RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Григорий Дубовой

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО

 Глава 4. Театр

Итак, реэвакуация моя из города Ижевска происходила осенью 1945года. Окончилась работа в пионерлагере, где  я был по заданию райкома комсомола. Распрощавшись с Ижевском, мы с отцом отправились в свой родной город Одессу. Сестрёнка и брат уже жили там, в коммунальной квартире тёти, где в двух комнатах, принадлежащих ей, мы стали уже четвёртой семьёй.


Сразу пойти в школу я не мог по нескольким причинам. Нашу квартиру, разграбленную во время войны, занял какой-то торгаш, и суд нам в возвращении её отказал. Судья мотивировал отказ тем, что квартира принадлежала матери, а она умерла в эвакуации. То обстоятельство, что остались трое детей на улице, что двое детей всю войну проработали на военных заводах, судья во внимание не принял.


При вселении к тёте я, как единственный неработающий мужчина, должен был помогать ей по хозяйству. Отец сразу уехал на село, где его ждала работа.


Школ в городе было мало. Все классы были укомплектованы сверх нормы. С большим трудом я определился в украинскую школу в конце второй четверти. Экзамены за 9 класс сдал все, за исключением сочинения по русской литературе. Была переэкзаменовка, которую я также провалил. В летние каникулы военкомат забрал на допризывную подготовку, где я в конце сборов заболел малярией. Заниматься второй год в девятом классе я не мог, так как в ноябре месяце  подлежал призыву в армию. Совершенно случайно от товарища узнал о строительном техникуме, где со второго курса давали отсрочку призыву. Удалось договориться о сдаче экзаменов за первый курс экстерном. Так я стал учащимся строительного техникума.


Осень 1946 года. Жара безжалостно сожгла всё, что росло на полях, все травы на газонах в городе, на спусках к морю, и даже не пощадила кустарники, которые укрепились весной на развалинах взорванных бомбами домов. Я шёл знакомой мне улицей по широкому тротуару легко и быстро, замедляя ход только у развалин, где тротуары сужались. За заборами, насухо выложенными из камня, выбранного в развалинах, был сложен строительный мусор. Несмотря на колдобины мостовой, выбитый асфальт на тротуарах, улицы были чисто заметены, заборы побелены. Город жил размеренной послевоенной жизнью, преодолевая трудности и лишения.                                             

Здание техникума, где я уже несколько недель занимался, стояло в начале улицы, среди разрушенных домов, как бы являясь символом города, утверждающим, что, как этот маленький домик, так скоро и весь город будет восстановлен. Это был Одесский Техникум Гражданского Строительства, ОТГС. Наш набор был уже третьим. Когда я зашёл в аудиторию, там царило оживление, все подшучивали друг над другом, а в центре внимания был, конечно, Фимочка. Он стоял на табурете - единственном передвижном сидячем месте, предназначенном для преподавателя. Фимочка что-то рассказывал, широко размахивая руками, что выдавало в нём истинного одессита. Взобрался он на табурет не только, чтобы его видели, но и для того, чтобы при жестикуляции случайно не нанести травмы слушателям.


Прежде чем вести дальше рассказ о предмете разговора, я немного должен остановиться на описании самого Фимочки. Иначе то предложение, которое он нам сделал, может быть не так понято. Итак, это был юноша ниже среднего роста, одетый, как и мы, в старенькую, может быть, ещё довоенную одежду. Широко расставленные глаза с небольшим прищуром и широкий лоб придавали его лицу умное выражение. Большой рот у него был особенный. Утолщённые губы делали лицо добрым, каким он и был в действительности, а приподнятые края их делали его улыбающимся.


Когда я вошёл в аудиторию, Фимочка перстом своей длинной руки указал на меня:

 - Вот, пожалуйста, есть ещё один богатырь.


Все повернулись ко мне с хохотом и колкими репликами. Дело в том, что я занимался в техникуме первую неделю, так как поступил сразу на второй курс. Ввиду того, что я ещё ребят не знал, я подумал, что это какой-то розыгрыш и надо мной хотят посмеяться, или сделать из меня «козла отпущения», как иногда «крестят» новичков. Однако, увидев около оратора своего друга Лёню Скляра, я успокоился. Лёня посоветовал мне поступить в этот техникум и чуть ли не за руку привёл меня сюда. Конечно, в богатыри я немного не вышел, но рост 1,81м о чём-то говорил. Послевоенная худоба, одежда, как и у других, с чужого плеча, но почему-то намного длиннее, чем необходимо, была  сильно заужена. Похож был я на макаронину, или на спагетти - слово, которое, я услыхал уже после войны.


Причину оживления я узнал, когда Фимочка лихо соскочил с табурета и подошёл ко мне.

- Слушай, ты бы хотел выступать в оперном театре? - прямо в лоб серьёзно спросил меня он. - Нет, нет, ты только не пугайся, не петь. Хотя, чёрт тебя знает, на что ты способен.

А дальше уже совершенно серьёзно, насколько позволяла его физиономия:

- Понимаешь, наш оперный театр приступает к постановке оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Там есть сцена, когда из воды выбегают богатыри. Все артисты в мимансе (я впервые услыхал это слово, и только глазами мог задать ему вопрос) - или женщины, или низкорослые мужчины. Будь режиссёр и семи пядей во лбу, он никак из них не сумеет слепить «богатырей». 


Остановить его практически было невозможно:

- Понимаешь? Артист миманса - это артист, который в опере не поёт, в балете не танцует, однако ни один театральный коллектив без этого артиста обойтись не может. Иначе эти артисты называются статистами, - выпалил Фимочка на одном дыхании и далее продолжил:

- Так вот и решили на эту роль пригласить студентов... - он сделал паузу, обдумывая, каких студентов, чтобы случайно не ляпнуть и не обидеть нужного человека и этим не испортить дело.

Однако заминка длилась пару секунд, и он продолжил:   

 - Студенты должны быть высокого роста, без внешних дефектов, свободно двигаться. Хочу добавить, что эта работа не бесплатная. Она оплачивается по следующей таксе: за работу на репетиции - 5 рублей, за участие в спектакле - 10 рублей. Ответ должен быть к концу сегодняшних лекций. Думай. Думайте все!


Прозвенел звонок. Начались занятия. Первой парой была физика по программе средней школы. Динамика твёрдых тел никак не хотела совмещаться в статическом аппарате моего головного мозга, заполненного информацией о театре. Ещё бы! В оперном театре я был всего два раза, уже после возвращения из эвакуации. Два произведения Петра Ильича Чайковского ввели меня в храм большого искусства, но на этом всё закончилось. С первых аккордов увертюры оперы «Евгений Онегин» я ждал, когда кончит играть музыка и выйдут артисты, которые будут вести нормальные диалоги по роману, написанному Пушкиным. Но каково было моё удивление, когда артисты начали петь! Когда начали исполнять арии, я с удивлением узнал, что это ария, а не песня, которую я слушал по радио после войны или на пластинке патефона, который мы купили перед началом войны. Мелодии  меня очаровали. Когда после аплодисментов зрителей я спускался по узкой лестнице с галереи, откуда я слушал и созерцал около двух часов это чудодействие, мелодии арий сменялись в моей памяти одна за другой. После войны все радиоточки в основном транслировали музыку, как будто пытались за короткое время наверстать её, замолкнувшую во время войны.

                                                     

Когда выдался случай следующий раз посетить оперный театр, я посмотрел балет «Лебединое озеро». Здесь особых неожиданностей не было, но в тайне от самого себя я ожидал, что вот-вот Зигфрид объяснится с Одеттой арией или, в крайнем случае, словами, но — тщетно. На этом посещения оперного театра прекратились. До сих пор мы жили на стипендию брата, из продуктовых карточек отоваривались только хлебные. Приходилось подрабатывать, где только можно было. Брался за всякую работу. Работал грузчиком, экспедитором, рабочим засолпункта и на одноразовых работах, шабашках. Времени и средств на театр не было. А здесь такое заманчивое предложение... Три техникумовские пары пробежали бесполезно. К концу учебного дня решение было принято. На следующий день Фимочка сообщил, что начальница цеха миманса ждёт нас в 18 часов, у служебного входа в театр. К 18 годам от роду я уже на многих работах работал и научился вливаться в производственные коллективы. Но сейчас я шёл на работу  как-то необыкновенно. Мне казалось, что люди обращают на меня внимание. Пошёл по Дерибасовской к Ришельевской. Вот оно, создание уникальной архитектуры! Я много раз проходил мимо него, любовался им, как любуются красотой девушки, красотой парохода, самолёта. Это наслаждение внешней красотой. Внутренний мир театра для меня был за семью замками. Здесь же я приглашён волею судьбы войти в этот храм искусств, увидеть, услышать, прикоснуться. Не счастье ли это?! Я перешёл сад Пале Рояль и по узенькой лесенке, между домом и театром, где пройти мог только один человек, спустился на тротуар Театрального переулка. Справа находится служебный вход в театр. Это тот самый вход, через который проходили, вернее, шли на работу Собинов, Шаляпин, Чайковский и другие.


Собственно о театре я больше ничего не знал. Откуда я мог знать, что  с 1 октября 1887 года великие архитекторы Фальнер и Гельмер сдали в эксплуатацию построенный ими театр. Мог ли я знать о певцах и певицах Ансельми, Баттистини, Джиральдини, Патти, Руффо, Крушельницкой, Неждановой, Карузо, Лемешеве, Козловском и о многих других! Мог ли я знать, что за дирижёрским пультом здесь стояли Чайковский, Глазунов, Римский-Корсаков, Аренский, Направник, что в театре танцевали Анна Павлова, Айседора Дункан?


Одесский академический театр оперы и балета


К этому входу я пришел первым из нашей группы, несмотря на то, что Фимочка жил рядом с театром. Мать его работала в администрации театра. Здесь, в театре, с раннего детства Фимочка дневал и находился до поздней ночи. Его знали солисты театра, хористы, кордебалет, работники цехов и сцены. Ребят наших у входа не было. Я несколько раз шёл к парадному входу, где на столбе висели часы, и проверял время. Часы как будто остановились. Но вот пришёл Фимочка, и через некоторое время пришли остальные. Высоких ребят было пятеро. Наш предводитель в богатыри не вышел, хотя через некоторое время всё-таки его одели в чешую-кольчугу, и он был в наших богатырских рядах. Но это произошло приблизительно через год после премьеры.


Не знаю, что чувствовали мои друзья, по их виду ничего не было заметно - ни трепета, ни любопытства перед встречей с неизвестным. Но вот мы зашли в здание театра. За входными дверями после небольшого коридора был короткий и широкий лестничный марш, а за ним - помещение вахтёра, сколоченное из грубых досок, конечно же, не по проекту  архитекторов. Фимочка подошёл к вахтёрше и попросил позвать Марью Рафаиловну, начальницу цеха миманса.


Мы ждём. Вот появилась наша начальница. На взгляд ей было лет 35-40, хотя, может, и меньше, ведь только закончилась война. Старая кофточка, юбка, тёмные чулки, стоптанные туфли составляли весь её гардероб. По её походке можно было определить человека большой энергии. Ещё будучи от нас на большом расстоянии, она уже каждого из нас рассмотрела. Поздоровалась с нами кивком головы. Взяла у охранницы журнал и записала в нём наши фамилии. Затем  кивком головы показала, чтобы мы шли за ней, к месту нашей работы. Мы повиновались, и начался счёт этажей. На каждой лестничной площадке этажа перед нами открывались громадные, на всю стену зеркала. Ощущение было таково, как будто на каждом этаже навстречу нам шли наши двойники. Но вот в зеркалах начали появляться чужие люди в каких-то диковинных костюмах. Через пару секунд мы с ними встречались на лестничных маршах. Это были загримированные артисты в костюмах. Сейчас, перед выступлением, они направлялись в красный уголок, чтобы встретиться с друзьями, посудачить, «забить козла» или сыграть партию в шахматы или в шашки. Но об этом я узнал позже. Итак, мы поднялись на самый верх здания, где находился цех артистов миманса.


Последняя лестничная площадка, коридор, дверь. Мы зашли в гримёрную комнату. Большое  помещение. У торцевой стены стояли столики, у каждого столика на стене висело зеркало и электролампочка. В ящичке стола лежал грим, кисточки для грима, технический вазелин для снятия грима. Мягкую бумагу, лигнин, по маленькому кусочку выдавали после выступления. У боковых стен стояли стулья, а на стенах были маленькие вешалки для домашней одежды. Из штатных работников в этом цехе была ещё одна женщина. В её обязанность входила доставка одежды из костюмерной, инвентаря, бутафории. Иногда она привлекала к этой работе нас, но это было несколько позже. Перейдя порог нашего родного цеха, мы остановились как вкопанные. Марья Рафаиловна только сейчас осмотрела нас внимательным взглядом. Её взгляд остановился на Фимочке, и она произнесла первое слово, я сказал «первое» потому, что каждое её слово было перлом.

- Рахит, - сказала она Фимочке, - ты своё дело уже сделал. Можешь сделать вид, что тебя здесь нет.


Когда Фимочка ушёл, она обратилась к нам:

- Ви, наверное, знаете, где ви находитесь? Это не оперетта и не драмтеатр. Это кадемический театр оперы и балета. Здесь пел сам Шаляпин.


Она осмотрела нас ещё раз, и, решив, что мы её поняли, продолжила:

- Так вот, когда я назначу, кому прийти, ви должны прийти, и не валять дурака. На проходной будет лежать список, и вас впустят. По театру не лазить! Ничего не трогать и не крутить! Завтра здесь быть в пол-второго, в два - генеральная репетиция. Идите.


Этот шедевр словесности сопутствовал нам три с лишком долгих, тяжёлых, интересных года. В разговоре нашей начальницы, казалось, смешались языки всех народов и народностей, которые заселяли и заселяют наш легендарный город и его окрестности. Завтра будет воскресенье. Это выходной день для всех, только не для студентов. Курсовые работы, зачёты, закупки продовольствия на неделю, приготовление пищи, уборка, починка одежды, ну и, вестимо, где-то нужно было заработать немного денег. Жизнь есть жизнь.


Половина второго - я у служебного входа в театр. Чуть ли не бегом подбегаю к проходной, называю фамилию и свободно прохожу на лестничную клетку. Здесь через открытую дверь я увидел сцену. По сцене двигались люди в костюмах, слышалась музыка и пение. Нет, останавливаться нельзя, нужно бежать наверх. По лестнице спускались уже загримированные артисты в различных костюмах. Некоторые на лестничных площадках осматривали себя в зеркалах, не обращая внимания на проходящих мимо людей. В гримёрной комнате уже было много народу. За столиками у зеркал  сидели ребята и гримировались. Марья Рафаиловна переходила от столика к столику и отдавала громко указания:                                

- Рахит, что ты так намазался? Ты же выходишь на самую вансцену. Вытри счас же этот туберкулёзный румянец.


Перейдя к следующему столику, она сделала замечание следующему статисту:

- Глаза надо оттенять, а ты сделал себе синяки, как будто ты вышел только что из милиции.

- Что ты за сапоги одел? Где ты видел, чтобы житель города сапоги с ракушками носил? Быстро скинь их и положи на место! Это сапоги богатырей.


Помощница тоже переходила от столика к столику и тихо поправляла одежду, помогала накладывать грим. Увидев меня, она сказала что-то своему подопечному и подошла ко мне:

- Домашнюю одежду будешь вешать сюда, — сказала она, показывая на ближайшую маленькую вешалку на стене, - гримироваться будешь за тем столиком. Сейчас мы подберём тебе одежду. Она подошла к вороху одежды, по каким-то признакам, известным только ей, извлекла рубашку, брюки, сапоги и уложила всё на стул около меня.

- Переоденься, затем я к тебе подойду, - сказала она чуть слышно и удалилась к другим статистам.


Сложив и развесив свою домашнюю одежду, я надел ту, которую мне указали. Шаровары и сапоги были обыкновенные, правда, сапоги с брезентовыми голенищами, а рубашка была с колечками, что придавало ей вид не то кольчуги, не то ракушек. Такие же колечки были на сапогах. Когда я оделся, помощница опять подошла ко мне:

- Да... - сказала она разочарованно, - не то. Переодень рубаху.

Она дала мне другую рубашку, сделала шаг назад, посмотрела. Подошла к своему большому столу, взяла два ватных наплечника, профессионально внедрила их мне на плечи, отошла, ещё раз меня осмотрела.

- Совсем другое дело, - с удовлетворением сказала она. - Теперь будем гримироваться. Сегодня я тебя загримирую, следующий раз будешь сам.



Учащиеся строительного техникума,

работающие в оперном театре

статистами:

Герценштейн Ефим, Блиндер Яков,

Дубовой Григорий, 1947 год   

 

Закончив накладку грима и убедившись, что выполнила работу правильно, она повела меня в парикмахерскую, которая находилась несколькими этажами ниже. Театральная парикмахерская немногим отличалась от обыкновенной.  Здесь  стояли те же кресла, зеркала. На столике стояли различные баночки, склянки с какими-то жидкостями, мазями. Опять-таки стояли коробочки с гримом и кисточками.  Но рядом с креслами стояли шкафы-витрины с париками. Париков было много: в шкафах, на стене у зеркала, на отдельных стендах, на стойках с крестовинами. Мужчина жестом парикмахера указал мне на кресло, перебросился несколькими словами с сопровождающей меня сотрудницей. Вмиг на моей голове оказался парик со стрижкой „под горшок", как мы её называли. Так стриглись крестьяне в старой России. Несколько мазков грима, и я услыхал: „Вы свободны". Опять поднялись наверх. На голове у меня водрузился жестяной шлем, в руке - копьё, в другой - щит, и я предстал пред ясными очами Марьи Рафаиловны. Она, к моему удивлению, ничего не сказала, поправила рубашку у воротника и пошла принимать работу у следующего статиста. Наконец все приготовления были окончены, нам сказали, чтоб мы сошли вниз и сели в партере. Когда мы понадобимся, нас вызовут. Оркестр всё время начинал играть с каких-то музыкальных моментов. Певица начинала петь: „Ты, царевич, мой спаситель, мой могучий избавитель". Вдруг из пятого ряда партера кто-то крикнул: „Стоп"! Далее давались указания, какие действия должна производить актриса при этой музыке и словах, и всё начиналось сначала. Отрабатывались нюансы. Всё шло мирно, гладко, как вдруг...


 Стоп! - крикнул режиссёр, прервав арию Лебедя в исполнении артистки Садовской, - когда ты выходишь из воды, ты должна повернуть налево и подойти ближе к Гвидону.

- Я тебе сто раз говорила, что поворачиваться влево и подходить к Гвидону (артист Дидученко) не буду, - огрызнулась Лебедь.

- Нет, ты пойдёшь! Я постановщик, и под твою дудку плясать не буду, - в свою очередь настаивал постановщик.

- Пошёл ты нахрен, - сказала белая Лебедь, - подумаешь, пуриц нашёлся! - Она что-то кинула на пол и ушла.

На сцену выскочили люди из пятого ряда,  кто-то выбежал из-за кулис. Поднялся шум, гам. Но Фимочка нас успокоил:

- Всё будет в порядке. Просто она курносая и не хочет к зрителю становиться в профиль. Она немного старовата петь Лебедя и близко подходить к авансцене не желает. Однако она жена директора театра, и этим всё сказывается. Всё образуется.


До конца репетиции это действие не повторялось. Нас вызвали на сцену. Мы произвольно встали за кулисами в ряд с артистами хора. Только оркестр заиграл марш, мы все выбежали на сцену. Хористы в нашем ряду запели: „Нас послала птица Лебедь...". В другое время я бы подумал, что только что птица Лебедь послала других, а не нас, но в тот момент напряжение было очень высоким. Нам, статистам, сказали, что мы должны губами имитировать пение. Я сначала это указание выполнял, но впоследствии мне очень понравилось петь с хором, и я пел. Самое главное было не выпасть из хора, когда хор делал паузу или прекращал петь. Но Бог меня миловал, и этого ни разу не произошло. С тех пор прошло более 50 лет. Годы были тяжёлые, беспокойные, но до конца дней своих я буду хранить в памяти годы жизни, связанные с оперным театром. Следующая репетиция была назначена на завтра с 16 до 18 часов.


Настоящая работа, то есть выступление, началось неожиданно для меня. Закончилась репетиция „Сказки". Ко мне подошла Марья Рафаиловна и бесцеремонно сказала, что сегодня я должен выступить в „ Эсмеральде". Она кому-то не сказала, а кто-то что-то не передал. В общем, я должен выступать.

 - Да, но я даже не... - но она не дала мне возможности договорить:

- Ничего страшного. Там от тебя ничего не отрежут. Подумаешь! Кому ты нужен? Я тебе покажу, что нужно сделать, и ты сделаешь, как все остальные.


Я побежал домой, перекусил и побежал в театр. Когда я подымался в свой цех, загримированные артисты уже шли вниз, ближе к сцене. В нашей гримёрной комнате меня уже ждала моя одежда. Подошла помощница и начала меня одевать. Трико, туфли на высоком каблуке с блестящими застёжками, коротенькие штанишки, камзол. Затем я сам пошёл в парикмахерскую. Опять поднялся наверх, надел головной убор, взял доспехи и подошёл к начальнице, которая меня оглядела и начала инструктировать:

- Когда выведут Эсмеральду на казнь, её будут охранять стражники. Ты тоже будешь стражником. Так вот, горожане захотят освободить Эсмеральду, а стражники им не дадут этого сделать. Будешь делать то, что делают другие. Когда стражники уйдут со сцены, ты должен уйти с ними. Понял? - Она посмотрела на меня и, конечно же, видела, что я ничего не понял, но исчерпав свои возможности, она убежала.


Как я мог что-то понять из всего сказанного, когда я даже не читал к этому времени „Собор Парижской Богоматери"? Отличить Эсмеральду от стражника я ещё мог, но отличить её от горожанок - это было проблемой. Получив благословение от начальницы, я пошёл вниз, в красный уголок. Я ещё не знал, имел ли я право находиться во время действия за кулисами. Скоро освободилось место четвёртого игрока в домино, и меня пригласили доиграть партию вместо выбывшего игрока. Партию доиграть не удалось: всю группу, с которой я играл, вызвали на сцену. Я пошёл за всеми. За кулисами народу было много. Кроме артистов там были работники сцены, статисты-горожане, которые уже выходили в этом действии на сцену. За кулисами было почти темно. Горела на большое  помещение лишь одна маленькая лампочка. Немного света за кулисы проникало со сцены, но на сцене свет регулировал осветитель согласно партитуре, поэтому переключить зрение после яркого света было трудно. Я осмотрелся. Рядом со мной стоял горбун Квазимодо (засл. арт. Балаев). Вдруг я услышал его тяжёлое дыхание, как будто он пробежал большое расстояние. Я резко повернулся к нему, на случай, если человеку нужно будет помочь. Глаза его горели. В вытянутой вперёд правой руке у него был нож. Он впился глазами в сцену. Когда Феб склонился над ложем Эсмеральды, Квазимодо сделал несколько прыжков и, оказавшись рядом с влюблённой парой, ударил ножом Феба, затем, бросив нож, он возвратился за кулисы. Какое-то мгновение он не мог отдышаться. Я стоял рядом. Он облокотился на меня, положив свою  руку мне на правое плечо а голову на левое. Возможно, он не мог выйти из роли. Я замер. Спустя нескольких мгновений он поднял голову, удивлённо посмотрел на меня, увидев незнакомого, снял руку с моего плеча, улыбнулся доброй усталой улыбкой, резко взмахнул рукой и быстро ушёл.


Спектакль подходил к концу. Нас, статистов, вызвали на сцену. Я ещё раз спросил коллегу, что я должен делать, он посоветовал смотреть, что делают другие, и делать то же. Вывели из противоположной кулисы  Эсмеральду, здесь же выбежали горожане, мы бросились им наперерез. Все статисты выбрали свои жертвы, я остался без напарника. Бегаю по сцене в поиске нaпapникa. Смотрю - один бежит, наверное, запоздал. Я подбегаю к нему. Выставив копьё вперёд, как меня научил последний инструктирующий статист, я преградил дорогу бегущему. Бегущий оказался здоровым амбалом, схватил моё копьё и им же двинул меня так, что я не удержался на ногах, ведь был в туфлях на высоких каблуках, и вылетел за кулисы. На первых порах я думал, что он мне сломал ребро, которое ничем не было защищено, кроме собственной кожи. Возвращаться на сцену у меня не было желания, да и все статисты уже вышли из боя, выполнив свои обязанности. Мне ребята объяснили, что я помешал артисту Каверзневу выйти в нужный момент в определённое место сцены, согласно музыке и режиссёрской установке. Он своими силами устранил препятствие. Да, воистину говорят: «Искусство требует жертв». Но в этот день я заработал 10% своей стипендии, т. е. 3 пирожка с мясом. Деньги, конечно, небольшие, но каждое посещение театра, встречи с артистами, особенно встреча с людьми, которые проработали в театре 30-40 лет и помнят корифеев оперы и балета ещё дореволюционных лет (а это в основном костюмеры, декораторы, художники) приносило большое эстетическое наслаждение.


Неожиданно, так же, как при выступлении в «Эсмеральде», мне предложили, вернее, приказали явиться на спектакль «Князь Игорь» - спектакль, который нужно было хорошо отработать за те же 10 рублей. Два раза нужно было переодеваться и четыре раза выходить на сцену. Спектакль заканчивался в 0 часов 30 минут. Бывалые статисты старались от этого спектакля избавляться, придумывая любые отговорки. Я этого не знал, оперу ещё не слушал и дал согласие работать при первом же предложении. Домой пришёл во втором часу ночи. Нужно было что-то перекусить, а утром к 8-00 быть в техникуме с приготовленными заданиями. С этой проблемой трудно было справиться до самого конца работы в театре. Благо, что «Князь Игорь» на афишах появлялся нечасто. Первое выступление прошло не гладко. Для Марьи Рафаиловны всё было просто. На мой вопрос, что я должен делать, она ответила в своём жанре:

- Ой, ничего сложного. Будешь стоять за кулисами. В прологе из храма будут выходить князья или воеводы. У тебя в руках будет флаг. Когда выйдет третий воевода, подымешь свой флаг и пойдёшь за ним. Будь от него где-то на расстоянии 5-6 метров. Когда он пропоёт арию, опустишь флаг и стой до закрытия занавеса. В других действиях будешь делать то, что делают другие, понял? - Она  закончила инструктаж и убежала.


Делать было нечего. Я ещё раз осмотрел себя в зеркале: опять парик со стрижкой «под горшок», длинная рубаха с поясом, армяк, шаровары, сапоги. Грим был положен непрофессионально - картина была ужасающей. Я надел шлем и пошёл вниз. Выход на сцену в первом действии.


В красном уголке мне предложили быть четвёртым в домино. Я сел играть. Началась увертюра. Я бросил домино и хотел бежать на сцену, но мои напарники успокоили меня:

- Сиди спокойно, вместе пойдём, увертюра длится двадцать минут, мы ещё поиграем.


Оркестр исполнял увертюру. Из настенного репродуктора тихо лилась музыка. Немного мы ещё поиграли в домино, и хористы начали подыматься со своих мест, на ходу поправляя одежду и доспехи, покидали красный уголок. Мы зашли  за кулисы. Одни останавливались в ожидании, другие за задниками переходили на противоположную сторону. Закончилась увертюра. Занавес разбежался по обе стороны рампы, раскрыв перед зрителем сцену с её таинствами. На площади собрался народ. Из церкви на площадь начали выходить русские князья и воеводы. Вот, подняв знамя на вытянутых руках, за воеводой пошёл первый статист, воевода обратился к своим ратникам и направился к ним. Статист опустил знамя и остался на своём месте. Из церкви вышел второй воевода, за ним пошёл второй статист. Я напрягся в ожидании своего воеводы. Мне казалось, что он навек задержался в церкви, замаливая свои грехи. Но вот отворилась церковная дверь, и вышел мой воевода. Когда он закончил обращение к ратникам, я поднял знамя и, довольный собой, что не прозевал воеводу, пошёл за ним. Сделав первые шаги, я понял, что радость моя была преждевременной. С двух сторон боковых кулис на площадь ринулись хористы в крестьянских одеждах. Они вмиг отсекли меня от моего воеводы. Тщетны были мои усилия древком знамени растолкать хористов и пробиться к моему воеводе. Я с ужасом начал искать глазами своего воеводу, которого я потерял в борьбе за место на сцене. Поняв это, я опустил знамя на том месте, на котором меня заблокировали, и стал ждать конца действия. С двух сторон меня подпирали две дюжих хористки, похожих больше на купчих, нежели на крестьянок. Сначала они удивлённо осматривали меня, мол, откуда я взялся, затем, смирившись с моим присутствием, занялись своим делом. Когда хор замолчал и петь начали солисты — сцена прощания Ярославны с Игорем, — хористам, как и мне, очевидно, стало скучно, и они между собой начали обсуждать профком, который неправильно брал членские взносы и неправильно распределял путёвки в дома отдыха. Надо мной расположились баритоны-хористы, как будто охраняли меня, чтоб я не взлетел. Эти хвалились своими успехами в застолье с девицами. Но вот прозвучали последние аккорды оркестра, и занавес с двух сторон сцены побежал к середине. Действие закончилось, все, кроме появившихся рабочих сцены, покинули обширную площадку, на которой происходило действо. Я думал, что мне укажут, что я неправильно сделал, но скоро я убедился в правильности слов Марьи Рафаиловны: «Кому ты нужен?»


Вернувшись в помещение нашего цеха, которое служило нам раздевалкой, комнатой отдыха, гримёрной и Бог знает чем ещё, я увидел, что на моём стуле лежала новая одежда. Подошла ко мне помощница и сказала, что домой ещё рано, ещё выходить на сцену нужно будет три раза. Для меня это было новостью. Хорошо, что меня дома не ждала какая-нибудь неотложная работа.

 - Сбрасывай эту одежду и надевай заготовленную. Снятую одежду сложи, она тебе ещё сегодня понадобится. Парик аккуратно сними, запомни, как он надевается, в последней сцене сам его наденешь. Чтоб меня не смущать, она отошла в сторону к другим ребятам.

Через некоторое время она снова подошла ко мне:

 - Нет, неправильно ты оделся. Половцы нижнего белья не носили. Сбрось нательную рубашку. Торс должен быть обнажённым.

Когда я выполнил все замечания помощницы, она снова подошла ко мне и, улыбаясь, произнесла:

- Теперь совсем другое дело. Вы будете участвовать в половецких плясках в роли рабов. Тебе не нужно рисовать на торсе рёбра, твои кости высвечиваются отлично. А теперь идём в парикмахерскую.


Помощница сказала парикмахеру, что парики ратников в последнем действии она сама поможет нам надеть. Если ему нечего больше делать, то он может надеть нам парики половцев и идти домой. Все парики она сдаст ему завтра.


В один миг наша восьмёрка рабов стала лысой. Прямо из парикмахерской мы спустились на сцену. За кулисами нам показали на полу лежащий щит с ручками  и приказали его поднять на уровень плеча. Я ранее оперу не слушал и не знал, что нужно делать, но когда последовала команда режиссёра „Пошли!", я со всеми своими коллегами пошёл на сцену. Ребята знали, куда идти, и были ко всему готовы, я же шёл в неизвестность. Не прошли мы и треть сцены, когда к нам на щит, держась за два копья, прыгнула балерина. Её нога пронеслась около моего носа. От неожиданности я чуть не выпустил из рук щит. Балерина продолжила пляску на щите. Её ноги стремительно проносились около наших лиц. Конечно  же, так могла плясать балерина высокого класса, и этим классом владела заслуженная артистка республики Цхомелидзе. Казалось, что она не касалась щита, парила в воздухе. Прыжок - и она в шпагате садится на щит. Я увидел уже совсем немолодую женщину, особенно для балета. Она так дышала, что мне казалось,  ещё мгновенье - и она потеряет сознание. Каждый её вдох не мог насытить организм кислородом, который она вдыхала. Видно было, как ей тяжело. В какой-то миг неуловимым движением правой руки она сорвала с себя бюстгальтер и бросила его вглубь сцены к заднику. Вскочив на ноги, она продолжила плясать, пока два воина не подставили ей копья, за которые она ухватилась. На этих копьях её унесли за кулисы. Мы со щитом удалились вглубь сцены к заднику, и, усевшись на щит, до конца действия смотрели и слушали это прекрасное творение композитора Бородина „Половецкие пляски" в опере „Князь Игорь". Каково же было моё изумление, когда через какое-то мгновение Цхомелидзе появилась на сцене и плясала до конца действия!


Через некоторое время появились афиши театра, вверху которых крупными буквами было написано „Анонс!" Афишировалась опера Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Всё уже было согласовано и расставлено по своим местам. В театре царила торжественная напряжённость. Партию Салтана пел народный артист Украины Ильин. Этот артист был связующим звеном между прошлым и нынешним временем. Он пел ещё с Шаляпиным. Теперь он был стар. Зрение у него было настолько слабым, что к кулисам его подводили молодые артисты, а на сцене он двигался по заученным шагам.  Пел он отлично, обладая отменным басом. В этом спектакле пела также Ольга Благовидова, впоследствии профессор Одесской консерватории. Спектакль прошёл, как говорится, на одном дыхании. Он был принят и детьми, и взрослыми.


У меня театр занимал очень много времени. В месяц я был занят 15-20 раз. Это были вечерние, а по воскресным дням - и дневные выступления. Если учесть, что  основной моей «работой» была учёба в техникуме, а кроме этого я был секретарём комсомольской организации техникума, работал в группе содействия милиции, активно занимался художественной самодеятельностью, то диву даёшься, как на всё это хватало времени.


1947 год. Ещё не было постановления правительства о праздновании 800-летия Москвы, а наша преподавательница истории Людмила Александровна Сушко решила провести в техникуме торжественный вечер, посвящённый этому событию. Она собрала актив. Было решено подготовить отрывки произведений, связанных с историей Москвы. Выбрали отрывки из Соболева „Великий государь" (монолог Ивана Грозного над гробом сына),  отрывок из пьесы А. Гладкова „Давным-давно"  (диалог Кутузова и Шурки). О Великой Отечественной войне мы рассказали отрывком из пьесы Арбузова «Таня». Мне поручили прочесть монолог Ивана Грозного из пьесы «Великий государь». Театр я не покидал, но время для всего перечисленного пришлось занимать у ночи. Всё шло нормально. Но жизненный вектор — это синусоида с апогеем и перигеем. Я заболел. Заболел серьезно. Болезнь Боткина в голодное время, когда слово „диета" вызывало только раздражение и не более, когда организм был ослаблен до минимума войной, могла привести к летальному исходу. Тётя, у которой я в это в это время проживал, делала всё возможное, чтобы меня спасти. Через месяц я встал на ноги. Вышел на улицу и упал. Пролежал ещё неделю. Молодой организм одержал победу над болезнью. Я продолжил занятия в техникуме. О театре пока речи быть не могло. Торжественный вечер, посвящённый столице, был назначен, и до его проведения оставались две недели. Порученный мне монолог был на грани срыва. Было обидно. Попытался наверстать. Часть текста можно было прочесть, остальную выучить. Посоветовался с Людмилой Александровной. Она согласилась со мной и благословила. Через несколько дней на репетиции я показал результаты моей работы. Были внесены поправки и принято решение на вечере монолог все-таки показать. Днём раньше из оперного театра Фимочка привёз костюмы, парики, грим, всё то, что требовалось на себя напялить, чтобы быть похожим на персонаж, которого играл. Группа учащихся-пиротехников приготовила и продемонстрировала, как будет выглядеть бой. Они изготовили петарды из станиоли, в которую заворачивалась смесь сурика и серебрина. При ударе этого пакета об пол смесь взрывалась. Эффект был ошеломляющий. Перед выступлением Фимочка меня наряжал и гримировал больше часа.

На затемнённой сцене горели свечи. Перед гробом сына стоял Грозный и молился.

 - Встают цари земли против Бога и помазанника его... - тихо причитает он.


В конце монолога я пытался изобразить Грозного по картине Репина „Иван Грозный и сын его Иван". Безумные глаза и переходящий  в  крик говор.  Он обращается к кажущимся ему преследователям: „Кто вы?! Зачем вошли все разом? Прочь от меня, уж вами володеть я не могу, как встарь. Теперь себе ищите вы другого государя, нет, более я вам не государь"!

                               

Прижавшись к заднику сцены, куда я отходил спиной, подняв руки и отгоняя нечто невидимое, страшное, я упал. Весь зал на какое-то мгновенье замер, а затем взорвался аплодисментами. Занавес закрыли. Я продолжал лежать. Ко мне подбежали участники самодеятельности и подняли меня. За кулисами они усадили меня на стул, и я досмотрел выступления. Домой пришёл с помощью друзей. Измерил температуру. Около 41 °С. Прошла ещё одна неделя, которую я пролежал в постели. Окреп. Начал обычную свою жизнь, пошёл в техникум, а затем - и в театр, явился пред  ясные очи начальницы.

- Ну и ну, - всплеснула она руками, - ты и раньше в богатыри шёл только с начинкой, а теперь нужно будет тебя основательно фаршировать. Переодевайся и гримируйся.

Так я продолжил работу в театре — трудную, разнообразную, но интересную.


Прошло какое-то время. Театр начал готовить к постановке балет „Олеся". Музыка Е. Русинова,  либретто примы-балерины театра Рындиной. Тематика балета была патриотической. Украинское село. Близится немецкая оккупация. Односельчане уходят в лес, чтобы вести партизанскую борьбу с фашистами, оставляя в селе явки и разведку. Тема, музыка нам, родившимся на Украине, были понятны, любимы и интересны. По воскресным дням мы приходили в театр пораньше, чтобы из партера посмотреть, как репетируется балет. У артистов были костюмы для репетиции такие же, как у спортсменов во время тренировок; во всяком случае, мне так казалось. Репетировались отдельные музыкальные и хореографические номера, вводились всё новые и новые исполнители. Балерины летали, как пушинки. Танцовщики их соответственно легко ловили и поддерживали. Но вот ввели нас, „партизан". Мы репетировали в своей домашней одежде, но с бутафорскими автоматами, винтовками, пулемётами. Постановщик понимал, с кем он имел дело, поэтому вводил нас постепенно, ставя задачи сначала единичным исполнителям, затем небольшим группам. Впоследствии все соединились. «Оружие» нужно было держать так, чтобы в массовых сценах не нанести травму другому исполнителю, или не поставить пулемёт под ноги солистки, когда она несётся по сцене в пируэтах. Всё это тщательно отрабатывалось с нами.

      

Сегодня репетировала заслуженная артистка республики Иваньковская. Мы находились на заднем плане сцены и ждали команды  постановщика. При быстром темпе музыки Иваньковская разгоняется, делает прыжок. В воздухе она разворачивается спиной к полу, ожидая, что напарник её поймает, но напарника на месте не оказалось. Вот здесь мы поняли, что балерины тоже имеют вес. Раздался грохот, в завершении которого прозвучал мат, которого я не слыхал и от биндюжника (я где-то уже употреблял это выражение. Но что поделаешь, если это является эталоном русского мата). Не ожидая чьей-то помощи, Иваньковская вскочила на ноги и быстро ушла со сцены. Однако мат с проклятиями доносился с лестничной клетки. Конечно, ей можно было посочувствовать. Разбор этого происшествия, видно, должен был быть после репетиции, а теперь никто никому ничего не сказал, и никто не оправдывался. Репетиция продолжалась. Зритель „ Олесю" принял отлично. Ещё долго после премьеры был аншлаг. И как результат - балет „ Олеся" был выдвинут на соискание Сталинской премии. Началась усиленная подготовка к приезду комиссии комитета по присуждению столь престижной премии. Варианты некоторых сцен переделывались, некоторые картины исключались. Комиссия должна была приехать из Москвы в  Одессу. Здесь, как  в маленькой деревне, слухи распространяются со скоростью звука, поэтому билеты на ответственный спектакль были распроданы моментально. Нам сшили новые костюмы, кожаные сапоги, а артистам балета - замечательные наряды. И вот настал долгожданный вечер. Признаюсь, что мы,находящиеся на сцене и за кулисами, членов комиссии  не видели. Спектакль прошёл, как говорится, без сучка и задоринки. Обновлённые декорации, новые костюмы, филигранно отточенные движения артистов, безупречное исполнение музыки оркестром - всё соответствовало праздничному выступлению. Однако  Сталинскую премию спектаклю не присудили, потому что комиссия состояла из великорусских шовинистов, которым чуждо было всё украинское: музыка, костюмы, место действия. В спектакле не показали руководящую роль старшего русского брата. Наверное, это было так, сейчас трудно утверждать. Сейчас украинские правые националисты ведут себя не лучшим образом по отношению к национальным меньшинствам, проживающим на территории Украины, насаждая украинизм там, где он в своё время, при определённых условиях, сам внедрялся через культуру, науку, просвещение. Слова у националистов, как в самые худшие времена, не в ладах с делом. Они объединяются с великорусскими шовинистами под лозунгом: «Бей жидов, спасай Россию!» или «Бей, гони лиц кавказкой национальности!». Бьют, гонят, но ни Россию, ни Украину не спасли. Эти государства, разъединившись, обнищали материально, морально, технически. Множество граждан из интеллигенции - ученых, врачей, преподавателей, тружеников искусства при малейшей возможности переместились на Запад, в Америку. Миллионы людей обнищали. К власти в республиках, а затем в самостоятельных государствах пришли воры и жулики. Повторилась библейская притча. В библейские времена торговцы захватили божьи храмы, сейчас же хамьё захватило храмы науки, культуры, превратив их в бардаки и „малины".  Но это другая тема, и я её оставлю для историков и аналитиков. Я же этот рассказ хочу посвятить моему любимому театру.

  

Я не артист и не журналист. В этом театре я работал около четырёх лет и хочу рассказать о жизни театра до спектакля и когда поднимается занавес.


Итак, комиссия уехала к себе в Москву, а балет „Олеся" ещё некоторое время шел на сцене, затем был снят. Репертуар театра был достаточно велик, порядка 15 наименований  в месяц, поэтому „ Олеся" скрылась незаметно. По 4-5 раз в месяц в репертуаре появлялась „Сказка о царе Салтане", где наша группа не имела конкурентов. На другие спектакли иногда к нашему приходу вакантных мест  уже не было. Конкуренция становилась всё жёстче и жёстче.


Особенно нас донимал один статист, Грослеб. Он, видимо, нигде не работал. Когда мы прибегали в театр, он всегда уже переодевался. Но самое главное не это. Многие приходили раньше нас, техникумовских. Пришедшие ранее   занимались своим делом, никто не обращал внимание на опоздавших. Люди  переодевались. Этот же парень, карикатура природы, встречал нас дурацкой улыбкой, обнажая все 32 жёлтых асимметричных зуба. Иногда он ещё прицокивал своим длинным красным языком, вызывая у нас удивление, как такой длинный язык мог уместиться во рту. Его несколько раз предупреждали о нетактичности поведения, но результата не добились. Заходя в гримёрную комнату, мы натыкались на его дурацкую улыбку и на ехидные зелёные глаза. Решение ребята приняли единогласно, но без меня, я в этом действии не участвовал, и ограничился тем, что был пассивным наблюдателем из-за кулис. Мне очень не нравился этот парень. Он вел себя подло. Я ему не враг, пусть живёт 120 лет, но он мне был несимпатичен. Вообще я был против всяких акций. Заморские купцы рассказали царю о чудо-острове. Царь пытается навестить остров, но „ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой не хотят его пускать, славный остров навещать". Это вызвало гнев  Гвидона, который временно был превращён в шмеля. Шмель ужалил Бабариху в бровь. Царской страже был дан приказ поймать шмеля. Первым побежал стражник Грослеб, за ним побежал за шмелём второй стражник, а далее — другие стражники. По сценарию первый стражник, не догнав шмеля, должен упасть, а второй должен был зацепиться ногой за первого упавшего стражника и перелететь через него. Однако второй  довольно чувствительно толкнул ногой Грослеба, а затем с силой опустил на него увесистый деревянный щит. Закончилось действие. Все участники быстро начали освобождать сцену, не задерживая рабочих, меняющих декорацию. Грослеб продолжал лежать. Мы, не участвующие в этой сцене статисты, бросились к нему. Каково же было наше изумление, когда мы увидели на его веснушчатом лице гадкую, ехидную улыбку с прицокиванием и высовыванием языка. Мне показалось, что в этой битве победил Грослеб.


Не знаю, является ли событие, о котором я хочу рассказать, следствием работы недавней комиссии по присуждении премии, но факт остаётся фактом. Театр оперы и балета лишили государственной дотации, его перевели на жёсткий хозяйственный расчёт. Сразу же последовало большое сокращение штатов. Я видел, как плакали женщины, которые имели дореволюционный стаж работы в театре. В основном это были бутафоры, мастера своего дела, а зарплата у них была мизерной, но они жили любовью к театру, к своей работе, они жили воспоминаниями о совместной работе с корифеями сцены. Иногда, когда я стоял за кулисами, ожидая своего выхода на сцену, какой-то старичок или старушка, стоящие рядом со мной, говорили:

 - Ах, как исполнял эту арию Шаляпин!


Мне казалось, что со мной рядом стояли какие-то доисторические люди. А теперь их выбрасывали из театра, как мусор. Благо, что руководство театра сумело принять меры и частично сократить расходы театра, в основном за счёт декораций, а также увеличить в какой-то мере доходы, не увеличивая цены на входные билеты. Театральные группы чаще начали выезжать на гастроли, помещение оперного театра сдавалось в аренду именитым театральным коллективам страны, эстрадным коллективам. В скором времени многие уволенные были восстановлены на работу. Несмотря на то, что декорации стали довольно скромными, наполняемость театра была отличной. Увеличение дохода театра позволило приступить к расширению репертуара.


Где-то в это время в нашей семье произошло радостное событие: мы с братом, тоже студентом, получили комнату в Красном переулке. Несмотря на то обстоятельство, что дверь комнаты выходила сразу во двор, это было уже наше жильё, где мы могли жить и учиться. Пристроить какой-то входной тамбур было невозможно, рядом был вход на лестничную клетку. Но мы были счастливы владеть таким „дворцом", который очень скоро стал штаб-квартирой студентов. Двери здесь всегда для друзей были открыты. Двор наполнялся громким говором молодёжи на различные доступные темы, а также песнями и смехом. И вот однажды кто-то из студентов рассказал анекдот-покупку. Суть анекдота в том, что существуют три случая, когда говорят: „Хрен, куда ты торопишься?". Идёт рабочий ночью с работы домой. Он в предвкушении  встречи дома с женой. Но только он разделся и вошёл в спальню к жене, случилось то, что должно было случиться несколько позже. Мысленно он выругался: „Хрен, куда ты торопишься?". Второй случай: „На пляже молодой парень разместился на песке около молодой симпатичной девушки, он с ней разговорился, разыгралось воображение, и случилось то, что вообще не должно было случиться на пляже, да ещё в тесном окружении людей. «Хрен, куда ты торопишься? — мысленно спросил парень». Рассказчик анекдота в этом месте делает затяжную паузу. Всегда кто-то из слушателей задаёт вопрос: «А третий какой случай?» Рассказчик ему отвечает: „Хрен, куда ты торопишься?". Это, как правило, вызывает смех окружающих, когда люди хотят смеяться. Этот анекдот я рассказал в комнате статистов, когда все уже были готовы к выступлению. В этот вечер давали „Князя Игоря". Каково же было моё удивление, когда в первом акте, за то время, которое я со знаменем стоял около своего воеводы, я услышал свой анекдот в женском хоре.


Коллектив театра - это солисты, хор, артисты миманса в опере. В балете - это прима-балерины, артистки и артисты балета, кордебалет, и те же артисты миманса. Перечисленные группы работают при открытом занавесе перед зрителем. Они как одно целое. За весь период работы в театре я ни разу не слыхал от воистину богом меченных специалистов своего дела ни одного обидного слова в адрес статиста. Забавно было в дни получения заработной платы стоять в очереди у кассы и слушать, как пикируются между собой артисты. Я слышал, как заслуженный артист республики Колтон увидел подходящего к кассе заслуженного артиста республики Данченко (тенора), сказал ему, но чтобы все слышали, что здесь петухов не продают. Данченко был уже в летах и бывало, что голос у него срывался, то есть „пускал петуха", как говорили в народе. Увидев артистку Егорову, тот же Колтон объявил: «Ша, идёт Егорова, сейчас будет петь «Кармен». У Егоровой был прекрасный голос, но для роли Кармен она была, мягко говоря, немного толстоватой. Сам Колтон пел партию Хозе в „Кармен", но тоже не без изъяна. Многие артисты подходили к краю довольно длинной очереди у кассы, обращались даже к статисту: „Вы крайний, коллега?". Это обращение нам слышать было приятно. Я не знал случая, чтобы кто-либо из артистов отодвинул статиста и стал впереди него в очередь у той же кассы. Увы, такого уважения к подсобному рабочему на стройплощадке со стороны специалиста я не видел. К концу работы в театре я отработал четыре раза на производственной практике в различных строительных организациях и видел неуважительное отношение специалистов к подсобному рабочему.


Шло время. Театр работал ритмично. На месячных афишах предлагалось зрителям не менее десяти спектаклей. Привыкли к хозрасчёту, а может быть,  приспособились работать в условиях хозрасчёта. Я с большим удовлетворением встретил старушку из бутафорского цеха, которая была уволена по сокращению штатов, а теперь восстановлена на работе. Она проработала в театре около сорока лет.


Наши ребята начали понемногу убывать. Некоторые обзавелись невестами  и стыдились выходить на сцену, некоторые не могли выдержать большую нагрузку, которая увеличивалась пропорционально приближению к дипломному проектированию. Были ребята, которые устраивались на работу по строительным специальностям. Я решил до конца занятий в техникуме не покидать театр. Очень мне хотелось ввести в группу миманса моего друга Лёню Скляра. Он тоже горел желанием поработать в театре, глазами увидеть то, о чём я ему взахлёб рассказывал. Бывает, что на ловца и зверь бежит. Я уже говорил, что в „Сказку о царе Салтане" он не попал, так как ростом не вышел. Однако случай, который произошёл на детском спектакле в одно из воскресений, помог моей мечте. Спектакль шёл своим путём, уже много раз прокатанным и выверенным. В сцене „Чуда" из воды выбежали богатыри: четыре хориста и три статиста. Остальной хор стоял за кулисами и пел выходную песню богатырей „Нас прислала птица Лебедь". Только хор окончил песню, как воспользовавшись образовавшейся очень короткой паузой, одна маленькая девочка из второго или третьего ряда партера громко спросила свою мать:

 - Мама, должны были выбежать тридцать три богатыря, а выбежало всего семь, а где остальные?


Зал взорвался смехом и аплодисментами. Солисты, стоящие на сцене, не смогли подавить смех, вызванный этой юной любознательной одесситкой.


Оркестр ударил в смычки, и спектакль вошёл в своё русло. Однако постановщику пришлось пошевелить мозгами, как выйти из этой ситуации. Не знаю, кому пришла мысль, решившую эту проблему — художнику или постановщику. Взяли ещё двух статистов низкорослых, и строй богатырей разместили так, чтоб самый маленький статист стоял у задней кулисы, прикоснувшись плечам к ней. Получилась перспектива, и ощущение такое, что остальные богатыри были за сценой. Так внедрились в статисты Лёня и Фимочка.


На третьем году работы в театре мне посчастливилось работать с первого дня репетиций над постановкой оперы А. Рубинштейна  „Демон". Изумительная музыка, изумительное исполнение партии Демона  народным артистом Украины Савченко. Декорации, безукоризненно выполненные художником П.Злочевским, естественно передавали пейзажи Грузии.


Мы сидим в партере. Репетируется хор «Ноченька». Прерывается постановщиком очень редко, затем ария властителя Синодала (засл. арт. респ. Данченко). Отрепетировали. Вызывают статистов на сцену. Мы выстроились полукругом у средней кулисы. К нам подошёл постановщик. Мне впоследствии сказали, что это был заслуженный деятель искусств Покровский (Москва). Он остановился перед нами и рассматривал нас, приложив правую руку к подбородку так, что большой палец был под подбородком, а указательный доставал нос. Какое-то время он так постоял, затем, как бы опомнившись, отнял руку от подбородка, подошёл ближе к нам и начал с нами работать. Он отсекал отдельные группы и ставил перед ними задачу, что они должны делать при том или ином движении или действии солиста, или при той или иной музыке. Затем подошёл ко мне и обратился персонально:

- А с Вами, коллега, мы сделаем следующее. После того, когда Демон пропоёт «Не видать тебе Тамары...», Вы с ножом  подыметесь по этой лестнице на  плунжер, имитируя подъём  на гору.  Подходите по плунжеру ко второй лестнице и подымаетесь выше, где стоит часовой.  Будьте осторожны, плунжер почти не освещен, и Вас может ослепить сопровождающий Вас софит. Достигнув часового, Вы его убиваете ножом, а дальше работайте с группой грабителей. Всё ясно?

- Всё, - ответил я.


Начали репетировать сцену ограбления каравана. После арии князя и предсказания Демона я полез убивать часового. Для большего эффекта я, перебирая руками, имитируя ползание на четвереньках, взял нож плашмя в рот, крепко сжав его губами. Всё прошло нормально, я убил часового и спрыгнул с плунжера в полную темноту, выбежал на сцену, схватил тюк караванщиков, которые уже были убиты моими коллегами по грабежу, и убежал. Князь спел предсмертную арию. Конец действия. Занавес. Я получаю шутливые поздравления, так как я пошёл на повышение и получил «большую» роль.

 


Учащиеся строительного

техникума, работающие в

в оперном театре статистами:  

Дубовой Григорий, Гайлис Лев,

Скляр Леонид

 

 

Над «Демоном» работал весь коллектив, после каждого выступления вносились какие-то поправки. Нас, статистов, ещё несколько раз вызывали на репетиции, но в нашей работе поправок не было. Мы приходили и в своих одеждах садились в партере, за пятым рядоми ждали вызова на сцену. Иногда нас и не вызывали. Однажды мы попали на отработку новой задумки постановщика. Он решил, что лучше Демону  прилетать на гору, а не выходить. Навесили под самими колосниками стальной канат. Колосники - это высоко поднятое над сценой перекрытие из толстых металлических прутьев. К колосникам подвешиваются все декорации. В данном случае подвесили трос, а на нём подцепили ролики, за которые был закреплён тонкий трос, окрашенный под цвет задника. Из зала этот трос виден не был. К нижнему концу троса на карабине был подвешен пояс, который носят пожарные, рассчитанный на вес нескольких человек. Демон застегнул пояс, вышел на стартовую площадку и повис на страховочном тросе. Лебёдкой его опустили на нужную высоту, чтобы он был виден из зала. По замыслу постановщика нужно было отпускать лебёдкой трос, и Демон будет опускаться на грешную землю. Но не тут-то было. Трос, на котором были ролики, провис под тяжестью артиста, и создались два контруклона. Был бы это дух презренный, он летал бы. А это было реальное тело, да с хорошим весом, артист пел князя Игоря, Григория Грязного, Гремина. Постановщик не подумал, что висеть тучному человеку на ремне, затянутом на животе, это неприятное занятие, если не сказать - опасное. Артист был похож больше не на дух, а скорее на тушу, подвешенную на мясокомбинате. А когда дух обложил всех матом и потребовал, чтоб его опустили на грешную землю, встал вопрос, как его снять. Он на роликах заехал под колосники, и его нужно было возвратить обратно, а он задыхался, повиснув на ремне. Принесли толстый пеньковый канат. Артист протянул его под себя, усевшись на нём. Дышать стало легче. Его затащили за колосники и на канате опустили на гору.


 - В белых тапочках я видел ваши полёты, - сказал Савченко и ушёл к себе в гримёрную комнату.

Было принято решение, что дух изгнания будет приземляться где-то на Эльбрусе или на Казбеке, и к имению Гудалов будет добираться пешком.


Так на следующей репетиции Демон вышел на гору из-за кулисы, и после его пророчащих  слов мне была дана команда: «Пошёл!», и я полез снимать часового. Меня никто не подгонял, времени было достаточно, музыка увеличивала темп и силу, и при громком ударе литавр и звоне тарелок я убивал часового. В одном месте подъёма я даже взял нож в рот, чтобы освободить обе руки. Ребята сказали, что из зала это смотрелось эффектно, но постановщик этого не заметил. Мне было обидно.


Работать в театре становилось всё труднее и труднее. На преддипломную практику в техникуме меня послали на строительство Одесской ТЭЦ. За мою активность на строительстве мне предоставили возможность работать хоздесятником с окладом 100 рублей в месяц. Это было хорошее предложение. Я ухитрялся с утра розвести стройматериалы по участкам и объектам, организовывая работу пяти автомашин так, чтобы к обеду я имел возможность быть на репетиции в театре. К концу рабочего дня  я возвращался на стройку и собирал заявки на материалы к следующему дню. Вертелся, как белка в колесе. Приближалась примьера „Демона".


Я уже говорил, что помещение театра часто предоставляло сцену отдельным артистам или театрам, приезжавшим на гастроли в Одессу. Иногда нам удавалось через служебный вход проходить в театр, а там, на самом верху галереи, можно было всегда найти место, чтобы сесть. Но вот афишные тумбы запестрели новыми плакатами. Впервые после войны в Одессу приезжает Аркадий Исаакович Райкин. Наша группа статистов из техникума была уверена, что нам удастся использовать служебный вход и посмотреть, и послушать знаменитого артиста. Однако наши прогнозы оказались ошибочными. Административные работники гастролёров, видать, давно уже этот вариант предусмотрели. Они выставили на проходной свою надёжную охрану, которая нас не пропустила к заветной лесенке, после которой был уже наш театр. О покупке билетов и речи не могло быть. На все концерты билеты были проданы за много недель до прибытия Райкина. Перекупщики взвинтили цены. Вся надежда была на Фимочкину находчивость. На второй день гастролей он нам показал ключ, которым можно было снаружи открыть дверь в театр с балкона входного портика.


- Да, а как попасть на этот злосчастный балкон? - спросили мы.

- Я уже несколько раз использовал этот путь, - невозмутимо ответил великий комбинатор, — путь, конечно, не из лёгких, но возможен. На балкон портика можно залезть по водосточной трубе, которая находится на границе портика и основного здания. Конечно, очень рискованно, трубы старые и костыли ржавые - это раз, но есть ещё опасение, что снаружи может увидеть милиция - это два, а когда будем заходить с балкона в вестибюль, могут увидеть администраторы Райкина - это три. Однако кто не рискует, тот не пьёт шампанское.

                                       

Искусство - великая сила. Как в хмелю дошли к стыку портика со зданием, потрогали водосточную трубу, оглянулись вокруг.         

- Кто первый? - с видом хозяина спросил Фимочка. - Смелей!

     

Первыми пошли те, кто был полегче. Высота портика довольно солидная. Останавливаться было страшно. Все смотрели вверх, благо, что подыматься нужно было только до балкона. Когда руки достигли высоты ограждения балкона, левая рука ложилась на перила балкона, а левая нога становилась на маленький выступ балкона за бетонными ограждениями. Последним поднялся наш предводитель. Как и было договорено, мы сидели под дверью, чтобы нас прежде времени не увидели из вестибюля. С затемнённого балкона хорошо просматривался вестибюль. Фимочка ключом открыл дверь, и мы не торопясь зашли в вестибюль в своей повседневной одежде, закрыли на ключ балкон и вышли на лестничную клетку, ведущую на галерею. Если бы нас кто-то из чужих заметил, принял бы нас за рабочих, устраняющих какие-то неполадки. Всё прошло прекрасно. С нашей точки просмотра мы видели Аркадия Исааковича не только на сцене, но частично и за кулисами, когда его готовили к выходу. После окончания представления мы со всеми зрителями галереи спустились вниз и ушли домой, довольные собой.


 

Ефим Герценштейн,

курсант строительного

военного училища.

 

 

И вот после долгих  и нелёгких репетиций оперы „Демон" пришёл день премьеры. И как в песне поётся: „И опять всё начнётся сначала". Началось оживление. Не было человека, который бы нормально шёл: все бежали вместо того, чтобы идти, все орали вместо того, чтобы говорить. Ажиотаж царил во всём. Марья Рафаиловна, включив свою самую высокую скорость, бегала по комнате статистов с её неизменным: „Рахит, ты же выходишь на самую вансцену!"


Изумительный спектакль, изумительное исполнение оркестра, изумительная работа артистов всех рангов, исключительная декорация. Премьера прошла на одном дыхании. Долгое время спектакль играли ежедневно. Долго были  аншлаги. Но жизнь есть жизнь. Всё успокоилось, и репертуар опять стал нормальным. „Демон" в репертуаре занимал достойное место. В нашем маленьком коллективе опять возникла конфликтная ситуация. Грослеб не вписывался в рамки нормального рабочего ритма. Опять кто-то принял решение его наказать. Теперь уже в „Демоне".


Грослеб мне завидовал, что у меня сольный выход. Это чувство его усилилось, когда наши техникумовские друзья во время коллективного посещения театра с галёрки, после сцены ограбления, во время аплодисментов начали кричать: „Браво, Дубовой!". Он чуть с ума не сошёл от зависти, но со мной он не мог конкурировать. Он решил выплеснуть свою невостребованную энергию усилением борьбы за место в рукопашном бою на авансцене. Статистам, которые работали на авансцене, подбирали лучшие костюмы. Грослеб приходил пораньше и выбирал костюм, который давал ему право выходить вперёд, на авансцену. Этот выход утверждала начальник цеха или её заместитель. Когда я убил часового, соскочил с плунжера, схватил тюк и выбежал за кулисы, ко мне подошёл один из статистов и предложил не уходить и следить за сценой. Я подошёл к группе статистов, стоящих в исходном положении. Сцена была полутёмной, и сначала трудно было что-то разобрать. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел поле боя: лежат убитые караванщики, грабители. Князь пел свою предсмертную арию. Но что это такое?! Лежит убитый Грослеб на спине, а на его голове лежит задница убитого статиста.


Не могу удержаться, чтобы не воспроизвести диалог двух «трупов»:

Грослеб:  - Я не имею чем дышать, слезь!

Напарник:  - Я не могу, я убит.

Грослеб:   - Слезь!

Напарник:  - Я не могу, я убит.

Грослеб:  - Я тебя сейчас укушу!

Напарник:  - Только попробуй, я закричу.

Мы ждали продолжения диалога, но дрогнул занавес, и две его половины побежали друг к другу. Действие окончилось. Мы были молоды. Посмеялись, и с хорошим настроением разошлись по домам.


Правильно говорят: „Не копай яму другому, сам в неё попадёшь". Я никому яму не копал, только созерцал, как копают, однако в довольно сложную ситуацию всё-таки попал.

На одном из спектаклей, убив часового, я должен был влиться в группу грабителей, что практически я и сделал, но... Я уже говорил, что в целях экономии средств количество статистов было ограничено. Чтобы выйти из положения, в массовой сцене ограбления привлекли статистов женской группы, одев их в костюмы грабителей. Отличить мужчину от женщины практически возможности не было. Все были одинаково похожи друг на друга, как будто от одной мамы. Мы, статисты, стояли за кулисами. Прозвучал голос Демона, и я пошёл на выполнение спецзадания: убивать часового. После этого я отправился немного пограбить караванщиков, которых добивали коллеги. Я спрыгнул с плунжера в темноту  и — о ужас!.. Вместо того, чтобы приземлиться на твёрдый пол, под ногами я почувствовал что-то мягкое и одновременно услышал мат, произнесенный хриплым, низким, прокуренным, но женским голосом. Я понял, что внизу плунжера стояла женщина, которую я видеть не мог. Она, видно, решила  уложить свой тюк около плунжера, с противоположной стороны сцены. Я перепрыгнул через неё и её тюк, выбежал на сцену, схватил первое, что попало под руку, и побежал.  Что-то поволоклось за мной.  Я оглянулся и увидел, что тащу затухший костёр, а вслед за ним волочится вентилятор, который раздувал белые бумажки, освещённые красным светом, что из зала смотрелось как огонь костра. Бросив костёр, я выбежал на лестничную клетку  и побежал наверх переодеваться. В тёмном закулисье звучал хриплый голос женщины, которая в поиске обидчика сыпала проклятья, перемежающиеся  матом и угрозами.


Поднявшись в гримёрную, я начал снимать грим. Ко мне подошёл один из статистов и спросил, что это Натка так ругалась на сцене и на лестнице. Я всё понял. Дело принимало довольно неприятный оборот. Натка была проститутка в законе, если есть такое определение. Как видно, работа в театре ей нужна была  как прикрытие. Нужно было иметь справку о работе, чтобы не причислили к категории тунеядцев. Её часто видели около театра, когда за ней приезжали на легковом автомобиле, и она уезжала на вторую смену основной работы. Здоровые парни, телохранители усаживали её в машину, и они уезжали. Мне очень не хотелось встречаться с её парнями. Не успел я полностью переодеться, как резко отворилась дверь гримёрной, и в комнату ввалилась Натка:

- А ну признавайтесь, засранцы, кто меня в жопу толкнул, - прозвучал её громкий  голосище.

Выждав какое-то мгновение и убедившись, что добровольцев подойти к ней нет, она добавила:

- Как узнаю - яйца оторву.


После такого заявления мне вовсе не было охоты ей признаваться. Кому нужна такая экзекуция, тем более, что она это совершит не своими руками. Натка покинула нашу комнату, громко хлопнув дверью. Самое главное, чтобы не нашёлся добровольный свидетель или осведомитель. Выходил я из театра через основной парадный выход.


Преддипломная практика на строительстве одесской ТЭЦ, подготовка отчёта и дипломной работы сокращала возможность работы в театре, но при малейшей возможности я шёл туда, как на праздник, с тяжёлым предчувствием, что этот праздник скоро оборвётся, и наступят долгие, ещё не известные будни с крутыми поворотами, взлётами и  падениями. Сразу оборвать работу в театре я не мог. Белой завистью я завидовал людям, посвятившим себя искусству. Часто в красном уголке, ожидая выхода на сцену, я разговаривал с хористами, реже - с танцовщиками. Люди жили своею работой, их жизнь была в ней, но, к сожалению, прожиточный минимум она не обеспечивала. Так, у нас в техникуме был преподаватель физкультуры Лапко. Основная его работа была в оперном театре. Он имел музыкальное образование и пел в хоре оперного театра. В театре работала его жена, артистка кордебалета, но иногда я видел её в сольных танцах, характерных танцах, где она демонстрировала искромётность, мастерство и свой талант. Люди отдавали себя искусству, любя его, но иногда не имея природных  данных, чтобы достигнуть вершин.


Однажды я подготовился к выступлению. Давали балет „Эсмеральда". По дороге в красный уголок я остановился на лестничной площадке перед зеркалом, чтобы поправить головной убор. На мне была по фигуре обтянутая одежда, высокие каблуки туфель делали ногу ещё длиннее и стройнее. Около меня остановился артист балета, солист невысокого росточка, короткие толстые ноги, широкие плечи, большая не по росту голова. Он посмотрел на меня в зеркало и тихим голосом сказал:

- Молодой человек, и зачем Вам нужны такие ноги, рост, фигура?

Сказав это, он ушёл. Я посмотрел ему вслед. Ко всему сказанному у него ещё были кривые ноги.


Время работы в театре подходило к концу. Мы, будущие строители, обследовали и изучили весь театр с самой верхушки, колосников сцены, до глубоких подвалов, где стояли старинные механизмы подъёма плунжеров сцены. Мы восхищались мощью механизмов подъёма тридцатитонной брандмауэрной занавеси, при подъёме и спуске которой дрожало всё здание театра. Тогда мы восхищались, не зная, что на пористых грунтах одесчины этот занавес с некоторыми другими добавочными конструкциями, такими как центральное отопление, водопровод, противопожарные дренчерные и сплинкерные системы, сыграют очень неблаговидную роль в существовании самого здания театра. Это подтвердилось через 50 лет. 1800 буронабивных железобетонных свай пришлось загнать под здание, чтобы остановить его сползание к морю. Работы по реставрации здания велись около двух десятилетий и закончились в 2007 году.


Прошёл всего один год после окончания моей работы в театре, и я уже в далёком Заполярье рассказывал друзьям, солдатам и офицерам отдельные эпизоды о театре. Перемещаясь по службе, мои друзья передавали эти рассказы от Новой Земли до Кушки, от города Бремена в Германии до Владивостока.

 





<< Назад | Прочтено: 434 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы