люди, сравнительно недавно приехавшие из сёл. Они немного раньше поняли, что в селе нормальной жизни не будет ни им, ни их детям. По приезде в город они устраивались работать на заводах, фабриках, где приобретали специальность. Однако у нас во дворе была отдельная группа людей – это одесситы во многих поколениях. Работали они на бойне забойщиками скота. Они все были физически здоровые, молчаливые, угрюмые. Мы их видели редко во дворе. Они рано уходили на работу и позже всех возвращались. Приходили они с работы, как правило, крепко выпившими. Если кто-то из детей проходил мимо забойщика, последний останавливал мальца и угрожающе помахивая указательным пальцем правой руки говорил: «Ты смотри у меня!». Затем он добродушно улыбался и продолжал свой путь, считая, что свою воспитательную роль он выполнил полностью. Мы их не боялись и не обижались на них, ведь это были родители наших друзей.


Если бы не болезнь сестрёнки, казалось, что вся жизнь достигла своего совершенства, и лучше быть не может. Да, конечно, если бы отец был с нами, было бы ещё лучше. Но он всегда, работая в деревне, дома бывал редко, и мы к этому привыкли. Сейчас он один-два раза в неделю на пару часов приезжал. Родители не подавали вида, как им тяжело. И всё-таки чего-то сельского не хватало. В деревне выходил на улицу – и даже когда там не было ребят, одиночества не чувствовал. Вокруг тебя бегали телята, жеребята, свинки, щенята и котята. Здесь же ничего этого не было. Днём на улице много было лошадей, в особенности на рынке. Но это не то. В деревне можно было взять поводок и повести лошадь на водопой. Она такая большая, а подчинялась тебе, и ты чувствовал с её стороны какое-то уважение. А иногда можно было сесть на жесткий хребет и поехать к реке её искупать – лучшего удовольствия в жизни не было. Лошадь очень понятливое животное, она чувствует твоё доброе отношение к ней и старается выполнять твои указания. Здесь же к лошадям подходить было не принято. Это чужие животные, и у них есть хозяева.Так проходил день за днём в работе и учёбе. День на день были похожи, как близнецы, как две капли воды.


Оббегав однажды утром все окрестные дворы, я убедился, что нужно идти на водопой, пока не подогнали какое-нибудь стадо. Направившись на водопой, я увидел, как со стороны Лузановки выходит стадо. Я усилил шаги, хотя на водопое стояло несколько телег, и возчики поили своих лошадей. Дождавшись своей очереди, я набрал воду, расплатился за неё с обслуживающим водопой рабочим и пошёл домой. Навстречу мне двигалось не стадо, а табун лошадей. Со всех сторон лошадей сопровождали погонщики, сидящие в хорошо притороченных сёдлах на рысаках. Погонщики были в длинных шинелях, с будённовками на головах. Они были угрюмые и немного страшноватые. Если какая-то лошадь отклонялась с пути, то её тут же настигал жёсткий щелчок хлыста погонщика. Лошади шли с опущенными головами, словно в недоумении задумавшись над тем, куда их гонят, почему вернувшись вечером с работы их не накормили, не загнали в загон на ночной отдых? Вечером, после работы их собрали, и эти странные люди погнали их, а теперь они идут по каменной дороге, где нет ни травинки. В табуне я заметил, что были кобылки с округлёнными боками, внутри которых уже теплилась другая жизнь. И только один жеребёнок, которому едва исполнился год и шея ещё не знала хомута, а копытца подков, с высоко поставленной головкой гонял по табуну то впереди его, то в хвосте, взбрыкивая, отгоняя несуществующего врага. Один раз он даже выскочил на рельсы перед самым трамваем. Вожатый резко затормозил, отчего стоящие пассажиры больно толкнули друг друга. В другое время они бы обвиняли друг друга, но в данном случае все уже обратили внимание на шалящего красавца. И в открытые окна трамвая нелестно выкрикивали обращения к погонщикам, зная, куда гнали табун. А тем временем лошадей выгнали на площадку перед водопоем. Один погонщик спешился и подошёл к хозяину водопоя, уплатил ему деньги за воду, которую здесь же начали наливать в длинное медное корыто. Второй погонщик подвёл к корыту двух осёдланных лошадей. Двое погонщиков охраняли табун. Я поставил вёдра на тротуар  напротив водопоя и подумал, какое же нужно иметь сердце, чтобы гнать таких животных под нож... Да, колхозам нужно сдавать молоко государству, коров нельзя резать, но если извести лошадей, то кто будет косить сено для коров, кто будет вспахивать ниву, ведь тракторов было очень мало, да там, где пройдёт лошадь с косилкой, трактор не пройдёт, в особенности по неугодьям! И представилась мне картина. Вот сейчас напоят голодных лошадей, не по милосердию своему, а чтобы увеличить сданный живой вес, и загонят табун на бойню. Я много раз наблюдал, как это делалось. Два погонщика становятся у ворот, а двое гонят скот в загоны, благо, что свободных загонов было больше, чем заполненных.



Ворота в которые загоняли табун лошадей


С третьего этажа школы, где был уголок юннатов, было видно, как взвешивали животных, перегоняя их из загона в загон. Сейчас предо мной встала эта картина. Загонщики торгуются с приёмщиками за каждый грамм живого веса, ругаясь и угрожая друг другу. На одного только жеребёнка никто внимание не обращает. Он бегает из загона в загон в поисках какой-нибудь пищи. Иногда он в отчаянии останавливался и своим не установившимся голоском ржал в надежде, что его услышит мать. Когда он терялся в поле, он ржал, и мать всегда его находила. Она подходила к нему, снимала прицепившиеся репьяхи с гривки и облизывала его мордочку. Её дыхание приятно пахло молоком и овсом. Но мать не отзывалась. А может быть, её не было в этом табуне. Жеребёнок походил, походил по загонам, где-то под забором нашёл местечко, не замощённое камнем, и лёг на привычную ему землю.


Около весов подвыпившие погонщики спорили за каждый килограмм живого веса, но до этого жеребёнку дела не было. Он был голоден.


Солнце медленно заходило за горизонт. Наступал вечер, а затем ночь. Ни одна лошадь не ложилась. Все стояли, низко наклонив головы. На смену ночи явилось утро. Ярким свежим румянцем обагрился восток, лучи солнца купались в волнах моря. На смену пришли рабочие бойни. Они шумно разговаривали и громко хлопали дверьми, расходясь по цехам.


В половине седьмого утра к ларькам Ярмарочного рынка подъехала машина, из которой выгружали бульонные кубики и ящики с пирожками печёночными и гороховыми. В печёночных пирожках было всё – и селезёнка, и головизна, и прочий ливер, только печёнки там не было...


В школу я шёл с охотой, хотя особых способностей в учёбе не наблюдалось. Однако матери не приходилось напоминать мне об уроках. То, что не давалось мне способностями, я брал усидчивостью, за счёт своего свободного времени, которого у меня было очень мало. Я очень любил заниматься в кружке юнатов, где мы готовили выступления на различные темы, любил физкультуру, хотя в спортзалы никогда не ходил. Прошла зима. Подошло время первых в жизни экзаменов. Опять-таки усидчивостью сумел к ним подготовиться и сдал хорошо.


Как нам с братом казалось, всё у нас было отлично, если бы не болезнь сестрёнки, которая, несмотря на усилия врачей, продолжала болеть. Она была похожа на маленький скелетик, обтянутый кожей, но, видимо, этот маленький комочек боролся со смертью, находя силы в нашей любви к ней.


Весной приехала к нам из Вапнярки бабушка. Ранее она к нам иногда приезжала в деревню. Мать к этому времени приобретала различный ситец, и бабушка шила нам всем рубашки, наволочки, обмётывала простыни. Шила она вручную, но с такой быстротой, что только диву даёшься. По приезде она посмотрела на сестрёнку и серьёзно сказала матери, что девочку нужно продать в здоровую семью. Только тогда она поправится.


Мать этот совет пропустила мимо ушей. Что может посоветовать старая неграмотная женщина из забитого в прямом и переносном смысле местечка! В переходные периоды власти в Вапнярке были страшные погромы.


Спустя нескольких дней бабушка сказала матери, что здесь во дворе живёт её землячка Хона Косая. В этой семье пятеро чудных детей, все сильны и здоровы. Мать сказала, что она никому не продаст дочь.


- Я с Хоной домовилась, вона купує дівчинку за 10 копієк. Ти що, жалкуєш десять копієк? Я б їх сама б дала, але це мушуть гроші буть твої.

Наша бабушка разговаривала только на идиш и украинском.

- У тебе ніхто твою ляльку забирати не буде, – продолжила бабушка, – це понарошку. Так робили старі люди. А ти, – обратилась бабушка ко мне, – візьми у матері 10 копієк і пробий в них дірочку. Ці гроші ми повісим на сестричку і с Божью допомогою вона видужає.


Я вопросительно посмотрел на мать.

– Сделай, что велит бабушка, хуже не будет, не должно быть, – сказала мать.

Я взял инструмент, молоток и гвоздь и пошёл выполнять задание. Не знаю, то ли гвоздь был мягок, то ли монета твёрдая, но я провозился полдня и дырку в монете пробил, напильником почистил отверстие, чтобы не поцарапать маленькое тельце. Мы, конечно, не верили в чудо, но точно знали, что это ей не повредит.


Увидеться со своей сестрой и племянницей из центра города на Пересыпь приехал её брат, дядя Арка, дядя матери. Жил он на Дерибасовской №12. Собственно, он не приехал специально, а он работал на заводе им. Октябрьской Революции, который находился на Пересыпи, и возвращаясь с работы, зашёл повидаться. Они разговорились и перешли на еврейский язык, чтобы мы, дети, не поняли, о чём речь. Впоследствии мы узнали об этом разговоре, когда мать перессказывала его соседке. Дело в том, что дядя Арка работал на заводе маляром и красил выпускаемую заводом продукцию: плуги, бороны, культиваторы. Теперь, сказал дядя, он красит изготовляемые заводом снаряды.


- Ох, это не к добру, боюсь, что дело идёт к войне,– в заключение сказал дядя и ушёл. Спустя две недели бабушка уехала домой, выполнив все задания по пошивке вещей. Жизнь продолжалась. Спустя какое-то времени мать заметила, что пелёнок в стирке, которую она проводила ежедневно, стало меньше. Желудочек у сестрёнки установился. Вместо писка и стона появился настоящий детский плач, требующий у матери еду. Ребёнок пошёл на выздоровление, начал держать головушку, улыбаться. По этому поводу можно думать что угодно, что это совпадение бабушкиных действий и действий врачей, что просто прошёл кризис. Но чудо свершилось, и сестрёнка выздоровела.



Первая фотография сестрички Аллочки.

1942 год, город Ижевск




Настали летние каникулы. И хотя газеты были полны тревожными сообщениями, жизнь казалась нам прекрасной.

После войны в Испании начал набирать силу фашизм в Германии. Вошедшие в Австрию фашисты предъявили претензии Польше на Данцигский перешеек. Самое страшное, что Европа отдавала Германии одну страну за другой, считая, что фашисты насытятся и прекратят разбой. Правительство Советского Союза также пыталось оттянуть войну и подготовиться к отражению фашистов, начало переговоры с Германией, которые завершились пактом о ненападении. Заключивши пакт с Германией, Советский Союз усилил торговые отношения. С одесского порта один за другим уходили корабли с зерном и мясом, о чём сведения к нам поступали от докеров. Внутри страны хлеб начали отпускать нормированно, хотя карточек не было. Каждое утро в наш дом завозили на тачке мешочки с надписями фамилий жильцов. В мешочках был уложен хлеб, выделенный на семью. Однако было лето, было солнце, было море.


Отец по-прежнему работал в деревне, один-два раза в неделю приезжал к нам в город по делам и в выходные дни. Мне казалось, что материально мы стали жить лучше, чем жили. Дефицитные товары, за которыми когда-то мать стояла в очередях, теперь у нас были. Зарплату отец получал почти что такую же, как прежде, но продукты и необходимые товары мы покупали по государственной цене. Этим компенсировалась недостаточная зарплата. Так прошло лето. Сестрёнка полностью выздоровела, похорошела, начала ходить. Газеты сообщили, что Германия начала войну с Польшей. Советский Союз ввёл войска в Западную Украину и Белоруссию. Международное положение с каждым днём становилось напряжённее. Все газеты утверждали, что войну удалось локализовать благодаря пакту. Однако Германия вошла в Польшу и развернула свои войска. Советские войска перешли с укрепрайонов на новые рубежи и начали перебазировать артиллерию, демонтируя её на старых позициях и устанавливая её в строящихся дотах. Это было выгодное положение для фашистской Германии, готовящей нападение на Советский Союз. Наши западные границы защищали только плохо вооружённые пограничники.


Однако к нам, мальчишкам, эти серьёзные новости доходили от взрослых, собиравшихся у ворот двора немного посудачить. Теперь у нас были каникулы, и мы хотели провести их так, чтобы было о чём вспомнить, когда придём в школу. Кто-то из дворовых мальчишек предложил ловить на море рачки  (креветку). Мы пошли на берег, в район, где рыболовная артель чинила сети. Там мы нашли куски сеток, отбракованных рыбаками. По приходе домой мы эти куски сеток сшили и соорудили бредень. В ближайшее воскресенье рано утром, взяв вёдра, мы впятером отправились на берег. Первые же заходы показали, что мы без улова не уйдём. Набрав два ведра креветки, собрав немного дров на берегу, мы пошли домой. Дома кто-то вынес обыкновенную выварку, в которой взрослые кипятили бельё, мы на костре отварили креветку. Вечером отдохнувшие взрослые выходили к воротам, многие женщины выносили стулья, скамейки и рассаживались около выварки с креветками и заводили какие-то разговоры. Среди женщин была и дворничиха, которая разрешила головки креветок бросать на землю. Все согласились с тем, что лучше нам, чем гонять чёрт знает где, заниматься рыбалкой. Так мы заполняли свой досуг. Неделю мы чинили и усовершенствовали орудия лова, а в воскресенье угощали жителей двора варёной креветкой. Так мы в труде и в заботе подошли к тому злосчастному воскресенью, которое оборвало наше детство, а у многих наших друзей и жизнь.

 





<< Назад | Прочтено: 521 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы