RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Михаил Гаузнер

 

Радиалка и я

 

На старших курсах Одесского Политеха я уже знал, что буду конструктором, поэтому после его окончания выбрал назначение на Одесский завод радиально-сверлильных станков. Тогда я не задумывался, почему люди, связанные с ним, называют большое станкостроительное предприятие женским именем «Радиалка». Только потом я понял, что большинство работающих там действительно любят свой завод, несмотря на его недостатки.

Они могут между собой высказываться о нём неуважительно, но с гордостью говорят с посторонними – в общем, относятся к нему, как к женщине, которую любишь и с которой живёшь много лет: «Наверное, есть и красивее, но эта – моя!»

Вот и я стал одним из них – был зачислен «инженером-конструктором без категории», а через 42 года ушёл на пенсию главным специалистом специального конструкторского бюро СКБАРС. В Японии такая трудовая биография на одной фирме весьма почётна, а у нас иногда вызывает скептическое отношение. Наверное, есть плюсы и минусы у обоих вариантов – не мне об этом судить.

Вместе с несколькими моими однокурсниками я в январе 1958 г. пришел на преддипломную практику в конструкторский отдел Радиалки. Большой двухсветный зал, пять рядов чертёжных приборов («кульманов»), негромкий гул голосов, звонки телефона в центре зала. Телефон был единственный, к нему звали громко и не всегда понятными словами. Например, удивил меня возглас: "Женя, иди скорее в цех, там в хомуте хомут!". Для меня это слово ассоциировалось однозначно с элементом конской упряжи, а не со станками, но спросить было поначалу неудобно, хотя и очень хотелось. Не выдержал и обратился к кому-то из конструкторов. Мой вопрос был встречен здоровым смехом и репликой вроде "у тебя этих хомутов будет много", которая ясности, мягко говоря, не внесла. Только потом я узнал, что  "хомут" на конструкторском сленге означал ошибку в чертеже;  к счастью, их в моей конструкторской жизни было не так много, как предсказывали, хотя и случались... А второе слово было официальным названием детали станка, в которой была ошибка.

Удивила меня и свобода общения. В институте все преподаватели обращались друг к другу по имени-отчеству и на "вы", даже к самым молодым. А здесь к солидным и пожилым (особенно в моем тогдашнем понимании) людям обращались, как правило, просто по имени и на "ты". Особенно "убил" меня услышанный в первый же день громкий возглас: "Мишигас, к телефону!". Я не был силен в еврейском жаргоне, но слова "мишигинер" (сумасшедший) и "мишигас" (проявления этого качества знал. Поэтому решил, что кого-то называют такой недопустимо неуважительной кличкой и к этому, видимо, настолько привыкли, что уже не реагируют. Я был потрясен! И только потом узнал, что звали к телефону весьма уважаемого человека, имя и фамилия которого были Миша Газ...

На практику я попал к Ефиму Петровичу Смотричу. Он сразу расположил нас к себе мягкостью, доброжелательностью, я сказал бы –заботливостью. В качестве темы дипломного проекта мне достался станок глубокого сверления, который уже был собран и испытывался. Однажды в цехе я стал свидетелем разговора о главной на тот момент проблеме при испытании этого станка – скручивании довольно длинных свёрл при перегрузке. Предохранительный механизм не успевал срабатывать, и весьма дорогое сверло выходило из строя.

Я решил попробовать разработать такой механизм. Пошел в "Публичку", просмотрел весь раздел по этой теме, но ничего подходящего не нашёл. Тогда я обратился к нашему любимому преподавателю доценту (позже – профессору) Лазарю Борисовичу Эрлиху. Он читал не очень интересный мне предмет «экономика и организация производства», но был энциклопедически, всесторонне  образованным инженером и конструктором. Лазарь Борисович повёл меня в свою библиотеку (а она занимала полторы из двух комнат его квартиры), выбрал в систематическом каталоге нужную книгу и дал ее мне. Я нашёл в ней весьма подходящий, по моему мнению, механизм и на следующий день, придя на завод, набросал основную идею конструкции. Теперь я понимаю, насколько "сырым" и непрофессиональным был этот набросок, но тогда он казался мне удачным решением для дипломного проекта (на большее я, конечно, не претендовал).

Потом день или два мы все "проказёнили", т.е. вместо практики пошли в кино. Когда я появился в отделе, моего неоконченного чертежа на доске не было; я обнаружил его у Володи Шехтера. Оказалось, что в мое отсутствие Смотрич увидел мой набросок, показал его заместителю главного конструктора  М.С. Наделю, и они решили разработать такой механизм для "живого" станка. Шехтер сделал это профессионально и очень быстро, сохранив при этом все основные элементы моей конструкции и даже основные размеры. Он уже заканчивал работу, проверяя чертежи деталей, которые конструкторы успели за эти пару дней разработать. Вскоре все детали были изготовлены,  а примерно через неделю механизм был собран и испытан на станке. С ним станок и был принят. Я был горд необыкновенно, но старался виду не показывать...

После этого я "вошёл во вкус" и попробовал разработать гидравлический привод вращения шпинделя, использовав для этого материалы по новым тогда для всех гидромоторам. Рассказал Смотричу, тот – Наделю. Михаил Семенович посмотрел материалы и сказал: "Делай, бумага всё выдержит, для дипломного проекта это подойдет, даже красиво". Я, вдохновлённый предыдущим опытом с предохранительным механизмом, с некоторым вызовом спросил: "А для станка?". Михаил Семенович дал понять, чтобы я не морочил ему голову студенческими идеями. Он был для меня наивысшим авторитетом, и я больше не поднимал эту тему, хотя в дипломном проекте такое  решение осуществил. А через несколько лет гидромотор был использован для подобных станков другим конструктором под руководством того же М.С. Наделя. Я утешал себя тем, что жизнь не стоит на месте…

Во время защиты дипломного проекта зав. кафедрой станков Мещеряков поставил под сомнение самостоятельность и объём моих разработок. Пришлось "сражаться" с ним перед Госкомиссией. Это, в принципе, не было для меня неожиданностью, т. к. он раньше уже проявил себя достаточно откровенно во время распределения направлений на работу. Тогда я получил назначение на Радиалку вопреки ему и декану Костюкову, которые, по-видимому, были единодушны в своем отношении к людям с такими фамилиями, как моя.

Вскоре после зачисления на работу в конструкторский отдел меня вызвал М.С. Надель и объявил о своем решении перевести меня в бригаду Б.М.Бромберга. Я стал канючить и просить не делать этого, т.к. о Бромберге ходили всякие, в   т.ч. не очень лестные слухи – говорили о нелегком характере, о трудности работы с ним. Но Надель был непреклонен. Я до сих пор бесконечно ему благодарен.

Борис Моисеевич Бромберг (а я называл его только по имени и отчеству все годы, до самого его отъезда в Штаты) стал моим первым наставником, учителем  в конструкторском деле на много лет. Я обязан ему очень многим, и не только в профессиональном смысле. Он привил мне желание думать, взвешивать "за" и "против", перебирать варианты, анализировать их, отдавать себе отчёт в причинах и следствиях принятого решения, строго относиться к своей работе, в которой не может быть мелочей –  всё важно.

Впоследствии Борис Моисеевич стал первым в нашем коллективе кандидатом технических наук, потом вышла его монография «Современные алмазно-расточные станки», ставшая практическим пособием для многих разработчиков, технологов и ремонтников.

Итак, я с опаской пришел к Бромбергу.

 Он в это время начинал разработку нового автомата необычной компоновки. Станок должен был отличаться от большинства проектировавшихся в то время, как день от ночи; в нём многое было новым не только для меня, но и для опытных конструкторов. Помню, как М. С. Надель привел к нам маститого профессора Е. Б. Лунца, руководившего лабораторией динамики станков. Тогда ещё не была разработана теория виброустойчивости, позволявшая решать этот вопрос расчётным путем. Надель спросил у Лунца, будет ли инструмент вибрировать при резании. Лунц произвел тогда на меня большое впечатление – представительный, солидный, в больших очках, с "орлиным" профилем; в общем, настоящий профессор. Не отвечая Наделю на вопрос, он молча смотрел на чертёж (как показалось мне – очень долго), потом сказал по слогам: "Не иск-лю-че-но!", встал и ушёл. Ответа мы не получили...

В этом проекте я разработал несколько основных узлов станка – Борис Моисеевич не побоялся мне это доверить. Возился он со мною очень много, учил по ходу работы, и я чувствовал себя всё более уверенно. Только через несколько лет, уже сам работая ведущим конструктором,  я  по-настоящему понял, как это важно –  учить, доверять, рисковать. Правда, это возможно только тогда, когда твой "ведомый" хочет и может воспринимать твои советы, доказательства, рассуждения. Видимо, я такому условию удовлетворял, но без усилий Бориса Моисеевича этого было бы совершенно недостаточно.

Одновременно со мной в отдел пришли  несколько выпускников. С одной из них, моей однокурсницей Инной Гурович (Зильберберг) мы дружим до сих пор.

Приняли нас хорошо, доброжелательно –  помогали, подсказывали. Но обретение нами "мест под солнцем" не обходилось без казусов. Для приёма, впервые за много лет, такого многочисленного "десанта" не было ни места, ни чертежных приборов, ни мебели. Главный конструктор Ф.Л.Копелев договорился в ремонтном цехе, что нам дадут остатки поломанных кульманов, привезенных из Германии вместе с оборудованием завода фирмы "Raboma". С помощью и под руководством слесаря - ремонтника  мы из нескольких приборов с грехом пополам могли "слепить" один, который кое-как работал. На столярном участке нам дали доски, гвозди, с опаской допустили до ленточной пилы и верстака, и мы сколотили несколько столов и табуреток. Кто-то из женщин - конструкторов, проходя мимо корявого стола, за которым я гордо восседал, попросила меня сделать ей такой же на кухню…

Главной проблемой была площадь зала для размещения наших "произведений". Нам было велено потихоньку "аккуратно внедряться" между кульманами и столами работающих конструкторов. В этой ситуации доброжелательность проявляли уже не все.

Сначала мы внедрялись очень аккуратно – вставили только кульманы, без столов, и работали стоя, не опуская чертёжных досок, чтобы занимать меньше места. Когда народ привык к уплотнению и перестал ворчать, мы начали потихоньку расширять свои владения. Оставаясь после работы, «уплотняли» рабочие места каждого из своих соседей по ряду всего на пару сантиметров каждое, чтобы владельцы этих мест не заметили посягательства на их комфорт. Это давало за один раз сантиметров пятнадцать.

Первым обнаружил наше хулиганство Лёня Кордыш и поднял шум. Мы смотрели с невинным видом и не признавались. Тогда он притащил  из цеха шестидюймовые гвозди и забил их в пол, уперев в них станину своего кульмана. Мы на несколько дней притихли, а потом (опять же после работы) с превеликим трудом вытащили эти гвозди, переместили кульман на несколько сантиметров, вбили их снова в пол и упёрли в них станину кульмана. А отверстия в полу (от вытащенных гвоздей) замаскировали. Лёня, чувствуя неладное, продолжал "выступать", но доказать продолжение нашей деятельности так и не смог. Проделывали мы эту операцию потом еще несколько раз...

Наконец потихоньку всё стало утрясаться.

Мы уже работали сидя (как и следовало ожидать, место нашлось). Большинство из моих однокурсников довольно быстро освоили проектирование несложных специальных станков, которые назывались "наладками".  Надель, умевший говорить образно и афористично, называл их "бифштекс обыкновенный, без яйца", подчеркивая этим простоту такой конструкторской работы и обосновывая возможность её быстрого выполнения.

Дальнейшая работа с Бромбергом была всё более и более интересной. Он не брал для разработки простые станки, т.к. был к тому времени одним из самых грамотных и серьезных ведущих конструкторов отдела.

Помню, как М. С. Надель поручил нам проектирование станка для обработки детали "корпус гироскопа" (как сказали нам по большому секрету – узла стабилизации в системе управления ракетой!). Требования к точности обработке были невиданно высокими; ни выполнить, ни проверить их не представлялось нам возможным. Представители заказчика ставили вопрос по-деловому: сколько нужно выделить средств для организации измерительной службы, приобретения высокоточного оборудования, создания термоконстантного помещения для сборки станка  и т.д.? Предлагалось назвать общую сумму средств (в миллионах!) и представить перечень необходимого оборудования. Обязательным оставалось только одно условие –  гарантировать изготовление станка в требуемый довольно жёсткий срок.  М.С.Надель поступил в духе того времени – отказался от этих заманчивых предложений, которые в случае их принятия создали бы заводу большие сложности, а при невыполнении задания в срок могли привести к огромным неприятностям. А какие возможности для завода могли бы открыться с приёмом этого заказа!

Через два или три года аналогичный заказ под давлением Министерства был все же принят, и Толя Каршенбаум (впоследствии - Зверинский) спроектировал под руководством Бромберга и Наделя станок, где эта задача была решена просто и изящно.

Следующей интересной задачей было растачивание отверстий сложного непрямолинейного профиля в деталях тяжелонагруженных дизелей подводных лодок. Мы с Бромбергом использовали математические свойства сложной поверхности вращения и разработали конструкцию, позволяющую выполнить эту обработку простым путём и обеспечить микронную точность.

Разработка велась мною под руководством  Б. М. Бромберга и М. С. Наделя; большое участие принимал в ней технолог Исаак Самойлович Люцин, причём не только в вопросах технологичности этой необычной конструкции, но и во многих других. Моя первая публикация в журнале "Станки и инструмент" была посвящена именно этой проблеме.

Пожалуй, именно тогда сложился "квартет", который стал авторским коллективом многих наших совместных разработок и изобретений. К сожалению, из этой четверки дорогих мне людей троих уже нет в живых. Михаил Семёнович умер от рака в Одессе, Борис Моисеевич не выдержал переживаний в эмиграции и умер в США через недолгое время после переезда. Последним в феврале 2000г. ушёл из жизни Изя Люцин, с которым мы поддерживали теплые дружеские отношения все эти годы, практически до его последнего дня.

О технике, интересных конструкциях и всём с ними связанным можно было бы вспомнить многое, но это интересно только специалистам.

Сроки проектирования были довольно жёсткими, особенно на "бифштексах" (от которых меня, как я уже говорил, Б-г миловал благодаря Б. М. Бромбергу). Остроумный ведущий конструктор-электрик Сёма Бадьян повесил на стене за своим кульманом плакат, пародировавший требования начальства к ускорению работ: "Увеличим шерстеклокосъём с поголовья паршивых овец!".

Вообще юмор и розыгрыши часто бывали разрядкой при нашей напряжённой работе. Конструктор Борис Баум, обращаясь к ведущему технологу Я.Д. Дикому, постоянно называл его «товарищ Дыкий». Шутник Ося Тененбаум как-то сказал Бауму: «Зачем ты ставишь Якова Давидовича    в неловкое положение? Ведь Дыкий – это его прозвище, а настоящая фамилия – Циммерман. Если не обращаешься по имени-отчеству, называй хотя бы правильно фамилию.  Он воспитанный человек, но ведь всему есть предел». Все замерли в предвкушении веселья. При следующей встрече Баум стал оправдываться: «Товарищ Циммерман, простите меня, я не знал, что Дыкий – это ваша кличка; пожалуйста, извините!» Дикий потерял дар речи, а вокруг раздался гомерический хохот. Это вспоминалось много лет…

Апогеем нашего «врастания» в коллектив стала встреча Нового 1960-го года. Б.М. Бромберг, бывший тогда председателем месткома, откликнулся на предложение "молодняка" (т.е. нас, новичков), и было принято решение использовать Новый Год как повод для общего веселья и сплочения.,В комиссии по организации этого мероприятия под председательством Бромберга художественную самодеятельность поручили мне. Мы с упоением взялись за дело, разработали  сценарий, написали тексты выступлений.

Долго спорили о том, в какую форму облечь всё это –  не хотелось, чтобы участники просто выходили по очереди на эстраду со своими "номерами". Решили сделать большую рамку, имитирующую телеэкран (в то время телевизоры только-только появились в нашей жизни и были далеко не у всех). Не могли придумать название этого "телевизора"; банальные предложения типа "Рекорд-60" или "Радуга-60" были безжалостно отвергнуты. Выручил всеобщий любимец Г. М. Нашатырь, который сказал: "Ребята, что вы мучаетесь? Назовите его "Кочуберик-60". Так и сделали.

Всегда серьезный и слегка едкий М. С. Надель согласился (к моему удивлению) зачитать доклад мандатной комиссии. Текст написал я, а докладчика долго не могли найти –  все смеялись, читая, а этого допустить было нельзя. Надель справился с задачей блестяще: сделал доклад без тени улыбки, талантливо выделял смешные места, но не "пережимал".  Зал "лежал"...

Неожиданно (для нас, а не для "стариков") проявил себя Ф.Л. Копелев. Кроме выдающихся способностей инженера, он обладал прекрасным художественным вкусом   и остроумием, любил поэзию и "грешил" этим сам. Я по совету Бромберга обратился к нему с просьбой написать в стихах текст обращения Деда Мороза, которым по нашем сценарию открывался вечер. Выслушав меня, Фридрих Львович сказал: "Миша, Дед Мороз –  это банально. Пусть    у нас будет Баба-Мороз!". В этом был весь Копелев –  неожиданный, оригинальный. Он написал целую поэму, яркую и остроумную, которую должна была прочитать соответствующая исполнительница. На эту роль после некоторых колебаний была выбрана Аня Гольденберг –   по мнению многих, самая красивая из относительно молодых женщин отдела (хотя предлагались и другие кандидатуры).   Я репетировал с ней (естественно, в рабочее время) в комитете комсомола, запираясь изнутри, чтобы не мешали. Это вызывало ехидные шуточки в наш адрес, но мы были выше этого и гордо продолжали.

Встреча Нового года состоялась в диетстоловой на Дерибасовской, прошла прекрасно и долго вспоминалась всеми участниками. Пожалуй, только после неё я окончательно почувствовал, что мое "врастание"   в коллектив состоялось. К этому времени у меня сложились дружеские или приятельские отношения со многими сотрудниками за рамками "молодняка", я уже чувствовал себя с ними практически на равных, исчезла некоторая стеснительность, иногда старательно прятавшаяся мною за показную мальчишескую браваду. Да и работал я уже довольно уверенно, даже позволял себе спорить не только с Бромбергом, но иногда и с самим М. С. Наделем.

...А с Аней Гольденберг, встретившись через 36 лет в Сан-Франциско, мы тепло вспоминали Бабу-Мороза, как будто это было вчера...

Несколько проектов станков, от которых требовались микронные точности, показали необходимость коренных изменений конструкции алмазно-расточных станков, особенно тех, от которых требовалось обеспечение высокой точности обработки.

Разработка первого такого станка была поручена бригаде Б. М. Бромберга; основным разработчиком и ведущим конструктором станка стал я. Мы собрали довольно много (по тогдашним меркам) информации  и пришли к неутешительному выводу – существующие у нас базовые модели станков не могут обеспечить высокую точность. Ряд новых конструкторских решений мы использовали из мировой практики, а некоторые разработали сами.

Это была настоящая творческая работа. На два устройства этого станка были получены не только авторские свидетельства СССР, но и ряд патентов ведущих капстран – США, Японии, Франции, Великобритании, Италии и Германии. Авторским коллективом опять была наша четвёрка,  причём ни один из участников не был только формальным её членом по должности или другим соображениям, как часто бывает; каждый внёс свою лепту. Этот проект был моей первой серьёзной работой в качестве ведущего конструктора, хотя эту должность и соответствующую ей зарплату я получил только через полгода.

Одновременно в моей жизни произошло другое очень важное событие – 5 августа 1962 г., сдав накануне вечером последние чертежи этого станка, я женился.

В разгаре работы над проектом станка высокой точности произошло еще одно чрезвычайно важное событие –  вышло постановление Правительства об образовании на базе конструкторского отдела «Радиалки» Специального конструкторского бюро алмазно-расточных и радиально-сверлильных  станков СКБАРС.   "Пробивал"   это   решение Ф. Л. Копелев, он же стал главным конструктором СКБ  и исполняющим обязанности  начальника.

Началась новая эпоха: большинство бригад стали отделами с определённой специализацией. Так, бригада Бромберга стала основой отдела особо точных станков № 4; в наш отдел были переведены Э. Сирота, А. Каршенбаум (Зверинский), А. Савчик, которые вместе со мной (хоть и в разное время) стали ведущими конструкторами и основными фигурами молодого отдела, выполнявшими наиболее серьёзные работы под руководством        Б.М. Бромберга    и    М.С. Наделя.     С  Э. Сиротой я дружил много лет; к сожалению, его, как и многих других названных здесь, уже нет в живых.   

Много лет был моим другом ведущий конструктор-электрик Марк Дворницкий – веселый, остроумный, общительный, не по годам подвижный и эмоциональный.  В 1943 г., прибавив в военкомате год к своим шестнадцати, он добровольно ушёл на фронт мстить за погибшего отца. Домашний одесский мальчик, которого в детстве родные кутали, оберегали и учили играть на скрипке, прошёл полтора военных года на передовой, был ранен, дважды контужен, его посчитали мёртвым и мать получила вторую «похоронку» - на этот раз на сына. Маруни, как мы его называли, тоже давно нет среди нас.

О М. С. Наделе хочу сказать особо. Его я считаю вторым  после Бромберга своим учителем в конструкторском деле. От его внимания не ускользали даже мелочи, которых, как он говорил, в конструкторском деле быть не может. Мне кажется, что его внешняя грубоватость и некоторое ехидство (действительно, иногда проявлявшиеся) были своеобразной маской, защитной реакцией самолюбивого человека.

Его трудовая жизнь сложилась так, что Ф. Л. Копелев – бесспорно, более яркая фигура – дважды "отодвигал" его с должности главного конструктора: сначала в СКБ-3, а потом – на «Радиалке», и Надель оба раза оказывался на вторых ролях. Он, как и многие руководители его поколения, в том числе и мой отец, был трудоголиком, человеком очень добросовестным и энергичным. Но главное - он УЧИЛ своих сотрудников и подчиненных думать, ответственно относиться к делу. И те, кто хотел и мог, многому у него научились; в их числе и я.

Приведу один случай, подтверждающий моё предположение о самолюбивости и даже ранимости Михаила Семеновича. Когда он уже какое-то время был на пенсии, его преемник Аскольд Фёдорович Дубиненко пригласил  Наделя временно поработать в качестве главного конструктора в двух из пяти отделов и вести их 4 месяца, вроде бы для разгрузки Дубиненко от текучки.

В действительности Дубиненко хотел дать возможность Михаилу Семёновичу подработать, т.к. в советское время пенсионеры из КБ могли работать, получая пенсию, только 2 месяца в году. Некоторые оформлялись с ноября по февраль, используя это своё право одновременно за два года сразу. Кроме ощутимой прибавки к пенсии, для Наделя это была возможность вновь вернуться к любимой работе, оторваться от скучного пенсионерского существования. "Молодец, Аскольд" –  подумал я, узнав     об этом.

Михаил Семёнович появился подтянутый, сдержанно радостный, и с ходу начал работать – сначала в соседнем     с нами отделе. Что там произошло –  не знаю, но у нас он появился уже не таким оживлённым. Я, услышав его голос, быстро навесил на доску первые попавшиеся  чертежи, поставил рядом второй стул, вышел Наделю навстречу, пригласил его к себе и стал "на полном серьёзе" показывать конструкцию, спрашивать совета и т.д.

В действительности мне, работавшему к тому времени лет десять ведущим конструктором, консультация была уже  не очень нужна, но я считал это своим долгом. Михаил Семёнович рассеянно выслушал меня, помолчал, потом неожиданно сказал: "Спасибо, мальчик!" (он так называл меня в самом начале моей работы, а потом – никогда) и встал, чтобы уйти. Мне показалось, что глаза у него повлажнели. Я попытался удержать его и продолжить разговор по технике. Но вместо обсуждения моих вопросов он сказал: "Я не мог  представить себе, что некоторые люди, которые заискивали передо мной раньше (хоть я этого очень не любил), теперь явно дают мне понять, что я в их работе лишний, чуть ли не мешаю... Не буду так работать, не могу, уйду". И действительно – ушёл, не проработав не только четыре, но по-моему, и два месяца.

Между прочим, кое-кто подобным образом отнесся и к Ф.Л.Копелеву, который после ухода на пенсию какое-то время работал  инженером-исследователем в нашей станочной лаборатории. Не хочу называть фамилию человека, о котором Фридрих Львович рассказал мне по этому поводу, с горечью добавив: "А ведь я так много для него сделал, и тогда, раньше, он вел себя, мягко говоря, иначе..." (не ручаюсь за дословность, но смысл был такой).

Фридрих Львович был заметной фигурой в станкостроении. Будучи главным конструктором, он мало вмешивался в текущие работы, а брал на себя постановку и решение принципиальных вопросов, определяющих направление разработок. Он поражал нас логикой, эрудицией, широтой взгляда на конструкцию, умением обобщать, хорошо владел математическим аппаратом.

Вторым заместителем главного конструктора был Григорий Матвеевич (Мотлович) Нашатырь. Он окончил инженерный факультет Берлинского университета, был руководителем-интеллигентом, всеобщим любимцем – мягким, добрым, человечным, старался помочь людям, чем мог. Младших коллег называл придуманным им ласковым словечком «кочуберик»;  это воспринималось очень тепло. Нашатырь был конструктором весьма высокой квалификации, умел и любил учить своих сотрудников и студентов. Скончался в 55 лет после второго инфаркта, оставив о себе добрую память у всех, кто его знал.

Преемник Григория Матвеевича Вадим Праницкий также по-доброму относился к своим сотрудникам, проработав на этой должности более 30 лет. Я до сих пор сохранил с ним самые хорошие отношения.

Наш 4-й отдел стал пополняться новыми сотрудниками. Я с удовольствием вспоминаю годы работы в этом хорошем, дружном, в основном молодёжном коллективе. А когда были поводы –  мы веселились от души. До сих пор помню, как Света Шаповалова вручила  23 февраля "снежному барсу" альпинисту Вадиму Свириденко двойные чёрные сатиновые трусы со слоем простёганной между ними ваты, вызвав гомерический хохот присутствовавших. "Хор мальчиков" с серьезными лицами исполнил 8 Марта шуточную кантату, посвящённую нашим милым дамам, а они покатывались от смеха...

Как-то незаметно из Миши я стал для многих Михаилом Яковлевичем. Моя бригада увеличилась, в ней появились новые сотрудники, с которыми мне было интересно работать. Я всегда помнил, как возился со мной   Б. М. Бромберг, и старался по мере сил делать это  с молодыми.

Добрым словом хочу вспомнить работу с ними. Некоторые пришли ко мне в бригаду уже сложившимися конструкторами, другие были совсем "сырыми". В этом смысле с ними мне было гораздо легче,  но в остальном также непросто – ведь мне самому в начале работы ведущим конструктором было всего двадцать шесть лет.

Ребята оказались способными, аналитичными, думающими, и подводить их к правильному решению (а ни в коем случае не навязывать его) нужно было терпеливо и доказательно. Кроме того, необходимо было учитывать индивидуальные особенности характера –  один самолюбив, другой упрям и т.п. Но, повторяю, мне было с ними очень интересно.

Особенно результативной была работа с Наумом Учителем и Леонидом Каральником. Оба пришли ко мне техниками, без всякого опыта, а ушли ведущими конструкторами, умеющими самостоятельно работать. Они, как и Илья  Нейман, хорошо зарекомендовали себя в этом качестве в США, Израиле и Канаде.

Отношения в нашем относительно небольшом коллективе – сначала бригаде из 12-15 человек, потом   секторе были дружескими, обстановка – рабочая, деловая, конфликтов не было.

.А работа была действительно интересной. Конструировали высокоточные станки – автоматы и полуавтоматы, робототехнические комплексы, участки автоматических линий, станки для обработки отверстий сложного профиля. Кроме разработки конструкции, мы принимали непосредственное участие в их изготовлении на Радиалке и пусках в эксплуатацию на заводах-заказчиках.

Помню, как при отладке и сдаче одного из станков-автоматов на КамАЗе мне пришлось выдержать конфронтацию  с главным  технологом завода двигателей. Оказалось, что вся технологическая цепочка обработки детали до нашего станка была так "талантливо" построена, что на каждой следующей операции портилась точность, достигнутая на предыдущей. Поэтому заготовки на наш станок поступали некачественными, и мы не могли его сдать. А о замене установленного и уже запущенного предыдущего оборудования нечего было и думать – "на носу" был пуск КамАЗа, приуроченный к очередному съезду КПСС. Пришлось мне поехать в Ярославль к генеральному конструктору автомобильных дизелей –  академику, лауреату и пр., и доказывать нашу правоту. Нервов  и здоровья это потребовало много...

Вообще география заводов - заказчиков (а часто – и моих командировок к ним для согласования технических проектов либо участия в отладке и сдаче изготовленных станков) была довольно широкой: Москва, Ленинград, Тбилиси, Казань, Харьков, Кременчуг, Новосибирск, Барнаул, Вильнюс, Рига, Алма-Ата, Ташкент, Фрунзе, Набережные Челны, Коломна, Чебоксары, Ульяновск и многие другие города. Я любил командировки, хотя их специфический быт и неудобства зачастую было нелегко переносить.

Особенно запомнились мне командировки на отладку станков-автоматов в Набережные Челны и Москву. Находились мы там подолгу. Об этих командировках можно было бы написать много интересного – и серьезного,  и смешного.

Впервые приехав на КамАЗ, я спросил у Саши Чекалина – толкового наладчика, слесаря с “золотыми руками”, есть ли тут диетстоловая (в то время я был  "не в форме" по желудочно-печёночным делам). Саша на полном серьёзе выдал мне своё медицинское заключение о причинах моих хворей и методе их излечения. Он сказал, что все мои беды от того, что я запиваю водку водой и тем мешаю её целебному действию. Нужно перестать запивать – и  стану здоровым...

В конце этой командировки я простудился, температура поднялась до 390. В Набережных Челнах в то время был "сухой закон". Саша Чекалин с одним из слесарей пошли после работы через плотину Камской ГЭС на другой берег Камы, оттуда на автобусе поехали в Елабугу, привезли ящик водки, из неё стакан выделили мне. На ночь накрыли меня нескольким одеялами и пальто. Утром я на дрожащих ногах, но уже без температуры пошел на завод, чтобы руководить  завершающим этапом сдачи моего автомата. А потом прямо в цех заехал на своей машине один из членов комиссии и отвёз меня в аэропорт, откуда на арендованном КамАЗом самолете я в числе других избранных бесплатно был доставлен в Москву.

Тогда же на КамАЗ приехал член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Кириленко. Перед его приездом прямо на раскисшую глину (где увязали наши туфли, и их надо было извлекать, стоя на одной ноге) спешно набросали асфальт, который на следующий день провалился. Мы отлаживали какой-то станок. Кириленко, обходя завод, подошел к нам, безошибочным чутьем партийного руководителя определил единственного в тот момент среди нас представителя рабочего класса, уже опохмелившегося с утра, с чувством пожал ему руку, а остальным просто кивнул. Этот счастливчик замотал руку бинтом и поклялся не мыть её  и не снимать бинт  до возвращения в Одессу!

На один из станков, поставленный Коломенскому тепловозостроительному заводу, пришла рекламация; о ней позвонил заводскому начальству наш грозный зам. министра Воеводин, которого они боялись, как огня. Послали туда меня с наладчиками, т.к. причина рекламации была совершенно непонятной – вместо точного профиля отверстия резец выделывал какую-то волнистую линию. Я поучаствовал в проверке обработанных деталей и убедился, что это действительно так. Фантастика, необъяснимая ситуация! Просидел вечер и половину ночи  в общежитии, пытаясь смоделировать условия, при которых это может получиться,  не смог ничего придумать  и уснул.

Под утро мне приснилось, как рабочий стол станка, перемещаясь по направляющим станины, наезжает на какой-то бугорок, переваливается через него, и при этом резец обрабатывает деталь по той самой "абракадабре". Я пошлёпал босыми ногами к столу, нарисовал увиденное, кое-что просчитал и понял, что это действительно может привести к зафиксированной при обмере обработанных деталей картине.

Придя на завод, я позвал механика цеха и предложил ему разобрать станок, сняв с него стол. При этом сказал, на каком примерно участке направляющей будет обнаружено постороннее тело, и даже указал ориентировочную его высоту. На меня посмотрели, как на сумасшедшего, но механик сказал: "Сделаем на Вашу ответственность" и дал команду разбирать. Когда стол завис на стропах над станком, мы заглянули на направляющую станины и обнаружили неизвестно как попавшую туда и частично вдавленную стальную стружку... После её удаления стол был установлен на место, и станок начал работать с требуемой точностью.

Удивление всех участников этого события было на грани восхищения, и механик распорядился в конце работы выдать нашим наладчикам (по их просьбе, конечно) спирт "для промывки оконцевателей". Потом мне объяснили, что это – распространенная формулировка, и не нужно выяснять, что такое оконцеватели и есть ли они в станке.  Из солидарности я, естественно, ничего не выяснял, и меня зауважали  - думаю, не только за техническое решение, но и за эту самую солидарность...

Вообще во взаимоотношениях с рабочими мне везло. Так уж повелось, что они часто пробуют "на зуб" молодых конструкторов. Меня об этом предупреждали старшие товарищи.

Однажды, в самом начале моей работы на заводе, во время обеденного перерыва группа сборщиков провела со мной, совсем еще "зелёным" конструктором, проверочно-тестовый разговор типа: "А знаешь ли ты, что означает число 2,87?". "Конечно, - бодро ответил я, сразу вспомнив цены на водку, - "Московская". "А  3,02?" –  "Российская!". "А 3,12?" - "Столичная". "А 3,14?". Я лихорадочно стал перебирать в памяти стоимости других известных мне крепких напитков ("Вроде бы не коньяк – его цена 4,12. Что же это?") и не смог сразу ответить. Раздался дружный смех и возгласы: "Эх, ты, а еще с высшим образованием. Число «π»!

В другой раз, после успешной сдачи спроектированного мною первого высокоточного станка, бригада слесарей-гидравликов пригласила меня в обеденный перерыв "за круглый стол", чтобы «обмыть» это событие. Оказалось, что так называли лежащую на земле во дворе магазина, расположенного напротив проходной завода, огромную деревянную катушку из-под кабеля, за которой  обычно происходили такие мероприятия. Это испытание   я выдержал, и с тех пор любая моя просьба (как производственного, так и личного характера) выполнялась слесарями - гидравликами беспрекословно.

А вот с некоторыми слесарями-сборщиками пришлось на первых порах искать и находить верный тон. Мне это удалось не сразу. Но со временем они поняли, что я буду "до последнего" искать возможность помогать исправить ошибку цеха из-за брака детали, проработав для этого разные варианты изменения конструкции (правда, если я отказал, то  потребую переделать обязательно). Так же цеховые работники  поступали и со мной – исправляли конструкторские "хомуты" моей бригады незамедлительно ("дай только эскиз!"). Когда могли, делали это без «извещения» - документа, всегда неприятного конструктору. К мнению сборщиков я всегда прислушивался, и бывали случаи, когда по их совету я изменял какой-то элемент конструкции.  Им это нравилось, а делу приносило пользу.

Особо следует сказать о взаимоотношениях с заводскими технологами. Известно грубоватое выражение: «технолог – намордник на конструкторе». Действительно, конструирование – это непрерывный процесс компромиссов между «нужно» и «можно». Первое – это стремление конструктора создать современное, работоспособное, эффективное изделие, максимально удовлетворяющее требованиям потребителя. Второе – возможность изготовления изделия на реальном оборудовании при существующем уровне производства и квалификации исполнителей.

В этом смысле технолог почти всегда – тормоз. Но когда технолог – мыслящий инженер, не замыкающийся в узких рамках своей профессии и понимающий необходимость найти необходимое решение, он становится союзником и соавтором конструктора, одновременно не давая ему оторваться от реалий производства. О нескольких таких технологах расскажу.

Прежде всего это Яков Моисеевич Богаковский,  в военные и послевоенные годы – главный инженер завода, перемещённый во время «борьбы с космополитизмом» на должность главного технолога. Высокий, представительный, сероглазый, с пышной седеющей шевелюрой, он обладал аналитическим умом и интуицией, что делало его практически непререкаемым авторитетом. Когда «Яков» (так его называли «за глаза» почти все) смотрел у кого-то чертежи, вокруг кульмана собиралась толпа. У него учились не только технологичности, но и возможности взглянуть на конструкцию с другой, неожиданной стороны.

И он, и упоминавшиеся Ф.Л. Копелев и М.С. Надель были корифеями. Как часто бывает, эти много лет уже покойные яркие личности обладали жёсткими характерами, и с ними не всегда бывало легко, но всегда интересно и поучительно. Каждый из них воспитал единомышленников, которые умели отстаивать свою  точку зрения, не всегда совпадавшую с мнением других.

О тесном контакте и большой многолетней человеческой дружбе с Изей Люциным я уже говорил. С ним я советовался не только (а иногда –  не столько) по вопросам технологичности конструкций. Он был талантливым, ярким человеком в самых различных проявлениях. Мастер спорта по альпинизму, весёлый и открытый человек. Любил и умел работать руками. Но главное – он, любимый ученик Богаковского, помогал и подсказывал конструктору реально осуществимое  решение. С ним можно было спорить, совместно находить выход из непростой ситуации, и это всегда бывало интересно.

Второй технолог, с которым мне было очень хорошо     и интересно работать, Александр Соломонович Бурштейн. Он человек совсем другого, нежели Люцин, склада –  сдержанный, немногословный, неторопливый. Саша всегда глубоко вникал в суть проблемы (не только технологической, но и конструкторской), давал толковые, взвешенные советы, находил пути решения самых сложных вопросов. Кроме этого, меня с ним тоже связывает многолетняя дружба, основанная на уважении и симпатии к этому мудрому и глубоко порядочному человеку, большому труженику, 12-летним мальчиком перенесшему ужасы Доманёвского концлагеря. Если ему доведётся прочитать эти строки –  я буду очень рад.

Малолетним узником этого концлагеря был и мой приятель конструктор Леонид Дусман – деятельный и энергичный человек, разработавший первый изготовленный на Радиалке.станок для ВАЗа. Дусман – автор книги «Помни! Не повтори!» о Холокосте в Одессе, часто выступает с публикациями на эту тему; он – один из авторов проекта мемориала на бывшем Еврейском кладбище. Леонид проводил много лет  большую работу по увековечению памяти жертв и помогает оставшимся в живых, затрачивая на это много времени и душевных сил.

Особенно запомнилось мне проектирование двух станков, которые стали моей последней серьёзной работой в качестве активно действующего конструктора.

Сложность задачи заключалась в том, что обработку отверстий можно было производить только ИЗНУТРИ детали, последовательно поворачивая её на специальном делительном столе вокруг размещенной внутри неё шпиндельной головки.

Мы с Лёней Каральником, Илюшей Нейманом, Наташей Баерман, Лёней Зацем, а также Бурштейном и Люциным изрядно поломали себе головы над решением этой задачи. Станки получились; это было приятно сознавать самим и слышать от людей, чьё мнение мы уважали.

Для меня лично эта работа стала еще и другой,  не очень приятной вехой. Видимо, сказалось большое напряжение в течение нескольких месяцев, и перед самой сдачей этих  почти готовых проектов я в декабре 1985 года слёг  в предынфарктном состоянии. Пришлось потом, выйдя работу после Нового 1986 года, просмотреть сданные без меня в архив чертежи и кое-что подправить. Но впредь активную конструкторскую работу мне врачи запретили, т. к. этот "звоночек" был уже не первым, да и зрение серьёзно ухудшилось.

Пришлось мне перейти в технический отдел СКБАРС, руководимый И. М. Мармером. Там я проработал сначала ведущим конструктором, потом –  главным специалистом почти 14 лет.

Встретили меня на новом месте очень хорошо. До сих пор сохраняются установившиеся тогда добрые и уважительные отношения с Александром Павлюком, Николаем Кременецким и другими работавшими там специалистами. Вновь я оказался, хоть и в новом качестве,  рядом с Борисом Моисеевичем Бромбергом  и опять многое у него почерпнул.

Очень большое впечатление произвёл на меня при более близком, чем раньше, знакомстве Иона Моисеевич Мармер. Это был очень интересный и уважаемый человек. Всегда подтянутый, сухощавый, стройный, модно  и аккуратно одетый, подвижный, на всё живо реагирующий, импульсивный, очень организованный и систематичный. Он утверждал, что система в работе может сделать больше, чем способности отдельных людей.

Авторитет его признавался не только на заводе, но и в Министерстве, Госплане, Внешторге и т.п. Во всех подобных организациях, где мне приходилось бывать, в первую очередь спрашивали не о директоре или главном инженере завода, а: "Как там Иона Моисеевич?". Он не обладал такой высокой инженерной квалификацией, как описанные выше корифеи, но интуиция, чутьё, житейский опыт и здравый смысл у него были поразительные, и это много раз подтверждалось.

Иона Моисеевич был ярким примером активного долголетия. На работу (около трёх километров) ходил только пешком, при подъёме на наш четвёртый этаж никогда не пользовался лифтом. Он дожил до 89 лет, работая практически до последнего дня. Как-то утром он пожаловался на боль в левой руке, не захотел принять нитроглицерин, сделать кардиограмму («При чём тут сердце?»). Умер через день после этого во сне – видимо, от инфаркта.

В новой для меня работе мне удалось найти много интересных сторон. Я стал выполнять конструкторские проработки перед проектированием сложных станков, "влез" в новые для меня обрабатывающие центры, а кроме того –  продолжал время от времени разрабатывать проекты интереснейших станков. Так что мои первоначальные опасения, вызванные вынужденным отходом от активной конструкторской деятельности, к счастью, не оправдались.

Конечно, первый период моей работы (в течение 28 лет) был более насыщенным, напряжённым, разносторонним. Было разработано более полутора сотен проектов специальных станков, в том числе много достаточно сложных и интересных. Часть их устройств были спроектированы на уровне изобретений, на которые были получены, кроме упомянутых патентов ведущих капстран, около двух десятков авторских свидетельств СССР. Было опубликовано несколько статей в технических журналах.

Но, видимо, всему своё время, и последние 14 лет тоже были очень интересными. Работа всегда приносила мне удовлетворение (раздражавшие мелочи, казавшиеся тогда важными, по большому счёту оказались не такими уж существенными).

Большинство людей, с которыми я был связан по работе или просто контактировал за эти годы, были мне приятны, интересны, уважаемы. Многие из них, к счастью, живы; я желаю им здоровья и долголетия. А тем, кто ушел от нас - светлая память.

Так уж случилось, что с Радиалкой и СКБАРСом оказалась связанной вся моя трудовая жизнь. И очень хорошо, что у меня остались о ней такие хорошие воспоминания.





<< Назад | Прочтено: 388 | Автор: Гаузнер М. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы