RC

Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Григорий Дубовой

 

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ

ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 2. СТАНОВЛЕНИЕ

 Глава 8. Строевой командир

 Всё имущество, нажитое мной за два с лишним года службы, вместилось в фанерный чемодан, отлично обмененный на рюкзак. Это фактически была последняя его работа: с таким чемоданом офицер не имел право появляться в гарнизоне. Уложив в него диогональный костюм, сшитый в мурманском ателье, пакет документов и медицинскую книжку, продовольственный и вещёвой аттестаты, убедившись, что чемодан плотно закрыт на оконные шпингалеты, я вышел из казармы школы, где меня уже ждали сослуживцы, с которыми суждено было начать офицерскую службу в войсковой части. Из числа слушателей школы только четырёх человек оставили в Ваенге, а остальных разослали по частям и подразденениям Северного флота. От школы к нашей части дорога занимала не более пятнадцати минут. Мы шли по знакомой исхоженной, исползанной за пять месяцев занятий дороге Верхней Ваенги, где на плацу зимой были перелопачены сотни кубов снега.

Через несколько минут мы подошли к спуску сопки, ведущему на берег залива, где находились постройки нашей части. Это были одноэтажные дома барачного типа – три больших и один поменьше. Чуть в стороне стоял ещё один небольшой домик. У самой воды залива стояла большая постройка из дерева, а рядом – стапель, уходящий тетивами в воду. На стапеле стоял неоконченный ряж.

- На этом месте раньше была тюрьма, затем здесь был лагерь военнопленых, а теперь его отдали флоту, – рассказал нам Валя Калягин, который до школы служил писарем в штабе бригады в Ваенге, – сейчас здесь будет дислоцироваться новый батальон.

Мы медленно спустились с сопки к заливу. Спешить было некуда, впереди ещё вся служба в армии... Мы сразу определили, что самый короткий барак  является местом расположения штаба батальона. Открыв наружную дверь, вошли в коридор. Прямо перед нами была дверь с табличкой «Командир части». Справа находилась финансовая часть, слева – административно-хозяйсвенная. Нам необходимо было явиться к командиру части.

Первым к командиру зашёл Калягин. Он один из всего курса сразу был аттестован в звании лейтенанта, всех остальных, даже тех, которые отслужили шесть лет, аттестовали младшими лейтенантами. После него зашёл я. Отрапортовав о прибытии, опустил правую руку, а левой рукой отдал командиру пакет. Командир, приняв рапорт, вышёл из-за стола, подошёл, подал руку для рукопожатия, и я впервые от него услыхал сакраментальное обращение:

- Милый, поздравляю тебя с присвоением звания офицера, желаю удачной службы на благо Родины!

- Служу Советскому Союзу! – по уставу ответил я, приняв стойку «Смирно».

Передо мной стоял командир. Мужчина лет 40-45, среднего роста, широкоплечий. По одежде можно было сказать сразу, что он из тотальников. Так называли офицеров, которые после войны призывались вновь в армию. Их обмундирование чем-то отличалось от обмундирования кадрового офицера. Прищур глаз, узкие губы при сравнительно большом рте не вызывали симпатии к этому человеку, видимо, злому и неискреннему. Даже улыбка его была больше похожа на гримасу человека, откусившего лимон.  Комбат назначил оперативное совещание на 13-00 и пригласил нас на 12-00 в кают-компанию на обед, аттестаты сдать в финчасть и ОВС.


Освободившись от представления и оформления документов, мы начали знакомиться с расположенными на площади батальона сооруженияими. Обошли казармы. Снаружи они были ужасны: отваленная штукатурка, грязные стены, давно не крашенные оконные переплёты были неопределённо грязного цвета. Остекление было выполнено недавно. Подошли к высокому зданию, стоящему у самой кромки воды залива. Это оказалось здание пилорамы. Такой громадной пилы я ещё не видел. Она стояла в полном комплекте, но ржавая и с оборванными проводами. Видимо, бывшие хозяева забыли законсервировать эту машину. Когда-то лес плотами подгонялся к пилораме во время прилива. Когда вода уходила, брёвна лебёдками затягивали в пилораму. Загадкой остался вопрос, почему при большой потребности пиломатериалов нужно было уничтожить такое сооружение. Здесь же у кромки воды стояла площадка стапеля, где рубились ряжи для опорных подушек пирсов и причалов. Тетивы стапеля уходили на обсушку. Два раза в сутки ряжи можно было спускать на воду при приливе.

Ребята подшучивали надо мной: «Ты всё время жил на севере Чёрного моря, сейчас поживёшь на юге Баренцева моря»

Подошло время обеда. Мы направились в кают-компанию. В это же время туда пришли офицеры части. Старший лейтенант м/с-врач, пожилой капитан и/с-начальник продовольственной службы, капитан и/с начальник ОВС (обозно-вещевой службы), капитан начфин. Ни одного строевого офицера не было. Офицеры подходили к нам, дружески пожимали руки, знакомились. Солдат-официант разложил на столе приборы, принёс обед. Мы пообедали. В конце обеда обнаружили, что мы из приборов использовали только ложки. Мы взглянули на присутствующих офицеров. Все отвели глаза, хотя они на нас обратили внимание.

В 13-00 началась оперативка. Командир части объявил нам наши должности и номера рот, в которых мы будем нести службу, представил нас офицерам части. После оперативки мы разошлись по ротам. Мне приказал командир временно исполнять обязанности командира второй роты. Никакого инстуктажа никто не дал. Эту работу я не знал, к ней не стремился и, положа руку на сердце, ненавидел.

После совещания в штабе остался только Калягин. Командир назначил его исполняющим обязанности начальника штаба, опять сыграло роль то обстоятельство, что Валентин до ШМО служил писарем в бригаде. Петю Петреченко и меня определили на должности с добавлением слова «временно». Но мы духом не пали. Ниже взводного нас понизить не могли. Падать с должности начальника штаба намного тяжелее. Осталась без командира только первая рота, но кандидатура на эту должность, видимо, уже была. Четвёртый офицер нашей роты принял должность командира взвода.


Итак, мы разошлись по ротам. Мне показалось, что здание моей роты было намного хуже других зданий, во всяком случае – внешний вид. Вещи я оставил в штабе. Старшина уже был предупреждён о моём прибытии и ждал.  Когда я зашёл в роту, раздалась уставная команда, и старшина отдал рапорт. С первого взгляда старшина мне понравился. Парень среднего роста, широкоплечий, аккуратно одет, диагоналевая форма, хромовые сапоги. Говорил он с ярко выраженым украинским акцентом.

- Здравствуй, земляк, – сказал я и протянул руку к рукопожатию, – откуда призывался?

- Я з Волині, товаришу лейтенант.

- Вот и хорошо, поработаем вместе. Когда демобилизация?

- Я на сверхсрочной , – послеловал ответ.

- Это ещё лучше. Ну, показывай своё хозяйство.

- Пока хвастаться нечем, мы здесь первую неделю. Людей всё время меняют, одни приходят, другие уходят, а затем опять приходят.

Мы пошли по помещениям взводов. Я обратил внимание, что бельё на нарах было новое, но на многих простынях, наволочках были следы раздавленных клопов. Нары в два яруса были не крашены, грязные, оконные рамы были грязные при чистых, только недавно вставленных стёклах. Мы осмотрели красный уголок, канцелярию, сушилку, помещение старшины со сменным бельём и с утварью старшины, метёлки, черенки лопат, вёдра, питьевые бачки и прочее.

- Старшина, через полчаса собери взводных, санинструктора, ну и сам приди на совещание в канцелярию. Я познакомлюсь со взводными, а за час до ужина представлюсь личному составу. Если можешь, к ночи достань одну койку и поставь её в канцелярии. Пока определимся, я поживу в канцелярии.

- Долговато вам придётся определяться, товарищ лейтенант, – пошутил старшина

- Не дольше, чем придёт постоянный командир роты, – отшутился я.

Через пятнадцать минут в канцелярию вошли на совещание пять командиров, моих подчинённых. Я раздал взводным листы бумаги, которую успел разграфить. На листах взводные должны были указать фамилии, имя отчество, год рождения, образование, специальность (если несколько – записать все), членство в комсомоле:

 - Эти данные у меня должны быть через два часа. Через два часа мы опять соберёмся.

Приказание было выполнено. Я обратился к сержантам взводным, которые со  дня на день ждали демобилизации, с просьбой исполнять свои обязанности до прибытия смены, то есть постоянных командиров взводов. Отпустив командиров взводов, мы со старшиной и с санинструктором остались обсудить вопрос об санитарном состоянии роты.

- Сержант Коляда, – спросил я, – как Вы думаете бороться с клопами? Проспав одну ночь в такой казарме, вряд ли солдат днём сумеет работать...

Санинструктор что-то промычал, но на вопрос не ответил.

- Товарищ лейтенант, – ответил за него старшина, – я завтра сдам заявку в медпункт, чтобы заказали химиков. Мы враз изничтожим эту гадость.

- Я думаю, старшина, что это должен был сделать санинструктор до прихода личного состава. Тебе же нужно заняться оборудованием казармы и приведением её в нормальный вид. Здесь казарма советских военнослужащих, а не тюрьма. Об этом мы поговорим завтра. Обдумай этот вопрос.

Через два часа я собрал у взводных списки личного состава взводов. При первом просмотре их обнаружил, что никакой ясности для дальнейшей работы они не принесли. Примерно 30% солдат были без профессий, с образованием 7-10 классов, остальные – с профессиями, но с образованием 3-5 классов. Один был полностью безграмотный, лесной человек, который ни минуты не ходил в школу.


Перед ужином я приказал построить роту, чтобы представиться и ознакомиться с личным составом. О чём говорить с личным составом, я не имел понятия. Два года назад, когда я прибыл в часть рядовым, нам никто не представлялся. В экипаже Ваенги подъехали два грузовика, нас построили. Старший лейтенант Симаков подошёл к строю и сказал, что он наш командир роты и назвал свою фамилию. После этого он отдал команду на посадку в автомобили. Старшина роты нас проинструктировал, и мы погрузились. Когда приехали в Росту, посёлок в шести километрах от Мурманска, нас построили повзводно, и к нам подошли командиры взводов, сержанты. В офицерской школе, правда, нас построили и нам представился начальник штаба школы старший лейтенант Суслов. Этот поздоровался с нами рукопожатием. Мы докладывали ему свои фамилии. Как мне вести себя – я не представлял.

Когда перед ужином старшина Кравчина построил роту, я вышел из  канцелярии и подошёл к роте, выстроенной повзводно в четыре шеренги. Старшина доложил, что рота построена. Я поздоровался с солдатами и подал команду «Вольно!». Представившись, сказал, что недавно, как и они,  отслужив в стройбате срок службы, окончил школу младших офицеров, прибыл в этот гидротехнический батальон для дальнейшего продолжении службы. Дальше, как когда-то в школе начальник штаба школы Суслов, я  начал здороваться с солдатами, требуя их называть свои фамилии. Но посмотрев на часы, понял свою ошибку: так я до конца ужина буду заниматься этой чепухой! Тогда я начал лихарадочно думать, как выйти с этого дурацкого положения. Пожав руки одному взводу, я что-то буркнул солдатам, что дальше буду знакомиться с ними индивидуально, и дал команду старшине вести роту на ужин.


Вернувшись с ужина, я зашёл в канцелярию. Здесь уже стояла койка, заправленная по уставу. Постельное бельё было новым. На столе лежали списки личного состава, составленные командирами взводов. Немного стандартных листов бумаги. Я на листке набросал план работы. Когда выдадут программу курса молодого бойца, я на себя возьму занятия по курсу строительного дела. Сержанты, командиры отделений будут проводить строевые занятия под наблюдением командиров взводов. Остальная моя работа будет заключаться в том, чтобы обустроить быт личного состава и подготовить к зиме казарму с прилегающей к ней территорией. После составления плана я занялся комплектованием отделений по предполагаемым спещиальностям. Вводный теоретический курс нужно будет прочитать солдатам согласно выданной штабом программе. К утру эта подготовительная работа была закончена.

Утром, отправив на строевые занятия роту, я оставил с каждого отделения людей для работы со старшиной.

Сразу должен сказать, что со старшиной мне повезло. В других ротах таких работников не было. Мне он нравился не только как работик, но и как человек. Простой украинский хлопец. Среднего роста, косая сажень в плечах.  Бог силой не обидел. Мы с ним обсудили план действий, который у нас был разработан от души, и оба решили его сразу же выполнять, пока не испортились погоды. Подключив командиров взводов, которые достали на стройплощадках немного краски, цемента, алебастра, мы приступили к ремонту казармы. Этих материалов у хозяйственников батальона не было.


 

Командир взвода отдельного

гидротехнического батальона

младший лейтенант Григорий Дубовой.


В первый день работы мы отремонтировали сушильную печь и комнату, чтобы после дождей можно было бы сушить обувь и одежду. Когда пришёл санинструктор и доложил, что на следующий день придут химики травить клопов, мы переключились на герметизацию помещения. Утром перед выходом личного состава на строевые занятия вынесли все постельные принадлежности из помещения на солнышко. Приехали химики. Разместив баллоны, они открыли газ, и под их руководством мы заклеили двери бумагой до вечера. Чтобы солдаты не простаивали, старшина, взяв лошадку и пару солдат, поехал с ними на песчанный карьер и привез несколько телег песка. После обеда вся хозяйственная группа вышла на наружные работы и начала формировать газоны, дорожки, площадку для построения роты.

Не знаю, случайно ли (а может, кто-то доложил о наших работах на благоустройстве), но комбат майор Иванов подошёл к казарме. Я в это время был на плацу, где велись занятия по строевой подготовке. Старшина отрапортовал согласно уставу.

- Где командир роты? – последовал вопрос.

- На плацу, ведёт строевые занятия с личным составом, – ответил старшина.

- Немедленно вызовите его сюда! – последовал приказ.

- Есть вызвать командира роты! – ответил старшина и послал солдата на плац за мной.

Через пару минут я доложил комбату о прибытии.

- Вы чем это занимаетесь?! – грозно прогремел вопрос.

- Рота занимается строевой подготовкой на плацу, освобождённая от строевой подготовки группа занимается благоустройством примыкаемой к казарме площадки и ремонтом помещения.

- Кто разрешил вам самовольничать, что это за самоуправство?

- Я выполняю Ваше приказание и привожу помещение в надлежащий вид, – ответил я.

- Прекратить пререкание! Через две недели строевой смотр батальона, а вы занимаетесь чёрт знает чем! Приказываю прекратить работы и заниматься делом! Милый, я тоже жить хочу. Я вас накажу. Нельзя заниматься самовольством. Я думаю, что на смотре рота пройдёт не лучшим образом. Вот чем нужно заниматься! – Ничего больше не сказав, он ушёл.


Я не делал попытки вставить слово, за что мне всегда попадало с излишком. Неужели важнее научиться стройбатовцу держать шаг, а как же подготовка к зиме, когда нужно будет обогреть солдата, высушить обувь, одежду? Ведь зима спросит нас, где мы были летом... Я опять пошёл на плац. Там молодые сержанты занимались со своими отделениями. Я приказал построить роту.

- Я хочу обратиться к вам с вопросом, – сказал я солдатам, – кто-нибудь из вас когда-нибудь пел в хоре? – Солдаты молчали, словно в рот воды набрали.

- Я не случайно задал вопрос. То, что мы красиво пройдём – это не зачтётся, если мы не пройдём с песней.

 На этот раз голоса из строя раздались, но солдаты указывали на своих товарищей по роте, с кем успели уже познакомиться и подружиться.

- Ладно, с солистами-запевалами разберемся. А сейчас я вам покажу, как надо петь в хоре, в нашем случае – в строю. Думаю, что медведь на ухо не всем наступил.

Я решил, что мы споём на смотре песню Вано Мурадели «Москва-Пекин». Эту песню я выучил ещё в Росте, когда был солдатом. Затем разучил её со взводом, в котором служил. Когда здесь же, на плацу, мы выучили слова первого куплета, я показал, как его нужно петь. Пропев несколько раз первый куплет, уловил пение нескольких человек. Слух у них явно был, но голос не развит. Спустя несколько дней мы уже уходили с плаца с песней, исполнение которой у нас с каждым днём становилось лучше и лучше.

Но это было спустя несколько дней. Пока я получил первый выговор от командира. К вечеру мы разгерметизировали входы в казармы взводов или, как мы их называли, кубриков. Перед ужином работа шла всей ротой. Настежь были открыты окна, двери. Мылись и скреблись нары. Старшина ухитрился сменить постельное бельё, чтобы не затащить клопов. Мне кажется, что солдаты впервые за время службы спали спокойно. Во всяком случае, об этом разговор среди них был.

Отправив роту на строевые занятия, я решил зайти к друзьям в третью роту, посмотреть, как идут у них дела, может, что-нибудь перенять. Зашёл в роту.  Дежурный солдат из наряда даже не спросил меня о цели прибытия, не представился. Я прошёл в канцелярию. За столом сидели временно исполняющий обязанности командира роты Петя Петреченко и взводный Миша Болотин. Они играли в карты. Они и пальцем не пошевелили, чтобы что-то делать по ремонту. Оба имели, как и я, средне-техническое образование, но не строители, а механики. В первой роте я никогда не был. Там был утверждённый командир роты старший лейтенант Киселёл, но я его видел пару раз в штабе. Первая рота, как и моя, была укомплектована из солдат строительных специальностей. Я не знал, что мне делать. Так работать нельзя. Неужели наши солдаты должны жить в помещениях, где находились заключённые, военнопленные, в условиях, близких к условиям этих категорий людей? Комбат нам велел привести казармы в нормальное состояние, однако меня отчитал и наказал за то, что я этим занялся вплотную.


Вернувшись в свою канцелярию, я собрал все бумаги, составленные мной за несколько дней, сделал копию эскиза благоустройства, чтобы чтобы у меня остались какие-то бумаги, и пошёл в штаб. Комбат был у себя. Я подал ему эскиз благоустройства прилегающей к казарме территории.

- Прошу утвердить этот эскиз , – сказал я, подав два листа бумаги: план и расход материалов. – Что касается Ваших замечаний, я их учту. Солдаты,  оставленные на хозяйственные работы, были освобождены врачом от строевых занятий из-за повреждения ног. Я их передал старшине для использования на хозяйственных работах.

Видно, я застал майора врасплох, он не заготовил стартовую фразу и не сумел меня остановить. Однако оставлять за мной последнее слово не хотел. Держа мои бумаги в руках, он делал вид, что внимательно их рассматривает. Фактически он обдумывал, как побыстрее избавиться от меня. Наконец, положив бумаги на стол, он изрёк:

- Ваш проект мы рассмотрим, но меня интересует проект благоустройства всей площадки батальона. Я, милый, ещё раз предупреждаю, что через неделю у нас будет смотр строевой подготовки батальона, и я опасаюсь, что ваша рата будет худшей. Идите и готовьтесь.

Я пошёл на плац. Моя рота занималась строевой подготовкой по отделениям, повзводно. Ребята шли нормально. Чего греха таить, за время моей солдатской службы я муштровку невзлюбил, но на тех немногочисленных смотрах, которые проводились в стройбате, я с удовольствием проходил мимо трибун с начальством, наверное, чтобы показать нашу способность не только хорошо работать, но и пройти строем. Здесь, на плацу, пришла мысль подготовить ещё одну строевую песню, которая была у меня в арсенале – патриотическую песню на слова Лермонтова «Бородино» в строевом варианте. За неделю подготовили и её.


Каждый прожитый день в батальоне был похож на предыдущий. Если чем-то и отличался, так это фамилией солдата, нарушевшего дисциплину. В основном это были самовольные отлучки. До принятия присяги увольнения в части личному составу не давались. Вечерами мы, молодые офицеры, выпускники ШМО, кроме Калягина, отправлялись в дом офицеров, где каждый вечер были танцы, иногда – кинокартины или постановки театра Северного флота, а иногда и приезжих артистов. Перед тем, как отправиться на танцы, мы для бодрости принимали допинг – пару бутылок водки. К нам присоединялись офицеры сослуживцы старший лейтенант Волков, медик, лейтенант Сычёв, зампотех батальона, тотальник.

Танцевать мы не умели, кроме доктора, выпускника Ленинградской медицинской аккадемии. Он был отличный танцор. В основном на танцах были старшие морские офицеры с жёнами, капитаны второго, третьего ранга. Много было капитан-лейтенантов, старших лейтенантов. Из младших лейтенантов кроме нас фактически никого не было. Тотальникам присваивали звания лейтенантов. И всё же посещение клуба офицеров было какой-то отдушиной в нашей батальонной жизни. С каждым днём в клубе появлялись новые высшие офицеры из тотальников. Их можно было узнать по обмундированию. Как правило, офицеры, которые учавствовали в боях, комадуя солдатами-фронтовиками, сейчас в клубе офицеров были при орденах или при орденских колодках. У тотальников этого не было. Это был особый клан людей. Когда шли бои за Родину, они были в тылу на броне. Их называли «Броненосцы». Они занимали руководящие должности в промышленности, многие занимали должности в военкоматах, многие были на интендантской службе, далеченько от фронта. Когда война закончилась и с войны пришли люди с боевыми заслугами, они вытеснили по заслугам  «Броненосцев» со злачных мест. Боевые командиры уходили на покой,  оставляя за собой вакантные места в армии. Вот туда и бросились тотальники. Среди них был и товарищ командир майор Иванов, с которым мне пришлось прослужить все шесть лет офицерской службы. Попав на Северный флот, Иванов очень быстро подружил с майором Шелухиным, который был в хороших отношениях с подполковником Блиновым, начальником отдела кадров Строительного управления штаба флота.


Как бы поздно я ни ложился спать, просыпался всё равно очень рано. С одной стороны, я привык рано вставать, как сельский житель, с другой – стоял полярный день. Ночью светило солнышко, было тепло.

Случай этот, о котором я хочу рассказать, произошёл в первый месяц моей офицерской службы в батальоне. Проснувшись в пять утра, я поднялся, привёл себя в порядок. До подъёма было примерно полтора часа. Я вышел из казармы и пошёл к заливу. Был полный отлив. Я шёл по обсушке, где ещё несколько часов назад была вода глубиной до четырёх метров. В маленьких углублениях дна стояла вода, в которой плескались маленькие рыбки. Потрогал воду, она была довольно тёплой, пошёл к большой воде. Зрелище было потрясающее. У кромки воды берег резко пошел вниз. На глубине, как мне казалось, десяти метров дно опять пошло горизонтально. В нашем Чёрном море, когда я заходил в воду по пояс, ног уже видно не было. Здесь же на глубине около десяти метров видны были камни. Я потрогал воду здесь. Она была тёплой. Вблизи людей видно не было. Я решил искупаться. Отошёл от воды метра на четыре, разделся, уложил одежду на валун, сапоги поставил рядом. Берег здесь обрывался, в воду можно было только прыгать. Я прыгнул. Вот тут-то открылось то, о чём многие только болтают, но сами ни фига не знают. Во-первых, ледяная вода забила дыхание. Оторвавшись от берега метров на десять, я оказался повисшим над пропастью. Меня охватил ужас. Не дыша, я резко развернулся и что есть силы гребанул к берегу. Только бы не схватила судорога! Я выскочил на берег. Сейчас уже можно обдумать, что случилось. Вода была намного холоднее, чем я ожидал. Прозрачная вода, пропуская солнце, не нагревается. На глубине одного метра здесь держится всего четыре градуса. Пока я обдумывал свой легкомысленный поступок, не заметил, как начался прилив. Когда я это заметил, вода подошла к одежде на валуне: мои сапоги, как два корабля, плавали около валуна. Я схватил одежду и сапоги и побежал к берегу с обсушки. Место, где я остановился, спустя час тоже уйдёт под воду...

Одевшись, я обратил внимание на сопку, с которой бежала группа людей. Это были солдаты в нательных рубашках. Один солдат бежал впереди. Когда преследователи его уже догоняли, убегающий остановился, схватил камень и кинул его в преследователей. Гонки продолжились. Убегающий добрался до обсушки и побежал, прыгая через препятствие на мелководье. От меня это происходило в 200-250 метрах. Убегающий скрылся в воде. Солдаты побежали к причалу рыбаков. Причал был перекрыт перегородкой. Дверь на причал была закрыта на висячий замок. Замок сбили, бросили в стоящую на воде лодку. Бросив в лодку вёсла и веревки, солдаты поплыли к месту трагедии. Я видел, как один из спасающих, привязавшись верёвкой, прыгнул из лодки в воду и достал утопленника. Конечно, живым он уже быть не мог.

Я посмотрел на часы. В роте уже объявили подъём, мне нужно было идти. Я знал, что сейчас начнётся проверка, поиски и прочее. В такое время нужно находиться в роте. И не ошибся. Через четверть часа по батальону послышалась команда «Смирно!», что означало прибытие командира в часть. Пришёл посыльный из штаба и сообщил, что командир приказал мне явиться в штаб. Я приказал старшине проводить утреннюю поверку, а сам ушёл в штаб. Из явившихся офицеров я первым доложил комбату о прибытии. Подошли другие офицеры.

- Товарищи офицеры, приказываю в течение десяти минут доложить мне письменно с подписями о наличии личного состава. В гарнизоне ЧП. Погиб солдат. Выполняйте! – приказал комбат.

- Товарищ майор, разрешите обратиться, – сказал я и, не став ожидать разрешения, продолжил: – несчастный случай произошёл на моих глазах, солдат из части с Верхней Ваенги.

- Выполняйте моё приказание! – гаркнул на меня комбат.

- Есть выполнять!

Через десять минут я сдал комбату рапорт. Прочитав все рапорта, комбат приказал всем разойтись по своим подразделениям и службам. Мне он приказал остаться.

- Расскажите, милый, как Вас угораздило быть свидетелем события? – спросил комбат.

Я рассказал всё, как было.

- Милый, то, что Вы мне рассказали, знаю я и Вы. Больше никто этого не должен знать, не то Вас затаскают следователи. Идите!

Я его отлично понимал. Он не так заботился о моём спокойствии, как боялся, что если меня начнут вызывать следователи, а в моё отсутствие что-то случится, не на кого будет возложить ответственность.


Подошёл день смотра строевой подготовки. Около штаба батальона установили площадку с ограждением на шести ножках высотой полтора метра. На площадку поднялись командиры. Первым взошёл начальник штаба бригады подполковник Сирота, за ним – ещё кто-то из штаба бригады, а затем майор Иванов и Валя Калягин. Мы начали выходить на исходную позицию. От казармы к исходной позиции мы прошли с песней «Бородино». Выйдя на исходные позиции, мы встали в линию ротных колон – пять метров от первой роты. За мной пристроилась третья рота. По рупору командир батальона отдал команду к маршу. Мы должны были пройти к трибуне простым шагом,  не доходя примерно десять метров до трибуны перейти на строевой шаг. Я должен был взять под козырёк и повернуть голову к трибуне, солдаты в этот момент левой рукой держали винтовку в положении «на плечо», правую руку должны были прижать к туловищу и повернуть голову к трибуне. Пройдя десять метров за трибуну, я должен был опустить правую руку, солдаты при этом – перейти на простой шаг, и должна была начаться строевая песня.

Не знаю, что мне попало под ногу, очевидно камушек, и я споткнулся в месте, где мне нужно было отдать честь. Сделав четыре шага, выровнявшись, я отдал честь, и солдаты перешли на строевой шаг. В нужном месте зазвенела строевая песня, которая впервые была исполнена в ШМО в моей постановке. Сейчас она прекрасно прозвенела у нас в батальоне. Да, я отдал честь несколько позже: не имел возможности смотреть себе под ноги, а плац не был убран. Мы подошли к своей казарме, и я остановил строй, поблагодарил солдат за песню и отпустил личный состав заниматься согласно расписанию.

Как гром среди ясного неба на меня обрушился гнев комбата. Проводив начальство, он кинулся к моей роте. Ещё издали я услышал:

- Милый, я так не могу, я Вас должен наказать, я тоже жить хочу! Как смели Вы не приветствовать командование на строевом смотре? Вы нарушили устав! Это не нарушение, а преступление. Вы сознательно нарушаете устав. Если дела так пойдут, я вынужден буду обратиться в трибунал, чтобы Вас привлекли к ответственности!

Иванов был взбешён, или играл роль бешеного. Из всего сказанного я боялся одного. Я после ШМО остался служить в Ваенге, а это всё-таки город, база флота. Вступать в конфликт с майором я не хотел, так как ничего доказать не мог: его голос – всегда первый. Потерять я мог много, и самое главное – место службы. На флоте дыр было много. После угроз майор направился в казарму. Дневальный по уставу подал команду и отрапортовал. В казарме была чистота, койки заправлены, на вешалках шинели были заправлены, винтовки в пирамидах закрыты. Подошли к окнам, которые ещё пахли свежей краской. Иванов скорчил физиономию.

- Что это за краска такая тёмная? Я дальтоник, и вижу, что эта краска чёрная, – процедил он сквозь зубы, повернулся и вышел.

Я не стал его провожать, а остался рассматривать краску оконных переплётов. Да, краска была никудышная, ярко-синяя. Но сказать ему, что в батальонных складах вообще краски нет, а эту краску, которую сержанты взяли на стройучастках, фактически ворованная и выбирать нам не пришлось – он всё равно слушать не будет... В других ротах окна вообще были некрашенные, наверное, майору было вообще на это наплевать.


В батальон прибыли новые офицеры. Прибыл командир третей роты лейтенант Силяев. Петреченко передал ему роту. Прибыл подполковник Викторов, замполит. Он приехал с начальником политотдела строительного управления полковником Луганским. Иванов нас собрал в своём кабинете, где Луганский представил нам замполита части. Увидев меня, Луганский подошёл ко мне и подал руку. Мы поздоровались как старые знакомые.

- Рад видеть здесь тебя, лейтенант, я почему-то был уверен, что здесь тебя встречу. Думаю, что нам ещё не раз придётся встречаться и уверен, что ты  как всегда оправдаешь наши надежды.

- Благодарю за доверие. Думаю, что надежды командования я оправдаю. – В этот момент я взглянул на Иванова. Его улыбка выражала опять гримасу человека, укусившего лимон.

Замполит с виду не отличался от всех замполитов. Разговаривал он ярко выраженным акцентом росиянина средне-европейской части нашей страны. Он выразил надежду, что мы сработаемся и под знаменем нашей партии будем идти к победе коммунизма. Спустя некоторое время пришли два офицера и в мою роту, приняли первый и третий взводы. Оба они заканчивали техникум речного строительства. Командир первого взвода – младший лейтенант Зарин Юрий, стройный парень немного выше среднего роста, спортивной комплекции. По разговору видно, что начитан. Второй офицер – тоже младший лейтенант Миронов Николай. Он был молчалив, немного сутуловатый, с мягкой походкой совершенно не военного человека. Он прослужил очень немного с нами, а затем был откомандирован куда-то. В нашей службе ничего нового не произошло. Я продолжал знакомить личный состав со строительным делом. Взводные занимались уставами и строевой подготовкой.


Ко дню принятия присяги мы хорошо подготовили личный состав роты. Никто нам не мешал. Солдат Юриков, который не умел даже написать свою фамилию, за два месяца научился расписываться. Я заметил, что после моей встрече с полковником Луганским майор Иванов начал обходить меня стороной. К началу осенних дождей мы с Кравчиной закончили ремонт и благоустройство площадки роты. День принятия присяги прошёл нормально, но той торжественности, которая была у нас в Росте, и в помине не было, сколько бы Иванов ни пыжился и ни наглаживал свою одежду. Это, конечно, не вина Иванова, но факт есть факт. Солдаты читали текст, расписывались. Гости, несколько родителей и несколько представителей штаба флота и мурманского облисполкома, с трибуны следили за происходящим, стоя на злополучной трибуне. После подписания списков принявших присягу  батальон прошёл парадным строем в линию ротных колонн мимо трибуны. Дистанция между ротами была увеличена, чтобы песни каждой роты слышались отдельно. Моя рота прошла отлично. Даже Иванов не мог сдержать самодовольную улыбку. И всё. Никакого торжественного обеда в солдатской столовой, никакого личного поздравления.

А дальше – служба в сочетании с работой. Скорее всего – это работа со службой. На следующий день комбат собрал совещание, где было объявлено, что со следующего утра мы выходим на работу. Это совещение мы окрестили «Последним мирным». Нам были указаны участки работ. После совещания мы должны были найти эти участки и распределить по отделениям и взводам: кто, куда и на какие работы будет направлен согласно специализации отделений или отдельных специальностей.


Моя рота получила направление на строительство причала №6. Это был объект-долгострой. Начали его строить ещё до войны. В войну строительство остановилось, и использовалась только частично береговая причальная часть. Пирсовую часть даже не начинали строить. Когда я пришёл на причал, мне раскрылась отсюда панорама экипажа, куда я босой по снегу пришёл во время призыва около трёх лет назад. Теперь я уже командую ротой строителей. Этого ли я хотел, к этому ли я стремился? Конечно, нет. Я вспомнил, как в Росте меня выпроводили с совещания офицеров производственников, строителей. Они поспорили между собой, то есть строевые командиры с инженерами-прорабами. Строевые офицеры выглядели довольно бледно перед технарями. Чем закончилось то совещание – не знаю, так как меня с совещания выгнал комбат. На этом совещании я был представителем технарей, так как работал десятником. Я тогда не имел права голоса, сейчас я тоже должен выполнять указания начальника участка, который в данном случае вольнонаёмный со средне-техническим образованием, да ещё со старой строительной подготовкой. Да, меня обманули, вместо руководителя строительством я стал пастухом, который бессловесно должен пригонять рабочих и угонять. Однако нужно и при этих обстоятельствах найти возможность быть полезным.


Начальник участка Культев, к которому меня послали, на меня произвёл не очень приятное впечатление. Он с виду был очень похож на Карпенка, моего первого прораба в Овидиополе. Тот был пьяница и вор. Этот был только с виду похож на него. О других качествах его я не знал.

Культев сразу меня направил к мастеру, вольнонаёмному Нэммэ. Этот прибалтийский парень был типичным представителем своего народа – энергичным, подтянутым. Правда, я так и не узнал – эстонец он или литовец. Но его стиль работы мне понравился.

- Модрис Нэммэ, – представился он, – называйте просто Модрис.

Он мне показал места, которые нужно обеспечить рабочей силой. Со мной рядом были взводные Зарин и Миронов. Я сразу передавал им указания на выполнение работ. Одно место определил второму взводу, командиром которого являлся. Себе я выбрал объект, который просто боялся отдавать молодым лейтенантам. Я уже имел опыт работы на воде во время разборки ДОКа в Росте. Своих же подчинённых офицеров я не знал, не знал, на что они способны. Работа на воде считалась повышенной опасности. Баржи-лихтера буксиры подтягивали к затону и сбрасывали брёвна в воду. Наша работа заключалась в том, что мы должны были эти брёвна вытаскивать из воды и подавать их на площадку другим взводам моей роты, в которых сосредоточились солдаты-плотники и солдаты с профессией, близкой плотничьей, как то вальщики леса, плотогоны. Одно отделение взвода я сделал возчиками. Это были сельские ребята, умеющие обращаться с лошадьми. Одно отделение было на службе охраны объектов. Собственно охранять там особо было нечего, но на ночь склады строительных материалов, механические мастерские, парк стоянки автомобилей и техники нужно было охранять. Два других взвода работали на гранитном карьере. Они разбирали гранит после взрывных работ. Некоторые большие куски приходилось дробить, плинтовать до определённой величины, отгружать камень в вагонетки, по проложенным рельсам перемещать камень на причал и загружать его в ящики ряжей.


Так началась моя повседневная работа. Помещение роты, площадки – всё было отремонтировано, продуманно подготовлено к осени и зиме. Мне понравился мастер. Модрис, как я заметил, теоритически к работе был подготовлен меньше меня. Он это понял и поэтому частенько обращался за советами. Я понял, что с Культевым он не сработался, но конфликтов избегал. Ко мне Культев обращался редко и выполнять работу не мешал. С ним долго работать не пришлось. Напряжение на работе росло. Флот пополнялся новыми кораблями. Старые пирсы технологически уже не могли обслуживать новые корабли. На участок перебросили добавочно ещё один стройбат. Культев и Нэммэ не успевали контролировать работу, тем более, что начались бетонные работы, бетонировались кессоны под кнехты. Ясно было, что всё забетонировать до морозов невозможно, но что-то нужно было форсировать. Гранита потребовалось больше. Карьер работал в две смены. Ночная смена взрывала, утренняя и дневная расчищала и бурила скважины. Ночью после взрывных работ солдат-подрывник заложил больше зарядов, чем мог проконтролировать, и просчитался. Утром взвод моей роты начал работы по очистке взорванной породы, бурильщики сразу начали бурить, чтобы к ночи можно было бы взрывать породу. К концу первой смены на работу вышли солдаты из соседнего батальона. Мои солдаты собрали инструмент и понесли в помещение, откуда возчики должны были перевезти его в мастерскую на заточку и ремонт. На расчистке остались только рабочие соседнего батальона. Я зашёл в конторку, где были уже мои взводные Зарин и Миронов. Раздался взрыв. Мы выбежали из конторки, к карьеру бежали мои солдаты и все, кто был у причала. Взорвался заряд, о котором взрывник промолчал. К счастью, в этом случае, если можно так сказать, основная часть солдат откатывала полную вагонетку к причалу, а бурильщики только готовили инструменты к началу работ. Погиб только солдат, которому не хватило места у вагонетки, и он остался на разборке.

На следующий день мы Культева на работе уже не видели. К Нэммэ претензий никаких не было, в его смену ничего не произошло. Через несколько дней пришёл новый начальник участка. Инженер-капитан Одинцов оказался намного хуже Культева, который знал, что делать, но не знал, как делать. Этот инженер не знал ни того, ни другого. В это время мы с Модрисом стали друзьями. Мы взяли участок в свом руки.


Первые месяцы работы показали, как надо работать, что надо делать, как вести себя, от чего нужно было отказаться. Моя рота дала батальону неплохую финасовую поддержку. Модрис не заставлял меня оспаривать объёмы выполненной работы, расценки. Я имел возможность заниматься организацией работы и следить за техникой безопасности. Результаты работы моей роты были намного лучше, чем в первой роте. В третей роте механизаторы в основном работали на повремёнке. У меня тоже в роте были два отделения повремёнщиков – охранники и возчики. Если рота выполняла план примерно на 120%, то повремёнщики, конечно, снижали процент выполнения. Полная трагедия была для них, когда солдатам начали за перевыполнение платить прогрессивную доплату. Мне пришлось хорошо поработать, чтобы этой категории солдат выдали какие-то прогрессивные доплаты. Однако на совещаниях по выполнению производственных заданий ни комбат, явный антисемит, ни замполит Викторов успехов роты не замечали, находя какие-то прогрешности солдат в дисциплине. При желании  это было сделать нетрудно. К нам на флот из Севастополя в наказание прислали дослуживать бывшего старшину Салгана. По специальности он водолаз. За какие-то провинности он был разжалован и сослан на Северный флот в стройбат. По национальности он цыган. Красавец парень. Я себе представил, что на юге у него не было недостатка в поклонницах. Я взял его в свой второй взвод. В первый день работы он вышел со всеми на объект, но к работе не приступил, о чём мне доложил командир отделения. После обеда он ушёл с объекта. Вечером со всеми возвратился в роту. После ужина я вызвал его в канцелярию. Он пришёл и по форме доложил. Я предложил ему сесть. Он сел.

- Ну, как служится на новом месте, есть ли претензии к командованию, хватает ли питания? – спросил я, глядя ему в глаза. Я сразу понял, что парень он неглупый, но очень обижен и этого не думает скрывать.

- Товарищ лейтенант, на все Ваши вопросы отвечу, со мной всё в порядке. Но я работать не буду. Если есть у Вас работа для водолаза, я буду работать по специальности. У меня есть допуски на работу на максимальных глубинах. Я классный специалист. Перевозить камень тачками не буду. У Вас другой работы нет.

- Да, пока нет. Перевозка камня в тачках, думаю, это явление временное, пока не придумаем механизмы. Я, к примеру, имею подготовку к строительным работам, а меня призвали и приказали в тачках перевозить камень, я перевозил, несмотря на то, что лично считаю, что тот, кто меня сюда прислал на эту работу, совершает преступление. Государство тратило на меня деньги, учило, а отдать долги государству я не могу. Какому-то недоумку не понравился мой нос, и он меня направил сюда. Свой долг я выполнил, но опять меня обманули. Обещали послать на строительную площадку, чтобы организовывать работу, чтобы люди тачками не перевозили камень, а перевозила машина. Однако кто-то решил, что я должен объяснять рабочим, что камень нужно перетаскивать тачками, вручную. Я с таким решением не согласен и добиваюсь своего, но при этом выполняю работу, которую мне поручили. Вам я советую поступить так же, каждый солдат не может командовать, а исполнять свой долг обязан.

- Вы можете поступать, как Вы желаете, но работать я не буду.

- Это Ваше дело. – Я поднялся со стула, давая знать, что разговор окончен, – но я должен буду подать рапорт.

- Это ваша обязанность , – сказал он, подымаясь. Я больше с ним не беседовал. Начальство на рапорт не ответило. Я подал второй рапорт. Ответ опять не последовал. Иванов ждал случая, чтобы Салган что-то совершил криминальное и за это возложить ответственность на меня. Но Салган действовал осторожно. На третью неделю я получил от Нэммэ очень сложную работу. Нужно начать отсыпку железнодорожной насыпи, которая должна была начинаться около нашего батальона и дойти до Нижней Ваенги. Начинать работу нужно было с пятидесятиметровой высоты, сбрасывая камень вниз на обсушку. Сложность заключалась в том, что работать нужно было начинать с гранитного обрыва, что представляло немалую опасность. И здесь я вспомнил фильм «Заключённые», где отъявленному вору в законе Косте поручили какую-то очень ответственную работу, и он с ней справился.

- А почему бы не испробовать? – подумал я и вечером вызвал Салгана.

- Не надоело ли тебе ничего не делать? Честно признаюсь, у меня бы кусок хлеба не полез в горло. Или ты добиваешся трибунала? Ты умный парень,  Салган. Если, не дай Бог (я не верующий, но повторяю – не дай Бог), дело дойдёт до трибунала, ты там ничего не сумеешь доказать. Верь мне, я присутствовал по приказанию на заседании трибунала, где подсудимым лейтенантам не дали и слова сказать, сорвали с них погоны и обоим дали по десять лет тюрьмы. Они не дадут тебе и слова сказать в свою защиту. Они не примут твои объяснения, что придирки и дискриминация была из-за того, что ты цыган. Загремишь! И оттуда если и вернёшся, то жить уже будет некогда.

Я обратил внимание, что когда я сказал «цыган», его глаза сверкнули так же, как в первой нашей беседе, когда я сказал, что кому-то не понравился мой нос. Видимо, он испытал на себе нетерпимость какого-то командира из-за его национального происхождения, хотя характер у него был далеко не ангельский.

- Так вот я тебе предлагаю альтернативу. Водолазных работ у меня нет и не будет. Эти работы на севере выполняет какая-то эпроновская организация. Но у меня появилась работа, на выполнение которой я своих лесных сослуживцев послать не могу. Да, я боюсь. Я привык к высотам, но там я себя чувствую не совсем уверенно. Поэтому я решил обратиться к тебе. Если возьмёшься за это дело, даю тебе день на подготовку и на подбор нужных солдат. Ну, и прости, спрашивать буду с тебя. Не исключено, что переформирую отделение.

Он подумал и спросил:

- Когда посмотрим?

- Сейчас там темно, мы ничего не увидим. После завтрака отправимся, здесь совсем недалёко. Обедать можно будет в нашей столовой.

Уж очень мне хотелось спасти этого человека и, кажется, мне это удалось. Утром мы пошли на сопку.

- Вот здесь со станции Варламово должна идти железная дорога до шестого причала. Мы должны срезать сопку так, чтобы насыпь была пять метров. Вот, возвращаясь к нашему первому разговору, я хочу начать работы таким образом, чтобы тачками не приходилось таскать камень, чтобы меньше нужно было его плинтовать и легче укладывать. Отсюда и начнём, – слукавил я (с предыдущего дня при осмотре фронта работ я обратил внимание на природную площадку метрах в пятнадцати отсюда).

- А мне кажется, – оживлённо сказал он, – что начинать надо отсюда. Отсюда камень с первых подрывов пойдёт вниз. Очистка будет минимальная.

- Ты прав, нам эту площадку природа подарила, чтобы именно отсюда начинать разработки.

- Здесь постоянное ограждение не поставить. Нужны канаты, из которых готовят страховки. Я знаю и умею их делать. Сегодня к вечеру нужно привезти канаты. Работы можно будет начать только послезавтра, – в завершение сказал он.

- Тогда пойдём со мной в контору участка, получишь канат и начинай работать.


Работа закипела. Салган оказался прекрасным специалистом. Четыре перфоратора работали без остановки. У меня во взводе был кузнец, который на специальном станке заправлял буры. Салган вошёл с ним в контакт, и без буров бурильщики не оставались. Со второго месяца работы звено стало передовым, конечно, это отразилось и на прогрессивной оплате. Деньги Салган отправил родителям. Три месяца мы не могли нарадоваться работой парня. Но произошло то, чего я и ожидать не мог. Ни Иванов, ни замполит Викторов на объектах не бывали. Они были далеки от производства. Викторов решил, что нужно провести производственное совещание, определить передовиков и пожурить остальных. Наверное, о проведении этого совещания он получил указание. Он первый взял себе слово и за основу взял мои рапорта четырёхмесячной давности и начал костерить Салгана и меня, который не принял никаких мер. После совещания Салган зашёл ко мне в канцелярию.

- Товарищ лейтенант, за что он меня... – на глазах его были слёзы, – за что он меня так позорил, за то, что я цыган? То же было в Севастополе, я работал, а они издевались надо мной, здесь по-человечески Вы со мной поговорили впервые, и я Вам поверил. Но я только сейчас понял, что Вы здесь, как и я... Нет меня больше. – Он вышел из канцелярии. На утреннюю поверку он не явился. В батальоне его не было. Через неделю его поймали в Мурманске. Он совершил какое-то преступление. Я на следующий день после его исчезновения доложил в штаб и зашёл к Викторову.

- Товарищ подполковник, почему вы вчера позорили Салгана? Уже квартал группа под его руководством работает отлично. Вы указали на недостаточно чёткую мою работу, хотя на производстве рота одна из передовых. Я Вам скажу, что Салган уверен, что на Северный флот его направили в наказание, а вся вина его в том, что он цыган. А Вы поговорите с солдатами, какого они мнения о Салгане, они Вам расскажут.

- Успокойся, лейтенант, найдут твоего солдата и будут судить за дезертирство. Я если буду нарушать дисциплину, пусть меня судят. Ты говоришь, что твоя рота лучшая, это говорит о том, что ты потерял скромность, а это нехорошо.

- Товарищ подполковник, я больше ничего не скажу, но мы несём службу в строительных войсках флота и по показателям эффективности работы нужно судить о нас.

- Младший лейтенант, вы ещё молоды судить, что важнее чего. Вы свободны! – обиделся на меня замполит.


Ещё до наступления осенних непогод по инициативе зампотеха батальона Сычёва с участием наших офицеров мы в районе столовой построили себе маленькое общежитие. На бревенчатую квадратную раму размером 4х4 метра поставили стойки, сделали верхнюю обвязку с небольшим уклоном в одну сторону. Стойки снаружи обшили горбылём, с внутренней стороны – досками, оставив проёмы одного окна и одной двери. Полы настелили из досок. Привезли машину опилок и набили ими стены, засыпали полы опилками по рубероиду. Сверху настелили половую доску. Стены внутри обшили сухой штукатуркой, регибсом. Аналогично полам выполнили крышу. Для покрытия верха использовали толь. Подвели электричество для освещения и отопления. Шесть офицеров поселились в нашем бункере, к которому уже в морозы мы пристроили тамбур с ещё одними дверьми. Да, это был не пятизвёздочный отель, но и не солдатская казарма. У стены с входной дверью стоял стол и два табурета, у трёх стен стояли три двухярусные кровати, закрепленные за офицерами рот. Всё сложилось как нельзя лучше. Меня вызвал комбат в штаб и представил новому командиру роты. Майор Мохинов сначала произвёл на меня не лучшее впечатление. Малого роста офицер средних лет, с замученным лицом, беззубым ртом, немного сутуловат. Обмундирование на нём не сидело, а висело – что шаровары, что гимнастёрка, что шинель. Впоследствии мы подружились, как могут дружить коллеги по работе. Он отвоевал всю войну от звонка до звонка. Семью потерял во время войны. С фронта пришёл сразу по окончании войны, женился, появились дети – три девочки. Специальности не было. Жили впроголодь. Видимо, начал пить. Затем попросился в армию, в Заполярье, где мы и встретились. Зарплату в основном пересылал в город Горький, где жила семья. Об этом я узнал несколько позже. Я передал роту по всем правилам. Утром мы пошли по объектам. По дороге ротный задавал мне вопросы, по которым я определил, что с ним сумею работать. Самое главное, чтобы он не спелся, как Викторов, с комбатом. Я решил сразу предупредить ротного о своих не совсем нормальных отношениям с комбатом.

- Теперь тебе будет легче, ему будет труднее доставать тебя через мою голову. Ты постарайся как можно меньше к нему обращаться, – сказал он и сразу переменил тему разговора: – Мне нравится, что ты в хороших отношениях с техническим персоналом, это очень важно в стройбате.


Однако ротный просчитался в оценке моего положения в батальоне. Комбат меня достал. А дело было так.

В один из будних вечеров после отбоя мы собрались на отдых в наш бункер. К нам зашёл Володя Сычёв. Он был в своём амплуа, немного выпивший. В данный момент он был при портупее и револьвере, с красной повязкой с надписью «Патруль». Мы его предупредили, чтобы он был осторожнее, ведь он идёт в комендатуру, и там могут засечь, что он пьян.

- Не дрейфь, ребята, я фаталист. А вы знаете, кто такие фаталисты? Смотрите... – Он вынимает револьвер. Мы сидели каждый на своей койке. Я разделся и уже лежал под одеялом. Все мы смотрели на Володю, который молча занимался своим делом. Он вынул два потрона из трех, которые были в барабане.

- Так вот, – продолжил рассказ наш зампотех. Оставив один патрон в барабане, он прокатывал барабан по рукаву шинели, а потом...

Прокатав несколько раз барабаном револьвера по своей шинели, он поднёс ствол к своему виску и начал нажимать курок. Наши револьверы уже сотни раз были в ремонте. У меня, например, был револьвер, на котором была надпись: «Его Императорского Величества Тульский оружейный завод». Этот револьвер спускал боёк с лёгкого нажатия крючка. Я видел хорошо, что Володя уже нажал крючок в два раза сильнее. Затем он повернул резко ствол в мою сторону, и раздался выстрел. Пуля прошла над моей грудью выше на сантиметров десять и пробила доску обшивки стены. Доблестный фаталист побледнел, взял со стола положенные им два патрона, заложил их в барабан, поднялся и в гробовой тишине покинул бункер. У нас в ушах остался звон. Никто не мог сказать и слова. Все молча улеглись по своим койкам и, как сказал Бабель, сделали ночь. Утром Володя отправился на десять суток на гауптвахту. К чему я рассказал об этом случае? У других офицеров он прошёл незамеченным, но это у других. У меня же была такая планида, которая была похожа на планиду шолоховского деда Щукаря: какой бык ни сорвётся, тот его боднёт, какая собака ни пробежит, его укусит. К моему «счастью», в батальон пришла комиссия из первого отдела, определила нарушение в устройстве помещения секретной части и оставила предписание сделать на окно металлическую решетку. Казалось бы, причём здесь я? Это кажется непонятно простачкам. А фактически здесь-то собака зарыта. Комбат приказал Калягину написать приказ о моём назначении временно исполняющим обязанности зампотеха батальона с исполнением обязанностей командира второго взвода второй роты. Следующий приказ предписывал мне в течение одних суток изготовить и установить на окно металлическую решетку. Я уже не говорю, что для изготовления оной решетки нужны материалы, но нужен ещё и сварочный аппарат, нужны минимум три специалиста: сварщик, слесарь, плотник. Ну и, конечно, даром никто это делать не будет. Я никаких связей с мастерскими не имел и не знал, где они находятся. Через день меня вызвал комбат. Вопрос был один – почему не стоит решетка? Ответ был тоже один, что у меня нет материала и специалистов. Не считаю нужным излагать ту ахинею, которую нёс комбат. Окончил он свою воспитательную проповедь тем, что за производственную непригодность он увольняет меня с должности зампотеха и объявляет мне трое суток гауптвахты. Майору Иванову так хотелось меня наказать, что он пошёл на явное нарушение дисциплинарного устава, гласящего, что за один проступок не наказывают дважды. А может, для антисемитов существует неписаный устав, кто его знает?


На следующее утро я взял полотенце, зубную щётку с пастой и пошёл на гауптвахту. Увидев, что меня нет на разводе, Мохинов послал за мной посыльного. Тот вернулся и доложил, что меня в расположении части нет, что я ушел на отсидку. Мохинов пошёл к комбату и спросил, кто будет нести ответственность, если с солдатом случится несчастье. Иванов ему ответил, что за личный состав в роте несёт ответственность командир взвода.

- Позвольте, как он может нести ответственность, если Вы его отправили на гауптвахту?

- Он должен был идти на отсидку тогда, когда я ему разрешу, – неуверенно сказал комбат, сомневаясь, есть ли это положение в уставе.

- В дисциплинарном уставе этого нет, а взводный – дисциплинированный офицер. В приказе Вы тоже не оговорили время. Товарищ майор, прошу Вас в следующий раз давать приказание офицерам моей роты только через меня. Разрешите идти.

Я пришёл на гауптвахту и обратился к начальнику – сверхсрочнику старшине. Он мне ответил, что комбат прежде, чем посылать офицеров, должен был согласовать срок отбытия наказания. Я вернулся в бункер, положил на место вещи и пошёл на объекты..


Неожиданно нагрянула реорганизация строительных войск и всей системы. Ликвидировался в штабе флота строительный отдел. Начальник строительного отдела штаба флота инженер-полковник Амфимов получил должность заместителя командующего флота по строителству и расквартированию. Для выполнения строительных работ Северного флота был создан Главвоенморстрой под командованием инженер-генерала Ивана Власова, член-корреспондента Академии наук по железобетону. Главвоенморстрой состоял из отдельных управлений. Политическую работу вёл Политотдел под руководством и командованием полковника Луганского. Строительные батальоны были расформированы и созданы военно-строительные отряды под командованием кадровых офицеров. Военно-строительная бригада включала в себя строительные полки, объединяющие ВСО и отдельные строительные роты. Майору Иванову присваивают звание подполковника и назначают командиром полка. В наш военно-строительный отряд прибыл новый командир майор Сабуров. Я даже обрадовался, что наконец уйду от Иванова. Майор мне понравился. Не из тотальников, простоватый мужик, худощавый, по разговору чувствовалось, что он из средней Руси. На первом совещании он поставил перед нами задачу, ничем не отличающуюся от прежней. Заканчивая совещание, он сказал, что беспощаден к выпивохам и будет выгонять всех без предупреждения, если узнает или заметит кого выпившим в рабочее время.

Такая постановка вопроса мне понравилась. Но моё мнение, что я освободился от Иванова, было ошибкой. Это я понял спустя нескольких дней.

Мохинова и меня вызвал новый комбат.

- Товарищ майор, – обратился он к Мохинову, – у вас командир второго взвода недозагружен?

- Я так не считаю, – ответил ротный, – я ещё до вашего прихода предупреждал комбата, что его нельзя отвлекать от работы, уж очень сложные и трудные в смысле техники безопасности у него объекты. Я не уверен, что у нас есть офицеры, которые могли бы так уверенно вести эти работы и так держать связь с руководством строительных участков.

- Дело в том, что подполковник Иванов приказал отправить лейтенанта в командировку в посёлок Росту. Я получил письменное приказание отправить именно Дубового. Я обязан выполнить приказание. Не могу понять почему комполка через голову комбата, ротного снизошёл до командира взвода и командует им?

- Я тоже не понимаю. Это не первый случай по отношению к этому офицеру.

 

На следующий день я со сборной группой солдат приехал в Росту, и на площадке рядом с шестым причалом мы устанавливали сорокаместную палатку, настелили полы, установили две металлические бочки, приспособленные для обогревания палатки. Пока солдаты изготовляли двухъярусные нары, я начертил суточный график дежурства истопников. Привезли матрацы и постельное бельё. Когда всё было готово, приехала сборная команда из разный частей. Не знаю, играл ли Иванов в шахматы, но эту многоходовую комбинацию он продумал хорошо. Не сработавшаяся группа людей должна была произвести ремонт причала. Начало октября, лежал снег. Волны залива обливали брызгами солдат. Палатки для сушилки не выделили. Сушились в том же помещении, где ели, пили, спали. Всё было рассчитано, чтобы работа была сорвана. Утром приходил вольнонаёмный мастер, давал задачу, на следующее утро проверял сделанную накануне работу. Мастер был из строительного управления Росты, где я в солдатскую бытность работал десятником. Мой прораб лейтенант Катунин был уже главным инженером управления. Он знал меня по работе. Мне казалось, что он приказал прорабу-офицеру на причале не появляться. С работой я справился, но удар по мне всё-таки нанесен был. Правда, Иванов здесь участия не принимал.

Работали мы до 17 часов. Дорога с работы практически времени не занимала. По приходе в палатку солдаты надевали сухую одежду, шинели. Обувь, полушубки, в которых работали, вешали на специальные устройства вокруг печек. В 19 часов из Росты привозили ужин, после чего до 22 часов солдаты были свободны. Я в это время шёл в ближайшее кафе, брал какое-то блюдо, которое не входило в солдатское меню, и к нему – 150 граммов водки. Иногда заходил в соседнюю часть посмотреть кино.

В этот вечер была тихая, ясная морозная погода. Я стоял в стороне от палатки в ожидании построения команды на вечернюю поверку. Объявил отбой и  остался стоять на площадке, любуясь отражением северного сияния в воде залива. Зрелище было неординарным. Сияние, отражаясь в тихой воде залива, как бы сливалось с ним, образуя сплошную диораму разбушевавшегося свечения различных цветов и оттенков. Всё это движение происходило в полной тишине. Это явление вызывало у человека, не привыкшего к нему, какое-то странное ощущение.

Любуясь этой игрой природы, я не заметил, как к палатке подошёл патруль – офицер и три матроса. Офицер заглянул в палатку. Я направился к патрулю и, отдав честь, представился.

- Товарищ младший лейтенант, почему Вы не отдали рапорт начальнику патруля, старшему Вас по званию? – с ходу заорал на меня офицер, капитан 3 ранга.

- Вы не мой прямой начальник, а каждому патрульному я не обязан рапортовать, хотя он и старший по званию.

- Я уже час ищу старшего группы, а Вы где-то шляетесь пянствуете. Ваши солдаты на причале убили человека, а Вы и не знаете, – продолжал орать на меня офицер.

- Товарищ капитан третьего ранга, за указанный Вами час я успел уже сделать разбор и обсуждение прошедшего рабочего дня, – я подчеркнул «рабочего дня», – сделать поверку личного состава и объявить отбой. Весь личный состав отдыхает в палатке, разрешаю Вам зайти и проверить. Если Вы старшего группы искали не в том месте, это не моя забота, а Ваша. Идите и продолжайте искать.

- Не буду я проверять твой личный состав и никуда я идти не буду...

- Слушай, кап-3, я тебя внимательно слушал на моей территории, – прервал я его, – если на твоей территории убили человека, то ищи убийцу на твоей территории и не шей мне дело. Если не хочешь идти считать моих солдат, так иди ты... – и я сказал ему, куда он должен идти.

 Кап-3 сначала схватился за кобуру, затем со словами «»ы у меня попомнишь!» ушёл, но показал мне, что он не хуже моего владеет матом. Я пошёл спать, досадуя, что такой сентиментальный вечер был испорчен.

Рано утром, сразу после завтрака, у палатки появился майор Викторов. Я,  признаться даже сначала удивился его заботе о нас, тем более, что солдаты были не из нашего батальона. Но через пару минут я понял, что майора сюда прислали расследовать происшествие по рапорту капитана 3 ранга. Викторов обошёл палатку, затем зашёл в палатку. К этому времени столы были вычищены после завтрака, койки заправлены, чисто, тепло. На столах лежали свежие газеты, несколько журналов. У печек висели графики дежурных истопников.

- Что у тебя, лейтенант, вчера произошло? Куда забрали убитого? Какое ты право имел матом послать старшего офицера, да ещё начальника патруля комендатуры? И последний вопрос: почему ты целый день ходишь пьяным? – спросил он.

Я ему всё рассказал, как было:

- Я оправдываться не хочу. Вас я не ожидал и потёмкинскую деревню не строил. Ремонт причала я веду сам без техперсонала, побеседуйте с сержантами или с солдатами. Об убитом на причале я узнал от патруля, когда наши солдаты уже отдыхали после отбоя. О нашей работе можете спросить в ростинском строительном управлении.

- Мне не надо никого спрашивать. Я всё вижу своими глазами, о чём будет знать командование, – сказал Викторов перед отъездом.

- Передайте комбату, что работа будет закончена через неделю, и я вернусь в батальон.

Всё остальное время прошло без ЧП. Я вернулся в Ваенгу и приступил к работе. На очередном совещании у комбата было отмечено, что моя командировка завершилась успешно, мне была объявлена благодарность, первая за офицерскую бытность. Комбат объявил совещание оконченным и всех отпустил, оставив в кабинете только меня и Мохинова.

- Я Вас задержу ненадолго. У меня вопрос к лейтенанту. Вы бы сумели без технического персонала собрать панельный одноэтажный дом? – комбат, ожидая ответа, собрался есть меня глазами, чего я ему не дал возможности сделать.

- Могу, – без обдумывания ответил я, несмотря на то, что я никогда эти дома не видел даже на картинках. Я знал одно – мне очень хотелось строить, и так, чтобы принимать самостоятельно решения при монтаже тех или иных конструкций.

- В таком случае, майор Мохинов, взвод лейтенанта, или часть взвода с завтрашнего дня направьте на строительство здания гидротехнического строительного управления, которое будет строиться рядом со зданием редакции газеты «На страже Заполярья». Лейтенант, завтра в 8-00 Вас будет ждать инженер из управления у входа в редакцию. Он передаст Вам чертежи и разбивку здания. После обеда начнут завозить конструкции. К этому времени Вы успеете определиться с местом складирования и собрать нужный личный состав по профессиям, нужным Вам для выполнения задания. Вопросы? Нет. Желаю удачи. Вы свободны.

Я был счастлив. Это, конечно, было не всё, однако какое-то время я буду заниматься делом...

Утром работа закипела. Приняв чертежи и разбивку здания на местности, я зашёл в вестибюль редакции, в котором стояло несколько столиков, развернул чертежи с наименованием марок панелей. Посмотрев схему монтажа, определил, куда какие панели складывать. После обеда начался завоз конструкций. Плотники начали резать брёвна, мы их засмолили и начали устанавливать в ямы. На строительстве здания управления работал почти весь взвод.

После работы перед ужином нас собрал комбат, и начальник штаба огласил график отпусков. Мой первый отпуск был определён на конец октября. Я себе не мог представить, как я буду ехать в такую даль один. Я ещё никогда не переезжал самостоятельно в пассажирских вагонах, где нужно делать пересадки, компостировать билеты и прочее...


Через пару дней я познакомился с начальником гидротехнического управления инженер-полковником Прохоровым. Он вышел из автомашины, нашёл меня взглядом, когда я уже шёл к нему отдать рапорт. Он направился мне навстречу. Когда мы сблизились, он рукой дал мне отмашку, что означало: обойдёмся без рапорта.

- Ну, здравствуй, лейтенант, слыхал о тебе. Хорошо о тебе отозвался Катунин с Росты. Понравилась ему твоя работа.

- Я, товарищ полковник, с ним немного поработал ещё тогда, когда служил солдатом. С такими инженерами приятно работать.

- Уложишься в указанный срок? – спросил он.

- Постараюсь. Однако осень. Никому неизвестно, какой сюрприз она преподнесёт.

Второй раз я встретился с Прохоровым спустя недели. Стены были уже смонтированы, и собиралась крыша с перекрытием. Начальник постоял около машины, но на объект не пошёл. Я подошёл к нему.

- Спасибо, лейтенант. Я работой доволен. Есть ли вопросы?

- Вопросов нет, товарищ полковник.

- Тогда у меня к тебе вопрос. Возьмёшься ты ещё одно такое здание собрать, без отделки? Нам очень оно нужно для семей офицеров-строителей.

- Товарищ полковник, я работаю на стройке с удовольствием. Если моё начальство согласится, я постараюсь собрать ещё один дом, но попрошу его завезти уже сейчас, чтобы без ущерба первой постройке начать монтировать вторую. Правда, если вторая не далеко от первой.

- Понял. Вторая постройка рядом, через дорогу. Приказ получишь к вечеру. Если завтра можно начинать завозку, то завтра с утра начнём понемногу завозить. К концу смены к тебе зайдёт экспедитор, подготовь ведомость очерёдности завозки элементов.

- Ясно.

Попрощавшись, он уехал. Я начал готовиться к монтажу второго дома. Всё шло нормально. Иванова я не видел и не чувствовал. Здесь я для него был недосягаем. По моим расчётам, если я сейчас начну дом, к отпуску я его закончу. Конвейер заработал на максимальных оборотах. Каждый освободившийся рабочий на первом доме в течении нескольких минут получал задание на втором доме, где я уже старался использовать опыт работы на первом доме. Когда меня посетил второй раз начальник, я обдумывал, как ликвидировать ошибку, которую я допустил при монтаже. Ошибка заключалась в том, что монтаж я начал не с середины здания, а с края. Когда мы дошли до второго края, торца здания, обнаружили, что торцевая стена ушла за балку, на которую она должна была лечь. Все панели были уже мёртво закреплены, нужно было принимать решение. Если бы Прохоров подошёл к зданию, он, конечно, обратил бы внимание, но счастье мне улыбнулось – он куда-то спешил. Я оставил после работы четырёх плотников, объяснил им, что нужно делать.Заказал им ужин «в расход», то есть чтобы сохранили ужин на два часа для этих рабочих. Утром ошибка была исправлена. Всё обошлось хорошо. Когда начальник посетил стройку в третий раз, здание общежития было смонтировано и перекрыто. Первое здание было готово к заселению.


Несмотря на то, что строительные батальоны были переформированы в военно-строительные отряды, офицеры бывших стройбатов должны были нести патрульную службу в гарнизоне. Это, наверное, последнее божье наказание пало на взводного. Два раза в месяц мы должны были идти в наряд по гарнизону, патрулировать. В девятнадцать часов мы должны были являться в комендатуру на инструктаж. Зам. начальника гарнизона при инстуктаже докладывал обстановку в гарнизоне. Начинался инструктаж и кончался угрозами:

- В гарнизоне беспорядки. Приказываю всех нарушителей доставлять в комендатуру. Если у кого-либо не будет задержаний, значит Вы не работали, что повлечёт за собой наказание.

Наше патрулирование превращалось в охоту. Никто не хотел конфликтовать со своим командованием, которому комендатура не ленилась писать уведомление о плохой службе наряда. Хорошо, если начальник патруля майор. Он может остановить любого офицера в звании до майора, сделать ему замечание, проверить документы, отметить задержание. Другое дело, когда начальник патруля младший лейтенант. Он практически не может задерживать офицеров, а солдата или сержанта задержать почти что невозможно – они знали все щели в заборах и все закоулки, по которым передвигались свободно. Однажды я обратил внимание на группу явно военнослужащих в кожанных куртках. Они шли по гарнизону, громко разговаривая. Речь каждого включала, как сейчас говорят, нецензурную лексику. Они были явно выпившими. Дойдя до магазина, они купили водку. Тогда ещё не было «сухого закона». Я зашёл в магазин. Один из них обратился к другому: «Товарищ подполковник, возьмём «Московскую» или «Ерофеича?» Я сразу вышел из магазина, забрал своих патрульных и удалился. Дело в том, что старшины аэродромного обслуживания часто носили кожанные куртки, к которым погоны не шли. Если это действительно подполковник, то он может поставить тебя по команде смирно, а если он пьян, то может дать пощёчину. Здесь дело серьёзное. Но были и комические случаи.

Дали мне патрульных из аэродромного обслуживания. Все по первому году службы, низкорослые, в общем – дети. Определён мне был маршрут в Нижней Ваенге, около магазина. Место не из спокойных. Проходя мимо одного из женских общежитий, мы услышали крик. Кто-то из дома звал на помощь. Мы бросились в дом. Поднялись на второй этаж. Длинный коридор. С двух продольных сторон – стены с дверьми в комнаты. В коридоре – один моряк, выше меня ростом, в два раза шире. Он стоял у одной двери и рвал ручку, ругался и кому-то угрожал. Я подошёл к нему и приказал прекратить безобразие. Матрос поглядел на меня мутными пьяными глазами:

- Товарищ лейтенант, здесь никто меня не понимает. Только Вы можете понять, – сказал он, затем повернулся к двери и начал опять рвать дверную ручку.

Я отошёл к своим патрульным и одного солдата послал в комендатуру за помощью. Подойдя к матросу, я опять потребовал прекратить безобразие. Матрос со злостью рванул ручку и оторвал её. Посмотрел на неё, как на какую-то неведомую вещь, и швырнув её по коридору, начал ногами стучать в дверь, пытаясь её вышибить.

Как к нам подошёл капитан, я не заметил. Маленький, щупленький, с большим старым портфелем. Я бы в другой раз назвал его за глаза «конторской крысой». Он меня спросил, в чём дело. Как старшему по званию я вежливо ответил, что пытаюсь прекратить безобразие. Он ко всем своим не богатырским данным оказался близоруким. Прищурив глаза, от переложил свой портфель из правой в левую руку и посмотрел на матроса.

- А, это ты, Весна? Я же приказал тебе, чтобы ты здесь не показывался!

- Товарищ капитан, – обратился матрос к офицеру, – здесь никто меня не понимает...

- Ну и свинья же ты, братец, – прервал его капитан, – и правой освободившейся рукой схватил матроса за волосы и крутанул ему голову. Матрос, как стоял, даже шага не сделал, осел и лёг на пол.

- Лейтенант, пошлите патрульного в комендатуру и вызовите машину. Он ещё долго будет лежать, успеете. Капитан отошёл куда-то по коридору и скрылся за дверью какой-то комнаты. Я с двумя солдатами-недомерками вытащил матроса из общежития, и в этот момент подъехала машина из комендатуры.

- О, опять Весна! – крикнул один из матросов комендантской роты, – не повезло бедолаге, видать, опять попал под руку капитану. – Подъехавшие матросы комендатуры погрузили, как куль с мусором, пьянчугу на машину и увезли в комендатуру. Я с облегчением вздохнул и со своими микропатрульными продолжил путь к месту нашего патрулирования. Мы не успели отойти и ста метров, как из того же парадного услышали крик о помощи. Мы бросились назад. На этот раз нам не пришлось подыматься вверх. Прямо внизу у лестницы лежал офицер, а на него уселся какой-то старшина и кулаком лупил офицера. Я подбежал и потребовал прекратить безобразие, а пьяному старшине приказал следовать за мной в комендатуру. Старшина не прореагировал на мой приказ и продолжал лупить офицера. На втором этаже шла разборка между женщинами, жилицами общежития. Однако они были гражданские лица, и мне до них дел никаких не было. Я повторил приказание старшине, и когда он опять не выполнил приказание,  схватил его за патлы и с силой крутанул ему голову, надеясь, что он упадёт с офицера. Копна волос осталась у меня в руке, а старшина продолжал колотить офицера. Когда женщины увидели моё деяние, они перестали ругаться между собой и набросились на меня. Одна обозвала меня фашистом, вторая собралась меня ошпарить сверху кипятком. Мне осталось только выбросить волосы на старшину, высказать несколько нецензурных слов в адрес женщин и удалиться.


Отсидев положенное на гауптвахте, пришёл в часть Володя Сычёв, но не зампотехом командира, а ему придумали должность механика батальона, хотя кроме двух автомашин у нас никаких механизмов не было. До появления этой должности с машинами справлялся командир хозвзвода. Бедному Володе пришлось заняться оконной решёткой. Он уточнил у меня эскиз. Когда привёз решетку, выполненную из краденного материала и сваренную за поллитра водки, мои плотники её установили. Комбат не спешил меня направлять на гауптвахту, уж очень опасный участок работы у меня был на отсыпке насыпи железной дороги.

Пришёл в батальон новый зампотех, капитан Баландин. Красавец мужик, высокий, стройный, опрятно одетый. Однако этим и заканчивался арсенал его достоинств. Собственно на этой должности ничего другого не требовалось. Он даже успел побывать на одном или двух совещаниях, где высказал несколько никому не нужных советов. Из подчинённых у него в штате должен был быть только техник-нормировщик, но пока его ещё не было. В первый же месяц работы, переходя при отливе обсушку в морозное время, он наступил на обледенелый окатанный камень и упал. В части появился на костылях, а следующий раз появился через месяц уже без костылей, но видно было, что не судьба ему была с нами поработать. На следующей неделе он упал опять на камнях и поломал руку. Больше он в части не появлялся. На эту должность прислали подполковника. Да, да, подполковника, да ещё именитого. Подполковник Жигарев был родным братом главного маршала авиации. С виду и не скажешь, что он алкоголик. Среднего роста, правда,  толстоват, но не слишком, подтянутый, опрятный. В общежитии офицеров, где жили семейные старшие офицеры, ему была выделена комната. Но верно говорится в украинской пословице: «Пан пана видит по голенищам». Он нас вычислил каким-то своим методом. Однажды вечером, когда мы после отбоя собрались в нашем бункере на отдых, чтобы расслабиться после тяжёлого рабочего дня, он зашёл к нам в бункер. Мы только открыли банки с консервами и разлили по стаканам водку. Сначала мы немного опешили, но Володька Сычёв, опомнившись, пригласил его на сто грамм. К нашему удивлению, он не отказался. Так Жигарев начал к нам приходить на сто грамм. Ни разу он не угостил нас. Мы поняли: это больной человек. Стакана водки ему было достоточно, чтобы, придя домой, лечь и уснуть. Мы много работали и не всякий раз нам удавалось покупать водку. В эти дни Жигарев заходил к нам и, как бы шутя, спрашивал: «Что, ребята, сегодня сухой закон?» и узнав, что у нас ничего выпить нет, уходил. К этому времени у нас произошло ещё одно событие, важное для всех нас. Утром мы выходили из нашего бункера обнажённые по пояс, приносили из камбуза воду и мылись,  поливая друг другу. В это время на подъём и утренюю поверку приехал Иванов и комиссия Строительного Управления Северного Флота. Комиссия обратила внимание на наш бункер и наш утренний туалет. Через два дня нам выделили в офицерском общежитии две большие комнаты с одноярусными койками, чистым бельем. И совсем уже роскошь – это центральное отопление, душевая, туалет. Всё это богатство находилось в Верхней Ваенге рядом с домом офицеров флота (впоследствии он стал матроским клубом). Наш бункер перестал существовать.


С командиром роты мы работали дружно. У нас были чисто служебные отношения, а иногда мы и переступали эту черту. Как я предполагал, он был не враг бутылки. Когда нам приходилось вместе идти на обед, проходя мимо продмага в Нижней Ваенге, мы брали большую сельдь и бутылку водки, в основном «Ерофеич», он не даёт водочного запаха, и, проходя сопку, на каком-то валуне принимали «аперитив» и шли на обед. Вечером, как правило, с ротным оставался один офицер. Остальные в 20 часов могли уходить в общежитие. Здесь можно было «забить козла» или выпить и закусить в человеческих условиях – рай да и только! В соседней комнате с отдельным входом по коридору поселили подполковника Жигарева. Однажды Володя Сычев, который теперь работал на должности механика и жил с нами вместе, или от безделья, или для того, чтобы поднять наше настроение, предложил пари. Время было уже после десяти вечера. Предыдущий день был очень тяжёлым. Ртутный столбик термометра опустился до – 30°С. Растоптанный накануне снег сегодня превратился в наледь и колдобины. Несмотря на то, что все мы носили валенки, которые менее скользили по наледи, чем сапоги, по дороге ходить было тяжело и опасно. Песок, которым были посыпаны дорога и тротуары, был малоэффективен. Ко всему этому вода в заливе, температура которой была +4°С, бурлила, как кипящая в кастрюле, покрывала всё изморозью и создавала туман, при котором не видно было собственных ног. Так вот, после такого дня каждый сидел у своей прикроватной тумбочки и чем-то занимал себя, чтобы не думать о прошедшем дне и тем более – о завтрашнем.

-Так вот, ребята, – настаивал Володя на своём пари, – я сейчас возьму пустую бутылку, постучу об неё пустым стаканом, и к нам в комнату через 3 минуты войдёт Жигарев. Если он не войдёт, я пять дней вне очереди буду ставить по бутылке водки. Если я выиграю пари, то три дня я освобождён от своей очереди.

Володя сам был алкоголиком и подполковника, который все чаще приходил на наши попойки, считал алкоголиком. Мы все бросили заниматься своими делами и с шутками и смехом наблюдали, как тщательно готовится Сычев к эксперименту. Это был тупой смех обделённых людей, которых лишили всего человеческого.

-Так, – сказал Володя, – чтобы не было разногласий, сверим часы. После сверки он подошёл к двери, легонько её приоткрыл и несколько раз ударил стаканом о бутылку. Дверь прикрыл.

-Время отсчёта! – торжественно сообщил он.

Настала тишина. Казалось, все перестали дышать. Через две с секундами минуты, приоткрыв дверь, к нам вошёл Жигарев в нательной рубашке, на ходу застёгивая ширинку. Он посмотрел на нас, стоящих полукругом, притихших. Обвёл каждого из нас грустными глазами и со словами, произнесенными дрогнувшим голосом «Разве можно так шутить?», вышел из комнаты. Мы остались стоять, не решаясь взглянуть друг на друга. Каждый был противен сам себе, как будто каждого из нас окатили ушатом говна. Мы были молоды, служили в той же армии и идём тем же путём. Кто мог нам гарантировать нашу судьбу?! В сущности Жигарев, когда он был трезв, был неплохим человеком. Он нам много рассказывал, показывал фотографии, где он с семьёй, со своим именитым старшим братом в Москве, на Красной площади, в Кремле. Он был полковником. Сначала выпивал понемногу, затем доза увеличилась. Никто его не удерживал, т.к.знали, что он брат главного маршала. Брат был очень занятым человеком, но находил время, чтобы удерживать его от чрезмерного употребления алкоголя, предупреждал его.


Но последнее происшествие, которое создал братик, вывело маршала из терпения. А дело было вот какое. Зaxотелось полковнику Жигареву поохотиться. Он со своими собутыльниками, как всегда, принял  соответственную дозу спиртного и на армейской американской машине «Виллис» они отправились охотиться на зайцев в Подмосковье. Охотились ночью. Зайцы на свет фар машины выбегали на дорогу, охотники из пистолетов стреляли на поражение цели. В машине трезвый был только сержант-водитель. Охотники стреляли через него в бегущего впереди зайца. Во время выстрела Жигарева машину занесло по скользкой дороге или она подпрыгнула на колдобине, но так или иначе, пуля полковника отбила ухо у водителя. В звании подполковника Жигарев-младший был сослан в стройбат на Северный флот.

Спустя некоторое время вся система строительства на флоте подверглась реконструкции. Из строительного управления штаба Северного флота образовался Главвоенморстрой Северного Флота. Начальником управления стал член-корреспондент Академии наук генерал-майор Иван Власов, специалист по железобетону.

Новое командование батальона.

Сидят: Калягин, Мохинов, Сабуров, Баландин,

стоят: Шихов, Сычов, Дубовой, два практиканта


Командир батальона майор Сабуров за внешней простотой скрывал сущность волевого умного командира. Он понимал, что сражаться с ветряными мельницами бессмысленно. Дождавшись реконструкции, он уволил Жигарева по причине ликвидации должности, оставив в штате только техника-нормировщика. Вслед за ним был уволен Володя Сычёв по той же причине. С переходом на полный хозрасчёт сокращение штатов стало возможным.

Через несколько дней в батальон, теперь он назывался военно-строительный отряд, пришёл новый зампотех, младший лейтенант Пётр Бадерный. Он оказался моим земляком. Нет, он не был одесситом, он жил в Белгороде-Днестровском. Этот город находится на расстоянии девять километров от села Овидиополь, из которого меня призвали в армию. Нас разделял только Днестровский лиман. Жена Петра была техником-строителем и окончила техникум вместе с мужем. Детей у них не было. Их поселили в полуразрушенном домике на самом берегу залива, на территории батальона. В этой комнате жил одинокий командир роты Киселёв, который наотрез отказался освободить комнату. Раиса, жена Петра, оказалась не той женщиной, какой виделась на первый взгляд. Она ему что-то сказала, а затем взяла за барки и швырнула его так, что он отлетел от дверей. Киселёв куда-то убежал искать защиты. Рая дала указание мужу зайти в комнату. В комнате  при помощи двух солдат они вещи и кровать старлея перенесли к дверям, свои вещи и кровать занесли к противоположной стене. Кровать им принесли солдаты из хозвзвода. От них мы узнали подробности вселения. Вечером Киселёв пришёл. Дверь Бадерные не закрывали. Он улёгся на своём месте, супруги на своём. Их разделяли только развешанные простыни. Спустя несколько дней, когда Пётр и Рая вернулись с работы домой, они застали перестановку мебели. Их кровать стояла в половине комнаты, которая была ближе к входной двери. Они не стали спорить и остались так жить. Киселёв приходил ночевать после полуночи и часто солидно пьяным.


Я уже говорил о том, что дни нашей работы были похожи друг на друга, как близнецы. Работа начиналась в семь утра, заканчивалась в 21час. Теперь, перед отпуском, появилась маленькая волна, которая чуточку вносила разнообразие, но это было не часто и кратковременно.

При последнем посещении полковника Прохорова объектов, которые я вёл, я попытался поговорить с ним.

-Товарищ полковник, разрешите обратиться по личному вопросу, – набравшись смелости (или наглости) обратился я к нему.

- Я слушаю, – сказал он больше для проформы, чем по желанию.

- Я по окончании строительства еду в отпуск. К моему возвращению общежитие будет готово. Здесь двадцать две комнаты. Я уже служу на флоте три года с лишним и прошу выделить мне комнату, – выпалил я, смотря ему в глаза, изобразившие сочувствие, и добавил: – я хочу привезти жену.

- Дорогой лейтенант, на эти двадцать две квартиры претендуют сто двадцать два нуждающихся. Это очень тяжело сделать. Но ты, действительно, это заслужил, и я постараюсь исполнить твою просьбу

- Заранее благодарен, – сказал я, и мы расстались.

Управление гидростроителей отпраздновало своё новоселье. Я сдал общежитие под отделку отделочному управлению. Подошёл срок моему первому отпуску после призыва в армию.


Оформив отпускные документы в штабе, получив деньги, которых оказалось намного меньше, чем я рассчитывал – всего за 24 дня – сразу купил нормальный чемодан с зелёным чехлом. При первой прикидке оказалось, что моему фанерному чемодану ещё рано было уходить в отставку. Он полностью был загружен банками консервов из доппайка. Свободное место я занял одолженными у друзей консервами. Мы, обитатели контейнера, приняли такое решение, чтобы остающиеся из месяца в месяц консервы не портились, мы их отдавали уезжающим в отпуск. Вечером друзья пришли проводить меня. Было много тостов, пожеланий. Разошлись сравнительно рано. Ребятам рано нужно было явиться в роты, да и мне нужно было быть в форме.

Утром я привёл себя в порядок и направился с двумя чемоданами в Нижнюю Ваенгу на площадь, где останавливаются такси. Когда я подошёл к лестнице,  ведущей в Нижнюю Ваенгу, я увидел несколько машин, ждущих пассажиров. Они привезли к подъёму загулявшихся в Мурманске офицеров. Ввиду того, что у меня было два чемодана, я выбрал ЗИМ, у которого большой багажник. Когда я подходил к машине, на кораблях трубы сигналили побудку, затем слышались команды: «На гюйс и флаг смирно! Флаг и гюйс поднять!». Опять заиграли трубы.

Шофер, уложив мои чемоданы в багажник, сел в машину. Буксанув, машина с надрывно воющим мотором медленно выехала с площади на улицу, ведущую на большую расчищенную дорогу, и понесла нас в Мурманск. В боковом окне машины пронеслись огни экипажа, куда со станции Варламово я по снегу босиком пришёл. Мы проехали расположение нашего батальона и самой Ваенги. За каждым перевалом мимо нас проскакивали губа Грязная с гидросамолётами, Чалмопушка, посёлок Рослякова, куда через много лет затащат атомный реактор подлодки «Курск». Далее – Роста и Мурманск. Приятно было проезжать через контрольные пункты, показывая удостоверение офицера.

До отхода поезда оставалось два часа. Я сдал багаж в камеру хранения, взял билет. Стройбатовцам проездных литеров не давали, выдавали деньги на билеты. Магазины в городе ещё были закрыты, да и мне ничего не нужно было. Я перешёл пути и направился в порт. Интересно: одесский порт был огорожен забором, чтобы туда пройти, нужны были документы, по которым выписывали пропуск. Здесь люди шли в направление Росты и обратно около работающих кранов, разгружающих корабли. Я дошёл до шестого причала, который мне пришлось ремонтировать, и вернулся на вокзал. Московский поезд уже подали под погрузку. Я получил багаж и сел в вагон №7, офицерский. Раздевшись в тёплом купе, я, как маленький мальчик, начал его рассматривать. До этого я в таких вагонах не ездил. Да что греха таить – я и в плацкартных вагонах не ездил! В дальние рейсы ездил только с отцом. Через несколько минут в купе вошли два офицера. Они заняли свои места, сели, закурили. Я закурил тоже. Мы познакомились. Они оба ехали в отпуск в город Горький. От них я узнал, как мне доехать до Коврова. Сейчас там работал мой брат на экскаваторном заводе. Его туда послали по распределению после окончания института.


Гудок электровоза слился с многочисленными гудками кораблей порта, и мы поехали. Поезд обогнул залив. На какой-то момент показался Мурманск и пропал в сопках. Поезд уносил меня к моей мечте – моей юности, отчему дому, к отцу, семье, друзьям, от трехлетней службы в армии. Он уносил меня в мой любимый город, который я покинул не по своей воле, но возвращаюсь с большой охотой. Он уносил меня в мечту уже видимую, неизвестную, но желаемую. Как оно обернётся?..

Я стоял в коридоре вагона у окна, за которым менялись картины, как в калейдоскопе. В коридор начали выходить люди в пижамах, халатах, в спортивных костюмах. Они разговаривали друг с другом, знакомились, вместе заходили в то или иное купе. Я ещё не чувствовал, что отпуск уже начался. Всё время ко мне приходили мысли о работе, фамилии солдат. Зайдя в своё купе, расстелил матрац, застелил постель и, взобравшись на полку, начал читать книгу «Сталь и шлак». В купе зашли спутники. Посидев минут десять, они поднялись и ушли в купе друга, где собиралась компания расписать пульку. Немного почитав, я уснул под перестук колёс и мягкое покачивание вагона. Проснулся к двум часам. Привычка обедать в это время прервала сон. Надев китель, пошёл в ресторан. Мои соседи уже пообедали. Увидев меня, они поднялись и, подозвав, уступили освободившееся место. Спешить было некуда. Я заказал порционные блюда: солянку, котлету по-киевски, салатик, 150 грамм водки. Пока принимал аперитив, наблюдал в окно за пробегающей дорогой, за посетителями ресторана, среди которых офицеров было не так уж много. На маленьких остановках входящих пассажиров было гораздо больше выходящих. Обедать закончил на какой-то остановке. Здесь поезд ждал на разъезде встречного, что дало немного времени подышать свежим воздухом и размять кости. Мороз здесь был больше, чем в Мурманске. Около вагона людей почти не было. Увидев подходящий встречный поезд, я зашёл в вагон. Наше купе было пусто. Забравшись на койку, продолжил читать книгу. Содержание мне понравилось. Я был полностью согласен, что коммунист в обществе должен быть подобен углероду в чугуне, чтобы придавать металлу прочность стали.

Поезд остановился. В проходах вагона послышался шум, стук чемоданов. Я понял, что это большая станция, и вышёл из вагона. На перроне было многолюдно, кричали провожающие и встречающие. Здесь ничего нового не было. Зашёл в вагон. Кто-то предложил «забить козла». Мы зашли в купе хозяина, который налил четыре стакана вина, мы с удовольствием их осушили и начали играть. Играли до двух часов ночи. Не пропускали ни одного продавца с корзинами, заботясь, чтобы бутылки были полными. Пили только вино. Иногда выходили на разъездах и полустанках подышать свежим воздухом. В два часа разошлись по своим купе.


Проснулся в шесть. Привёл себя в порядок. Подышал свежим воздухом и опять улёгся отдыхать и читать книгу. Автор показал настоящих людей, я с ним был согласен. К таким людям я относил своего отца, брата, замполита 148-го строительного батальона майора Филиппова, командира роты Симакова. Отличные организаторы работы, отличные воспитатели личного состава. В стройбате это была каторжная работа, потому что в стройбат направляли контингент, который не подходил по образованию, состоянию здоровья и по моральному облику ни в какие другие части. Очень много было людей после отбытия сроков наказания в тюрьмах, тем более, если они были наказаны без вины. К великому сожалению, став офицером, я увидел, что настоящих коммунистов становится всё меньше и меньше. Первый мой комбат майор Иванов – отъявленный антисемит. Майор Викторов, замполит, человек с партийным билетом, причинял больше вреда, чем Иванов. Я был один еврей в батальоне, комбат издевался только надо мной, не говорю, что как организатор он был некудышний. Карающий меч Викторова сёк всех – и виноватых, и безвинных. Так он расправился с солдатом Салганом.

Следующие сутки пути прошли в посещении ресторана, чтении книги и игре в домино. Утром проснулся рано. Начал читать и не заметил, как соседи ушли на завтрак. Быстро оделся, привёл себя в порядок и побежал в ресторан. Успел. Позавтракав, увидел, что мы уже приближаемся к Ленинграду. На улице шёл снег. Здесь выходило много народа, поэтому я поспешил зайти в купе, чтобы не мешать выносить вещи. Когда поезд остановился и основные потоки выходящих и входящих пассажиров схлынули, я вышел на перрон и направился к выходу в город. В это посещение Ленинграда я уже видел город, а не пригород, как при первом приезде три года назад. Однако тогда была весенняя слякоть, а сейчас – осенняя. Шел мокрый снег. Снегоуборочная техника собирала его и отгружала в грузовики. Некоторые машины я видел впервые. Регламент не разрешал долго любоваться городом, и я поспешил к поезду.

Пробасил электровоз, и поезд, выехав из вокзала, не напрягаясь, затем как бы проснулся, напрягся и, набирая скорость, покатил нас к Москве. Я с удовольствием смотрел в окно. Здесь уже многие станции были отстроены, старых развалин не было и в помине. Всё чаще за окном мелькали промышленные предприятия – заводы, фабрики. Над предприятиями стоял дым и пар. Всё работало и радовалось возрождению.

Появление встречных электричек, о которых я только слыхал или читал, сообщало нам, что мы подъезжаем к Москве. Ощущение было неординарным. Ведь с тех пор, когда я был ещё маленьким и едва по сказкам научился понимать разницу между хорошим и плохим, добром и злом, родители и все вокруг мне внушали, что есть на свете город Москва, который яляется центром земли. В Москве живут люди, которые самые умные на свете, что только благодаря им нам так хорошо живётся. Правда, сейчас у меня уже были некоторые свои мысли по этому поводу, и они ставили под сомнение эти утверждения, но они никак не относились к городу Москве. Каждый, и я в том числе, знали, что при прибли­жении полной победы коммунизма на земле  усиливался антагонизм с капитализмом, который посредством своих агентов, врагов народа, мешал строительству коммунизма. Поэтому если были расхождения между теорией и действительностью, то в этом была вина агентов, врагов, но никак не Москвы. В это я верил и готов был бороться за свои убеждения с врагами, своим трудом и лишениями осуществлять строительство счастливого будущего.


Итак, поезд подходил к Москве. Был ли я ранее в Москве? И да, и нет. Когда я с отцом возвращался из эвакуации в Одессу, в Москве у нас была пересадка. Всё, что я запомнил, было то, что с Казанского вокзала мы с большим трудом с вещами, тролейбусе переехали на Киевский вокзал. Помню, что на этом вокзале я познакомился с моей тётей, работавшей в парикмахерской на Киевском вокзале. Теперь я ехал сам и решил посмотреть Москву такую, какой я её себе представлял. Вагонная радиоточка разлилась маршевой музыкой, и мы прибыли. Переехав на Казанский вокзал, я оставил чемоданы в камере хранения и пошёл в парикмахерскую. Тёти Лизы в зале я не обнаружил. Сел в первое освободившееся кресло к мастеру.

- Скажите пожалуйста, – спросил я у мастера, – работает ли у вас мастер Дерибчинская Лиза?

- А почему она не должна работатъ? – вопросом на вопрос ответил мастер.  - Да просто я её не вижу в зале, – ответил я.

- Она сегодня работает с 16 часов, – и опять вопрос: – А зачем она Вам, если это не секрет?

- Секрета нет. Она моя тётя, а я проездом из Заполярья и хотел повидаться. Не виделись 7 лет.

-Ах, как жалко, что вы не встретитесь...

Он начал расхваливать тётю, говоря о ней только в превосходных степенях:

 - Она с начала тридцатых годов здесь начинала работать ученицей и выросла в отличного мастера, – затем, сделав некоторую паузу, как будто обдумывая, говорить или не говорить, тихо добавил: – чего не скажешь о её муже (т.е. о брате моей матери). Он тоже работал в этой парикмахерской, отсюда в первые дни войны ушёл на фронт. Прошёл войну от Москвы до Берлина и,  вернувшись домой, продолжал работать на старом месте, но начал беспробудно пить. Друзей потерял, с работы был уволен.Теперь он работал где-то в пригороде.


Я поблагодарил мастера за информацию, передал тете привет и сказал, что через пару дней я их навещу. Свой план я не изменил. Взял билет на горьковский поезд до Коврова,чтобы увидеться с братом. Он работал мастером на экскаваторном заводе. Поезд отходил на Горький поздно ночью,  у меня было время немного ознакомиться с Москвой. Первым долгом я нырнул в метро и поехал куда-то. Выйдя из метро, я сел на какой-то автобус и куда-то поехал. Затем ходил пешком и снова ехал. Ничего ни у кого не спрашивал. Я знакомился с городом. Прочёл у проходной завода, что это завод ЗИС. Понятно, здесь выпускают грузо­вики. Легковые машины здесь выпускали до войны, но для фронта они бы­ли непригодны. Опять куда-то ехал и доехал до метро. Поехал к центру наКрасную площадь. У мавзолея, как и положено по уставу, отдал честь вождю пролетариата и пошёл вдоль стены, читая фамилии легендарных личностей, прах которых покоился под плитами в нишах. На вокзал приехал давольно поздно. До отправления было ещё много времени. Я зашёл в ресторан, поужинал, послушал музыку. В вагоне мне досталось двухместное купе. Я молил бога,чтобы ко мне вошёл попутчик. Вагон был почти пуст. Перед отправлением поезда второе место занял молодой человек, следовавший в Горький. Всё пошло своим чередом. Рано утром я прибыл в Ковров. Брата застал дома. Вместе пошли на завод, оформление пропуска времени почти что не потребовало. На заводском дворе, как на параде, стояли новенькие полукубометровые экскаваторы, сверкая на солнышке свежей краской. Мысленно сравнил эти экскаваторы с той громадиной, которая копала котлован под дом в Росте. Стояла ещё кое-какая техника по линии военного ведомства.

Брат провёл меня по цехам, и я был приятно удивлён, видя первоклассный станочный парк, автоматы, контролирующие качество продукции. Как шагнула техника за короткое послевоенное время! Во время войны я работал токарем на ста­реньком токарном станке «Удмурт» Ижевского машиностроительного завода.

С обеда брат освободился, и мы пошли побродить немного по городу. Всё было хорошо, обновлялись дома, строились новые. Но при всём при этом  горожане были голодными. Магазины, как и во время войны, были пусты.

Вечером мы с братом были приглашены в гости к его друзьям. В маленькой комнатке собрались молодые инженеры завода с жёнами, некоторые были ещё холостыми. Народу было много, было тесно, было шумно и весело. В беседе с гостями я узнал, что им хорошо. Пустые магазины компенсировались кооперированными поездками в Москву, откуда завозили продукты и прочие товары. Все в беседе уговаривали меня, что всё будет хорошо, лишь бы не было войны.


Утром я уже сидел в поезде Горький-Москва. В Москву приехал под вечер. Поезд на Одессу уже ушёл. Оставив вещи в камере хранения, решил всё-таки навестить родственников, которые жили в Салтыковке под Москвой. Как добраться к посёлку и адрес мне объяснил мастер в парикмахерской. Закупив в первом попавшемся по дороге гастрономе продукты для ужина, я отправился в Салтыковку. Всю семью застал дома, все были здоровы, но по обстановке чувствовалось, что живут они очень скромно и даже скорее бедно. Когда я на кухне выложил на стол привезенные продукты, тётя оживилась. Видно, принимать гостей у них было нечем... После ужи­на я вышел во двор покурить. Подошёл ко мне дядя. Я попросил его показать мне посёлок, хотя смотреть там было нечего и было уже темно. По дороге у нас был очень для меня тяжёлый разговор. Нам никто не мешал, и я ему высказал всё, о чём я думал эти два дня после рассказа о нём старого мастера-парикмахера.

Дядя оправдывался, как все алкоголики. По его словам, ему завидовали, что у него хорошая клиентура, что он имеет квалификацию выше всех и,  наконец, завидуют тому, что он он вернулся живым с фронта. Он клялся, что денег не пропи­вает, а просто на новом месте работы клиенты победнее.

Утром я попросил сестрёнку помочь мне купить подарки отцу, сестре,  родственникам в Одессе. Она с удовольствием согласилась. После завтрака мы уехали в Москву. Когда в одном из магазинов я увидел, как сестрёнка засмотрелась на голубенькую сумочку, которая была в тон её пальто, а ещё больше в тон её красивым голубым глазам, я спросил её, нравится ли ей эта сумочка.

- Она очень дорогая, - вместо утвердительного ответа сказала она. Я попросил продавца выписать чек и вручил сумочку сияющей от счастья сестрёнке. Выйдя из магазина, я попрощался с сестрёнкой и с покупками отправился на Киевский вокзал.

С первых секунд второй половины пути пассажиры почувствовали, что здесь нужна бдительность, которая с развитием технического прогресса несколько притупилась. Дело в том, что дорога Москва-Одесса была на паровозной тяге. Её обслуживали мощнейшие паровозы «С0», «ФД», послевоенный новейший паровоз «Пе». Это очень сильные машины, но начинали они движение с рывка. Удар был неимоверный, многие пассажиры повалились кто куда. Дальше в офицерском вагоне №7 жизнь пошла по уже опробированному пути: домино, шахматы, а в основном – преферанс. Я за день очень много находился, отдохнуть было негде, поэтому, поскучав немного у окошка, залез на полку, дочитал книгу и уснул. Проснулся, когда наш паровоз пересёк границу Украины. Безграничные распаханные чёрные поля, плоские, как бильярдный стол, подставили усталые спины солнышку, которое своими не менее усталыми за лето лучами по мере возможности согревало их, наполняя потенциальной энергией перед зимней подснежной спячкой. За окном вагона, как и по всему пути, чувствовалось оживление. Разбирались разрушенные станции и строились новые. Вместе с архитектурно оформленными вокзалами при железных дорогах возводились новые пакгаузы, элеваторы и промышленные предприятия. Пробегающие мимо вагонов сёла оставались в своём нищенском послевоенном состоянии. Редко здесь можно было видеть новостройки, а если были, то явно не жилые – это были школы, больницы, административные здания. На станциях в убогих одеяниях, в основном в стёганых телогрейках и кирзовых сапогах, в цветастых платках и обязательно в белоснежных, прикрывающих лоб  косынках, стояли крестьянки. Они на певучем, милом сердцу украинском языке предлагали фрукты, овощи, кур, гусей и прочие дары природы, которых им с трудом удалось получить с мизерно малых участков благодатной украинской земли. Глядя в их красивые страдальческие глаза, на исхудалые морщинистые лица ещё совсем не старых женщин, хотелось скупить весь их товар. Но необъятного не объять... Накупив полное купе яблок, груш, жареную утку, каравай хлеба, наполнивший своим кислодрожжевым запахом помещение, мы продолжали путь к своим домам, родным и близким, углубляясь в Украину. Постепенно менялись попутчики. Прощались, как старые знакомые. А между тем минули Киев, за бортом осталась Винница. Вот и Вапнярка, где я родился. Взрослым я пробыл здесь пару минут, когда ехал служить в Заполярье.


Опять была ночь, и с родственниками я не повидался. Мне казалось, что в эту ночь я так и не поспал. А может, это только казалось. В 6 часов утра сон меня покинул окончательно. Словно магнитом меня потянуло к окну, и до самой Одессы я от окна не отходил. Протяжённость в 6000 километров и протяжённость времени более чем три года сделали своё дело. Уезжал я уже будучи взрослым, но был ещё пацаном, возвращаюсь тоже взрослым, но уже не пацаном. Уж очень много было изменений в жизни и много вопросов приходилось решать самостоятельно..Много было радости от достигнутого, боль была от неудач, или, как говорят, от шишек, которые набиваешь себе на жизненном пути. Да ну их к лешему! Впереди на фарватере – Одесса! Прошли Заставу, вот и Товарная станция. Вот место, где стояли теплушки, которые мы покинули на станции Варламово в Ваенге. А вот и «Январка» со своими выстроеными в шеренгу, как на параде, блестящими автокранами. Бравурным маршем прощался наш поезд с пассажирами, песней об Одессе встречал нас новый одесский вокзал Одесса-Главная. Ярким тёплым ноябрьским днём встретил нас наш родной город, город-герой Одесса. И вот я иду по перрону нового вокзала, построенного после войны по проекту академика Щусева. Когда я уходил в армию, строительство уже началось. Вдоль вагонов поезда группами стояли встречающие и приехавшие. Весь их разговор на первых порах состоял из междометий: «Ах, какой!», «Ах, какая!», «Ах, ты только посмотри!», «Ах, да ты не туда смотришь». Я шёл по центру перрона, крутя слалом между носильщиками с тележками и поездами почтовых кар, несущимися с тележками, гружёнными посылками и тюками.

Привокзальная площадь была великолепной. Она была не настолько большой, чтобы чувствовать себя одиноким, и не настолько малой, чтобы ты чувствовал себя в этой сутолоке лишним. Доехав троллейбусом до Дерибасовской, я подошёл к дому в Красном переулке, в котором жил во время учёбы в техникуме. Пройдя подъезд во двор, я увидел, что дверь в  комнату была открыта, на улице было тепло. В настоящее время здесь жила жена брата Люся. Она заканчивала учёбу в университете. Я для приличия постучал в дверь и вошёл. Люся от удивления не могла и слова выговорить. Опомнившись, она спросила:

- Папа знает, что ты приехал?

- Нет, а что такое? – в свою очередь спросил я.

- Как что? Кто так приезжает? Мы бы тебя встретили...

- Зачем? – невозмутимо спросил я. – Что я инвалид, или дорогу домой забыл?

В сущности, я действительно и не подумал, чтобы дать телеграмму. В письме написал, что в ноябре буду в отпуске, а в какой день буду дома – посчитал, что сообщать не нужно. После серии вопросов и ответов мы наконец поздоровались, как положено брату и сестре.. Люсю я знал до армии.

Она, как многие другие студенты и студентки, часто бывала в нашей холостяцкой квартире из одной комнаты, выходящей во двор. Здесь большую часть суток раздавался громкий разговор южан, весёлые и не очень песни одесситов, громкий смех студентов, а иногда и тихий плач студенток, не сдавших экзамены и лишённых стипендии – единственного средства существования. В своё время из этой комнаты заполнял весь двор наваристый душистый запах борща, фаршированной рыбы, котлет и баклажанной икры с чесноком. Теперь была тишина. Сияющая чистотой комната говорила о том, что здесь живёт один человек. По запаху парфюмерии можно было определить, что этим человеком была женщина. По радушному приёму можно было определить, что эта женщина, жена моего брата, считала меня своим братом. Это, конечно, ничтожно малая компенсация того, что три брата Люси, рождённые в 1921, 1922 и 1923 годах погибли на фронте в 1941, 1942, 1943 годах соответственно. Но что можно было поделать? Такова жизнь...

Перепаковав чемоданы, сменив зимние вещи, взяв часть консервов и подарков, я отправился на вокзал, чтобы дневным поездом добраться до Овидиополя. Вот что не изменилось за эти три года, так это наш овидиопольский поезд. Вагоны были настолько стары, что только одному Богу известно, как они могли устоять на своих четырёх колёсах, никто не знал, что с ними будет в пути. Кстати, надо сказать, что никто и не знал,  дотянет ли паровоз эти пять вагонов до станции назначения. Но всё обошлось благополучно, та же Застава, затем – Сухой Лиман, Акаржа, Барабои и Овидиополь. «Приветствую тебя, пустынный уголок!». Да какой же он пустынный?! Змеёй от станции к лиману побежала асфальтовая дорога. Два новых причала, которые в строительстве должен был курироватъ я, были построены. Перед ними красовался портовый павильон с залом ожидания. Главная дорога села была заасфальтирована. В здании, которое я начинал строить, уже разместился райком партии. Всё это я увидел по дороге от станции домой. Квартира отца находилась в нижней части села, у самого лимана и выходила во двор отделённым от дороги низким полуразрушенным забором. Во дворе никого не было. Почему-то  подумал, что увидев свой двор, огород, я почувствую некую чужеродность. Но я ошибся. Во двор зашёл с ощущением, как будто бы вчера или позавчера уехал из дома. Смеркалось. Окна комнаты выходили на восток, и сейчас уже в комнате был зажжён свет. Я остановился у окна. Лия Осиповна стояла у плиты и, очевидно, готовила ужин, сестрёнка сидела за столом, делала уроки или делала вид, что делает уроки, т. к. часто смотрела в окно, за которым было так много соблазнов. Именно поэтому она первая увидела меня. Сначала скользнув по мне рассеянным взглядом, посмотрела в тетрадь или книгу, затем, как бы спохватилась, вскочила со стула и бросилась во двор с громким криком, который заставил вздрогнуть спокойную уровновешенную Лию. Я зашёл в комнату. Да, это была та самая комната с плитой и двумя окнами. Кушетка, на которой когда-то спал я, стояла на том же месте. На ней теперь, наверное, спит сестрёнка. Запах в комнате был тот же – смесь запаха приготовленной пищи и того особого, который постоянно держится в каждой отдельной квартире и аналогов ему нет. Сестрёнка за три года выросла и превратилась в высокую стройную девушку. О Лие можно было судить только в момент встречи, но через несколько минут она была такой же,какой была в день моего отъезда. Мои институтские учебники лежали на полке чистые, не запылённые. Я вышел на крыльцо и закурил. Сестрёнка не отходила от меня ни на шаг, как бы боялась, что я могу скрыться так же неожиданно, как и появился. Она с удивлением смотрела на меня.

- А мы знаем, что ты начал курить. Мы видели на одной из фотографий, что у тебя в руке была папироса.

- Да у вас здесь настоящее ЦРУ, – отшутился я.

По двору, лениво переставляя лапы, ходили куры. Время от времени они останавливались, разгребали нечто на земле, а затем долго одним глазом рассматривали раскопки. Клюнув несколько раз увиденное, шли дальше. В сарае коровы не оказалось, её отец отдал в соседнее село одному колхознику. Тот за ней присматривал, а за свой труд плату брал молоком. Кабанчика в хлеву также не оказалось. Лия сама с этим хозяйством справляться не могла. Сестрёнка таким помощником как я быть не сумела. Отец тоже был занят на работе и помогать вести домашнее хозяйство не мог. Огород по этой же причине полностью использован не был. Я вернулся в дом. Чувствовалась усталость от дороги. Сбросив китель, сняв сапоги, я с удовольствием улёгся на кушетку.


Проснулся только тогда, когда услышал голос отца, который, не входя в дом уже получил соответствующую информацию. Я поднялся. На улице бы­ло уже темно. Несколько часов я всё-таки поспал. Я вышел из спальни, не надевая кителя и сапог. Отец не изменился. Бешеная неблагодарная работа директора МТС не давала ему возможности состариться. Один сезон сельхозработ сменял другой, и каждый из них был очень важным. Вспашка, сев, уборка, вывозка и сдача государству собранного. После каждого сезона ремонт техники, ремонт и ремонт. А техника в основе была довоенной. Новая импортная приходила в очень малых количествах и без запчастей. Квалификация техперсонала требовала переподготовки кадров. Машины очень скоро начали выходить из строя. Отец в полном смысле слова выбивался из сил. Он изыскал средства и построил МТМ, машинно-тракторные мастерские. С большим трудом у шефов, заводов города Одессы, собрал станочный парк. Механизаторы творили невозможное. Так, один бригадир из нескольких танков, которые долго ещё после войны оставались в поле, собрал один и заставил его тянуть плуги. Правда, это было только один сезон. КГБ прервало этот эксперимент. Но так ве­лась борьба за хлеб.

Сели за стол. Поочерёдно задавали вопросы друг другу и поочерёдно отвечали на них. В армии было нелегко. Сорванная из родных домов молодёжь за много тысяч километров от родных мест строила дома, пирсы, причалы и прочие сооружения для флота. Ребята тяжело акклиматизировались, болели. Но молодые организмы в основном побеждали. Домой возвращались мужчины, владеющие хорошими специальностями.

По словам отца я понял, что здесь было очень тяжело. Люди теряли надежду на лучшую жизнь. Работа в колхозе отнимала очень много времени, а доходов, обеспечивающих прожиточный минимум, не было. Один выход – воровать. Но власти с широкой сетью осведомителей ужесточали репрессии. Государство «покупало» за гроши сельхозпродукцию не только плановую, но и сверхплановую, не оставляя колхозникам ничего. Из колхозов люди уходить не могли, потому что у них не было паспортов. В одной из украинских песен поётся о крепостном крестьянине: «Здаєтъся не в кайданах, а все не на волі».

Отец пожурил меня за то, что я не сообщил о приезде. Мне трудно было признаться, что, приехав без предупреждения, я создал намного больше хлопот и неудобств, чем если бы я своевременно телеграфировал. Выдвинутые мной причины были всего-навсего жалким лепетом. Проще было сказать, что я не подумал, что не знал, что так принято – это бы соответствовало действительности.


Утром проснулся рано. Безделье меня угнетало. Пошёл к берегу лимана. Конечно, поздней осенью он не был столь привлекательным, но припортовая площадь была прекрасной. Зелёные насаждения, ровно уложенный асфальт, два новых причала, павильон со смотровой башенкой и залом ожидания – всё производило впечатление. Дальше, в сторону Раксолян, берег оставался не тронутым цивилизацией. Походив по берегу не больше часа, я вернулся домой. Отец уже ушёл на работу, Лия с сестрой готовила завтрак. В 9 часов пришёл отец, и все сели завтракать, вспоминали, как в былые времена у меня завтрак был чем-то на подобие обряда: тарелка пшенной каши ибанка парного молока. Сейчас, по случаю моего приезда,  завтрак был праздничный: картошечка, сальце, колбаски, котлетки и хорошее сухое вино, которое отец взял в каком-то винсовхозе. С совхозами у отца была связь очень тесная, т.к. им нужна была помощь МТС, а МТС нуждалась в помощи совхозов не только технической, хотя и этот фактор был не менее важным. После завтрака отец ушёл на работу, сестрёнка – в школу, а я отправился походить немного по селу. Дошёл до райвоенкомата. В этой части деревни изменений не было, за исключением того, что улица была заасфальтирована. Новых жилых домов не было, люди жили бедно. На обратном пути зашёл в редакцию местной газеты, где встретил Жору Цукермана. Он уже был женат на Женечке Тырковой, секретаре предисполкома. Узнал, что в самодеятельности они уже не участвуют, да её уже как таковой нет. В общем, душевного разговора не получилось. Он был на работе, я – в отпуске, он был женат, я – холостой. У него житейские заботы – у меня ни малейших. Распрощавшись с Жорой, пошёл в исполком. Он переместился в здание, которое ранее занимал райком партии. Нашёл свой отдел, где работал, и его начальника Меера Нухимовича Фельдмана. Встреча была сердечной. Посидели, поговорили, вспоминали прошлое. Вдруг он как ужаленный вскочил, что ему было не свойственно, хлопнул ладонью себя по лбу и быстро подошёл к шкафу. Порывшись в старых папках, он вынул из одной папки деньги.

- Эти деньги твои за разработку фундаментов под гатерную пилу, – сказал он, положив деньги на стол передо мной. – Мне их передали после того, как запустили в работу гатер.

- Нет, Меер Нухимович, Вы не правы, – возразил я. – Вы поручили мне эту работу, и я её выполнил в рабочее время. Так что это по крайней мере – наша общая работа, и заработок должен делиться.

- Этот заработок только твой, – не дал мне разглагольствовать мой старый добрый шеф. – Я имел там свой интерес при техническом руководстве и контроле. Эти деньги я заложил в смету расходов на разработку фундаментов, и они твои.

- Будь по-вашему, – согласился я, – тогда давайте после работы встретимся у меня дома и продолжим наши воспоминания.

- Я не против, только не у тебя дома, а в нашем кафе после работы.

Здесь, наконец, мы достигли конценсуса. В 17 часов мы зашли в кафе-закусочную. Я взял бутылку коньяка. Поговорили о жизни здесь и там, у меня в Заполярье. Закончили беседу, когда показалось донце бутылки, на том, что скоро будет лучше и легче жить. На улице было уже темно. Мы медленно шли домой. Я узнал, что, когда я ушёл в армию, должность инженера отдела долго оставалась вакантной. Фросю на эту должность не утверждали. Теперь Фрося уехала в отпуск куда-то на запад, а должность инженера отдела сократили. Так что я был первым и последним инженером отдела. Всё вернулось на круги своя. На развилке дорог мы распрощались. Больше с этим добрым душевным человеком я не встречался. Он переехал жить в Одессу к детям и скоро умep.


Утром я уехал в Одессу. В Красном переулке дома была Люся. Опять мне повезло. Я взял запасной ключ от квартиры и пошёл к друзьям. Я не ошибся. Много друзей и приятелей служили в армии, некоторые ещё не вернулись из «ссылки» в Тернопольскую область, куда весь наш техникумовский выпуск направили на работу. Саша Клоцман единственный никуда не уезжал. Он был футболистом и играл за строительный институт. Его приняли в институт без экзаменов, и он остался в Одессе. Я попросил Сашу забронировать столик в ресторане «Красный», собрать человек 10 из наших и от моего имени пригласить их на вечер, чтобы обмыть мою первую звезду. Перед тем, как зайти в ресторан, я предупредил ребят, что при любых обстоятельствах, что бы ни произошло, после ресторана я должен быть дома в Красном переулке. Они меня заверили, что так и будет. Половину гуляющих я ранее не знал, но погуляли хорошо. Все были довольны. В такси приехал домой, и ребята меня не оставили, пока я не зашёл в квартиру. Утром у дворового крана окатил себя холодной водой (в комнате водопровода не было), от завтрака отказался, но от чашки чёрного кофе, предложенной Люсей, отказаться не мог. Посидели, поговорили. Полушутя, полусерьезно я попросил её познакомить меня с какой-нибудь девчонкой из университета. Ведь их там было полно. Она также согласилась полушутя, полусерьезно:

- Но вот беда, когда много, то трудно выбрать.

- А ты не выбирай. Мне маменькину доченьку не надо, не надо и из богатой семьи. Я и сам не Рокфеллер. В остальном я сам разберусь.

- А ты это серьезно? – уже без смеха спросила Люся.

- А что, не пора?

- Я ничего не говорю, – ответила она.

 

На этом и разошлись. Я решил навестить бабушку и тётю на Пересыпи, а также родителей моего друга Лёни Скляра, который сейчас служил на Колыме, в Крестах-Колымских. Вернулся поздно вечером, честно выполнив намеченную программу.

- Какие у тебя планы на завтра? – спросила Люся

- Собственно никаких. Чертовски устал от безделья, – ответил я.

- Тогда, если не против, пойдём завтра на обед к моим друзьям. Они живут на улице Ласточкина, – сказала Люся, – они хорошие люди и мои друзья.

 - Твои друзья – мои друзья, – сказал я и улёгся на своей кушетке у окна. Сон не заставил себя ждать. Армия меня научила долго в предсоньи или послесонном состоянии не находиться. Истина толстовского Каратаева действовала на всём протяжении службы, да и после неё: «Лёг – свернулся, встал – встряхнулся».

Утром, после завтрака, пошёл шляться по городу. Выйдя из ворот, справа меня встретила ласковой осенней погодой милая воспетая легендарная Дерибасовская. Она обдала меня своей тихой утренней свежестью, несмотря на то, что еще очень много было мест, где вместо домов зияли дыры, огражденные невысокими заборами из камней разрушенных домов, а мусор аккуратно был складирован за забором. Все эти обломки разрушенных домов ждали своего звездного часа, когда на этом месте будут воздвигнуты новые, удобные, архитектурно выдержанные сооружения, утверждающие вечность жизни.

Я медленно пошёл по любимой улице и скоро оказался у оперного театра. Долго не мог отвести глаз от этого серого монумента, рукотворного памятника, равного по красоте которому не сыщешь нигде в мире. Скульптурные композиции портика, не повторяющиеся ярусы высотной разрезки, чередующиеся стили, выдержанные классические формы придавали зданию монументальность.

Однако было нечто другое, что пробуждало память. Дело в том, что почти одновременно с поступлением в строительный техникум я начал работать в оперном театре статистом. Рекомендовал меня и ещё трёх человек, учащихся техникума, наш коллега Фимочка Герценштейн, мать которого работала в этом театре, а он там был при ней с детства. Поступление моё в техникум совпало с периодом, когда в оперном театре готовили к постановке оперу Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». На сцене нужны были высокие парни, «богатыри». Вот так нас взяли на работу. Там я познакомился с начальником цеха миманса Марьей Рафаиловной – добрым, энергичным, вездесущим человеком, настоящей одесситкой, благодаря которой я проработал в театре около четырёх лет. Я был на сцене, когда пел народный артист Украины Ильин, который на этой сцене пел с Шаляпиным. В театре в это время пели заслуженные артисты Благовидова, Савченко, Данченко, Колтон, Дидученко. Танцевали з.а.р. Рындина, Иваньковская, Каверзин, Павлов и восходящая звезда Козуленко. Да, это истинный храм искусства. О виденном здесь и прочувствованом можно написать книгу. А кто его знает? Может, когда-то она будет написана. А пока я о нашем театре рассказывал моим однополчанам – солдатам, офицерам. Я ходил около театра по много раз исхоженным дорожкам. Воспоминания, воспоминания, воспоминания...  Хорошо, что здесь висели ещё те старые довоенные часы, которыми я часто пользовался во время моей работы в театре. Сейчас они показывали, что время отправляться на званый обед.

Когда я пришёл домой, Люся была уже дома. Говорили обо всём, только не о званом обеде. Сборы были недолги, так как всё моё было на мне. Тёплая одежда лежала в чемодане и ждала своего времени на обратном пути в часть. В 13 часов мы вышли из дома, а через 10 минут были на месте. Друзья Люси оказались очень приятными людьми, так что осваиваться в новой обстановке долго не пришлось. Жанна была студенткой университета и занималась вместе с Люсей, муж её заканчивал медицинский институт. Жанна с Люсей начали сервировать стол. Занимаясь своей работой, они одновременно задавали мне вопросы о Заполярье, где я без выезда находился уже свыше трёх лет. Мне было приятно рассказывать о том, как я привыкал к климату и как воспринимал капризы севера.

Почти одновременно в комнату вошли муж Жанны и девушка, подруга хозяйки и Люси. Меня представили вновь вошедшим. Мужа Жанны я ранее не знал, но о нём в разговорах слыхал. О гостье я не знал ничего. Среднего роста, стройная, по сравнению с Жанной и Люсей она была худощавая. Нарядом она также отличалась, но то, что на ней было надето, было хорошо подогнано и подчёркивало всё то, что должна подчёркивать одежда на девушке. Самым запоминающимся на ней было очки, говорящие, что у девушки со зрением не всё в порядке. Стёкла очков были с большими диоптриями и увеличивали её глаза, а пластмассовая оправа практически закрывала всё лицо, которое нельзя было рассмотреть. Гостья присоединилась к разговаривающим, но вопросов не задавала. И здесь только меня осенила мысль, что это та девушка, с которой меня знакомят по моей просьбе. Я прервал свой рассказ, посмотрел на часы, извинился и поднялся со стула:

- Извините, пожалуйста, я на минутку отлучусь. Мне нужно сделать звонок по телефону.

Выйдя на улицу, я подошёл к ближайшему гастроному и сделал покупку – бутылка портвейна «три семьёрки», пара баночек паюсной икры, торт, какие-то шоколадные конфеты – и с этим вернулся на званый обед. Новые знакомые по достоинству оценили мой вклад в обед. Несмотря на то, что трое из пяти имели достаток лучший моего, икра на столе у них появлялась не часто. К завершению обеда Люся поднялась из-за стола и извинилась – её ждали какие-то неотложные дела. Поднялись Софья и я, сославшись на ту же причину. Распрощавшись с хозяевами, мы вышли за ворота. Я предложил Софье проводить её домой в общежитие, она согласилсь.

Мы шли медленно через городской сад. Вечер был безветренный, тихий. Людей в саду почти не было. Сухие опавшие листья похрустывали под ногами. Я говорил о погоде, что у меня дома в Заполярье уже давно лежит снег, что морозы уже не позволяют так медленно разгуливать по аллеям. Правда, нужно заметить, что у нас пока аллей нет, но у нас есть простор. С одной стороны – залив, с трёх сторон сопки, за которыми ещё сопки и так до самого Ледовитого океана. Не знаю, из-за вежливости или из интереса Софья слушала меня, лишь в редких случаях задавала вопросы. Так мы оказались у дверей общежития университета. Осведомившись, желает ли она встретиться завтра и получив положительный ответ, я заметил:

- Неплохо бы узнать, в какое время удобно прийти, а также номер комнаты, и неплохо бы знать фамилию, к кому прийти.

Получив ответы на все вопросы, я попрощался и я ушёл.

Идти домой сразу не было желания. Бродил по городскому саду, по приморскому бульвару, по Дерибасовской. Было о чём подумать, было над чем поразмыслить. До конца отпуска осталось пять дней. Как их провести? Не продолжать знакомство? А что дальше? Возникшую мысль о переносе этого вопроса в Ваенгу сразу отверг. Есть пословица: «Семь раз отмерь,  один раз отрежь!» Правда, один мой знакомый внес поправку: «Если семь раз мерить, то лучше потом не резать.» Думай, дорогой! Думай! Стало холодно. Осень брала своё. Пошёл домой. Теперь, когда я шёл один по засыпающему городу, обратил внимание, что улипы освещены намного лучше, чем в годы учёбы. Да, пуск новой электростанции намного улучшил быт горожан. А ведь я тоже внёс маленькую толику в её строительство! Проходя преддипломную практику, я впервые здесь был оформлен на должность хоздесятника и с работой справился.

На бульвар доносились специфичные звуки работающего порта. Басистые голоса кораблей оповещали прибытие или убытие. Визгливые, свистящие и шипящие «кукушки» и «овечки» – маневровые паровозы – своим пением сообщали, что они никому не дадут спокойно жить и при этом подавали под загрузку порожняк и с трудом откатывали на магистрали гружённые составы.

В море перемигивались цветные огни фарватерных створов и маяка. Всё работало по определённому графику с определённым ритмом, и только я, и именно мне это казалось, выпал из ритма, в котором привык находиться с первых дней службы в армии. А, собственно, что случилось? Девушка согласилась с тобой встретиться. Что здесь нового, запретного, необычного? Ничего. Ничего-то ничего, а всё-таки самочувствие неординарное: и радостное, и тревожное.

Домой пришёл поздно. Люся ещё не спала. Обложившись книгами, что-то писала. Когда я вошёл, она прекратила работу и пронзительно впилась в меня взглядом. Не ожидая самого вопроса, я ответил:

- Ничего не знаю.

Я только сейчас почувствовал, что устал. Не желая Люсе мешать заниматься, улёгся спать.


В шесть утра я был уже на ногах. Люся ещё спала. Привёл себя в порядок и решил совершить утренний моцион. Погода была хорошей, прохлада охватила всё тело, отчего дышать было легко и легко думалось. Необходимо было составить план действий на день. В общежитие я должен был явиться к 18 часам. К двум часам дня решил навестить родного брата моего сослуживца и товарища по батальону. Его брат жил на Пироговской, занимал должность начальника ветеринарной службы военного округа.

В первой половине дня нужно было навестить друга по техникуму, жившего рядом с кирхой напротив консерватории. Вот, кажется, и всё. Когда возвратился домой, завтрак был уже готов. Завтракали молча. После завтрака Люся спросила, увижусь ли я с Софой (её в университете так звали). Я ответил утвердительно. Спасибо, что проявила такт и не задавала больше вопросов.

С товарищем я встретился через час. Он мне рассказал, с каким трудом уехал из Тернополя, куда его направили после техникума. Времена в тех краях были тревожные. В Западной Украине народ не хотел подчиняться советским законам. Правительство посылало туда своих уполномоченных на различные должности. Они должны были внедрять и контролировать выполнение указов правительства на местах. Против уполномоченных подымались террористы. Если уполномоченные были евреи, то главенствующую роль играл антисемитизм. Мой друг добился, что районное начальство дало согласие на увольнение его по собственному желанию, однако областное начальство воспротивилось этому и отказалось выдать ему документы. На партийном собрании его исключили из партии. Так с одной справкой о том, что в районе за ним никаких ценностей не числится, он вернулся в Одессу. На работу его никто не брал. Обидно было, что я ничем ему помочь не мог. Решение этого вопроса нужно было искать в Тернополе, иначе можно было угодить под суд по статье «за тунеядство». И всё-таки мой совет ему помог. Об этом он позже написал в письме ко мне на север. Я посоветовал ему взять документы из военкомата, по которым он был освобождён от службы в армии как единственный кормилец матери, инвалида 2-й группы, и обратиться в прокуратуру района, где он работал. Он внял моему совету, забрал документы, восстановился в партии, нашёл работу. Время неумолимо бежало. Попрощавшись, я ушёл.


До Пироговской я добрался сравнительно быстро. Здесь, недалёко отштаба округа, стояли дома, как братья похожи друг на друга, советской постройки, периода строительства домов стиля «социалистического реализма». Это строительство было намного раньше, чем появились «хрущёвки». Нужную квартиру нашёл быстро. Дверь открыла женщина средних лет (в то время мне она показалась пожилой) .Я отрекомендовался сослуживцем лейтенанта Красноусова из Ваенги и передал письмо. Женщина взяла письмо и пригласила войти в квартиру.

- Коленька, – крикнула женщина, повернувшись к одной из дверей квартиры, – от Володи из Ваенги письмо!

В коридор вышел полковник. Среднего роста, полноватый. Если бы он даже не был в мундире, в нём можно было бы узнать военного человека. Я поприветствовал его. Он поздоровался со мной и пригласил зайти в комнату. Обстановка в комнате была сравнительно скромной. Мебель была не новой, но расставлена со вкусом, каждая вещь здесь занимала своё место, и казалось, что другого места для неё здесь не сыскать.

Квартира была на первом этаже и несмотря на то, что листья с деревьев уже опали, в комнате было темновато. Полковник попросил хозяйку к обеду изыскать что-нибудь выпить ради дорогого гостя, на что она полуобиженно- шутливо ответила, что и сама знает. Пока сервировался стол, хозяин расспрашивал меня, как я доехал, где я живу, кем работал до службы, каким образом стал офицером. В общем, все вопросы касались только меня. Когда стол был накрыт и начался обед, посыпались вопросы о нашей заполярной жизни, о Ваенге, о Володе. Я рассказывал всё как есть без прекрас, не заглаживая факты. Хозяева, супруги время от времени переглядывались между собой, как бы обвиняя друг друга, что до сих пор не сумели вытащить Володю из Заполярья. Володя, брат полковника, действительно выделялся среди всех офицеров батальона. Он не пил водку вместе с нами, был высоко культурным человеком, разбирался в литературе и музыке. Когда я ему рассказал, что работал в оперном театре, то оказалось, что он, несмотря на то, что не работал в театре, о композиторах, операх знал намного больше меня. Я с удовольствием слушал его рассказы и старался быть с ним большую часть своего свободного времени.

Неожиданно в комнату влетела дочь хозяев, взъерошенная девица. Не вошла, а именно влетела. Поздоровавшись со всеми в общем, схватив что-то со стола, сославшись на то, что её ждут сокурсники по институту, убежала. Когда обед закончился, на столе появились фрукты и графин сухого вина. Все пили вино и закусывали фруктами. В 16 часов я извинился и сказал, что меня ждут, что соответствовало действительности, и начал собираться. Полковник попросил меня взять для Володи посылочку, которую он принесёт на вокзал к отъезду. Также сказал, чтобы я не беспокоился о билетах, он мне их обеспечит. Я ушел. Визит к высокопоставленному чиновнику армии довлел надо мной весь период пребывания в отпуске. Облегчение, которое мной было испытано после окончания визита, границ не имело. С мыслью о предстоящем свидании я не расставался всю дорогу домой. Фактически это было моё первое свидание, когда я должен был сам принять решение, жизненно важное для меня. Самое важное заключалось в том, чтобы никого не подвести и самому не попасть в скверную историю, как это случилось с од­ним из братьев Виноградовых из офицерской школы. Правду говорят мудрецы, что только дураки учатся на своих ошибках. Когда я пришёл домой, Люси не было. Я с удовольствием лёг на свою кушетку и немного подремал. Приближалось время сложное, незнакомое, может быть, приятное, а может, и на оборот.


К 18 часам я был у заветной двери общежития университета, а ещё через 10 секунд, после моего входа в общежитие, я был остановлен блюстителем нравственности и порядка, дежурной. Сообщив ей, куда держу путь, оставив удостоверение личности (неуставное действие), я поднялся на второй этаж и постучался в нужную дверь, куда и вошёл, получив разрешение. Восемь замечательных молодых глаз, не считая пары очков, с которыми, как видно, никогда не расставалась Софья, пронзили меня любопытными взглядоми. Софья представила меня своим подругам: полной пветущей казачке Нине, хрупкой с тонкими точёными чертами лица Наташе и небольшой немного сутулой с испуганными глазами Валентине. Мне предложили присесть, пока Софья собиралась. Я имел возможность осмотреть их обитель. Комната метров 14-16 освещалась одним окном, четыре койки с тумбочками разместились вдоль стен, оставляя центр комнаты для стола и стульев. Центр комнаты был, очевидно, столовой, местом для занятий и гостиной. Собрав и уложив на место всё, что нужно было собрать и уложить, Софья так выразительно посмотрела на меня, что я понял, что мне нужно выйти – в комнате не было закрытого места, чтобы переодеться. Попрощавшись с девушками, я вышел на улицу, закурил. Софья вышла через несколько минут,  и мы пошли по аллее городского сада в сторону Приморского бульвара. Погода была отличной.


На бульваре было много народа, идущего в разных направлениях и с разными скоростями. По обе стороны аллеи на гнутых старинных скамейках сидели пожилые люди и вели беседы между собой. На каменном заборчике, отделяющем Приморский бульвар от Комсомольского парка, бегали мальчишки и девчонки с диким криком и визгом. Они соревновались в крике, визге, и им не было дела до сидящих стариков и проходящего народа. В ресторане гостиницы «Лондонская» справляли свадьбу. Жених и невеста с гостями стояли у входа в гостиницу. Мы прошли к смотровой площадке у Потёмкинской лестнипы, к дворцу пионеров. Поочерёдно мы друг другу рассказывали о себе, семье, близких. Я узнал, что Софья – круглая сирота, брат её погиб на фронте 20 января 1945 года, за четыре месяца до окончания войны в Восточной Пруссии, мать умерла уже после войны, отец женился на очень хорошей сердечной женщине, но вскоре тоже умер. Мачеха Софьи жила в Днепродзержинске. Получая пенсию, практически ничем не могла помочь ей. В основном Софья жила на повышенную университетскую стипендию. Рассказывая о себе, она не жаловалась на жизнь, а просто констатировала факты, перед которыми её поставила жизнь. Когда мы шли обратно, бульвар был уже пустынным. Мы не заметили, как с него ушли люди, замолкли голоса ребятни. Становилось прохладно. Я взял Софью под руку и мы пошли чуточку побыстрей.

Я кратко рассказал ей о своей жизни. До войны в основном жил в деревне, вернее, в деревнях, куда отца посылала партия. Перед эвакуацией умерла мать, с отцом и ещё с шестью семьями коммунистов, которые ушли на фронт, эвакуировались в Ижевск. По возвращении из эвакуации окончил Одесский строительный техникум, поступил в строительный институт, но ни одной сессии не сдал, так как был призван в армию. Отслужив срочную службу на Северном флоте, занимался на курсах младших офицеров и стал офицером, тем самым, который отчитывается о своей беспутной жизни прежней. Перед нами опять возникли двери университетского общежития, и опять неумолимые стрелки часов безжалостно показывали на десять часов. Условились, что завтра, 7 ноября, встречаемся в 2 часа после демонстрации. Шёл домой и осмысливал происходящее. Окончательного решения не принял. Разве можно человека узнать за два дня, чтобы связать с ним жизнь? Конечно,  нет. Так зачем же морочить славной девушке голову? Ведь жизнь у неё совсем не легка. Стоп! А не присутствует ли здесь элемент жалости к человеку, человеку вполне здоровому? Ведь если это так, так это может её ещё больше обидеть? А что дальше? Осталось два с половиной дня. Думай, думай, думай... А, собственно, что думать? Молодой офицер предлагает девушке руку и сердце, а впридачу – Заполярье, отсутствие жилья, и работа в школе под большим вопросом. Где гарантия, что не последует ответ «А на  кой ты мне, миленький, такой нужен? Я и так намучилась за годы учёбы!» Я пришёл домой и застал Люсю за учебниками и тетрадями. Я обрадовался, что вечер вопросов и ответов из-за занятости одной из сторон не состоится, чего я очень хотел. Но Люся как будто прочла мои мысли и назло собрала книги и тетради, налила два стакана чая, поставила на стол бутерброды, и мы стали чаёвничать. Выдержав длинную паузу, на вопросительный взгляд Люси я ответил:

- Не знаю ничего. Возникло очень много вопросов, на которые прежде чем ответить, нужно очень хорошо и разносторонне их обдумать. Дело в том, что за два дня знакомства с Софьей я от неё получил много информации. Она стоящая, умная девушка. Цель жизни её – это окончание университета, приобретение специальности, работа. Что я ей могу предложить? А жилъё? Ведь у нас практически нет его.А климат? 3десь мы ходим без пальто, а там сейчас снег, метели. Ни с того, ни с сего может пойти дождь, а ещё хуже – снег с дождём. Сумеет ли она всё это выдержать? С другой же стороны если посмотреть, то у нас тоже люди живут, работают, любят друг друга, растят детей. Что касается любви, то любовь с первого взгляда бывает только в романах, и то на протяжении всего романа подвергается испытаниям.

Люся тоже выдержала паузу, как бы обдумывая, и сказала:

- Завтра вечером мы приглашены на празднование 7 ноября к моей подруге. Если хочешь, пригласи Софу и в семь вечера будь с ней здесь. Отсюда и пойдём. Хозяйка вечера – наша студентка. Софа с ней хорошо знакома.

 

Чаепитие закончилось, Люся стелила постели. Я вышел во двор и закурил. Утро 7 ноября 1951 года выдалось на редкость прекрасным. На высоком прозрачно-голубом небе висело уже утомлённое осенью солнце, которое щедро рассыпало свои ещё не остывшие лучи на праздничные толпы народа, шагавшие колоннами к центральной площади. Время от времени колонны останавливались, и в промежутках между ними образовывались танцевальные площадки. Народ праздновал, народ веселился. В это время его не мучили никакие проблемы будней. Я ходил по тротуарам Дерибасовской и любовался украшенными колоннами и радостными, чуть ошалевшими демонстрантами.

В назначенное время я уже был у «парадного подъезда». Отметившись в  дежурной комнате, я поднялся к девчатам наверх. Они только пришли с демонстрации и дружно расправлялись со своим аппетитом. Софья мне сказала, что завтра в консерватории будет концерт учащихся консерватории. Если я не против, то мы сейчас пойдём к Наташиному брату, который работает в консерватории  и возьмём на завтра билеты или контрамарки. Я не отказался, хотя это не входило в мои планы. Мы поехали в сторону Слободки. В трамвае я сказал Софье о вечере, на который нас пригласили. Она согласилась не сразу, и мне пришлось приложить немного усилий, чтобы она всё-таки согласилась. Сойдя с трамвая, мы пошли по каким-то улицам. Наконец Наташа вошла в какой-то дом. Мы остались на улице. Наташа в доме задержалась не надолго. Она вышла к нам и с сожалением развела руками.

- Вася сказал, что концерт не состоится. – Она осталась у брата, а мы поехали в обратную сторону, в общежитие. В шесть вечера я показывал Софье мою в прошлом квартиру из одной комнаты, где я проживал в годы учёбы в техникуме. Мы посидели, попили чаёк и в назначенное время отправились на вечеринку. Там уже были молодые парни и девчата из университета, знавшие Софью, и она знала их. Были и незнакомые. После застолья стало веселее. Добавились шумовые эффекты, хотя обыкновенный разговор одесситов – вещь довольно шумная. Квартира была шикарная, много комнат с солидной квадратурой, высокие потолки с лепными украшенными падугами. Мебель соответствовала квартире. Хозяйка Ида была гостеприимной, вездесущей, весёлой, всё успевающей. Она одновременно танцевала и поддерживала беседу, кого-то спрашивала и кому-то отвечала, была, как все, шумная и высоко держала марку одесситки. Софья в празднике участие почти не принимала. Станцевав со мной пару танцев, она подошла к большущему книжному шкафу, и всё её внимание поглотили книги. Меня несколько смутило такое времяпрепровождение. Отбыв на празднике время, которое обозначено рамками приличия, мы, сославшись на то, что мне рано утром надо уезжать, ушли. Проводив Люсю домой, я пошёл проводить Софью. По дороге я сказал ей, что через два дня я должен уезжать на службу. Утром я еду поздравить с праздником родителей в Овидиополь, и очень прошу её поехать со мной. Я думал, что она спросит, в каком качестве ехать, и заготовил ответ. Но вопроса не последовало, она только сказала, что ей девятого утром обязательно нужно быть в университете. Я поблагодарил её и сказал, что этот вопрос решаем.

Утром в шесть часов я уже был у общежития. Софью долго ждать не пришлось. Когда мы через здания вокзала прошли на перрон, нас на путях уже ждал наш старенький пыхтящий и дёргающийся поезд. По дороге я рассказывал о проезжаемых нами сёлах, о тех работах, которые вели крестьяне, готовя поля к новому урожаю. Я с удовольствием отметил, что Софья умеет не только рассказывать, но и слушать. Вот последний перегон. Поезд разогнался, как молодая лошадка при запахе своей конюшни, и мы влетели на станиию Овидиополь. Я помог Софье сойти с давольно высоких ступенек вагона (перрона не было), и мы пошли по дороге к дому, который ещё не так давно считался и моим. Был праздник. Все были дома. В комнате было светло, тепло и раздражительно пахло бульоном и жареным мясом с какой-то приправой. Я понял, что несмотря на то, что я не предупреждал о приезде, обед в этом доме есть. Конечно, моё появление в доме с девушкой  было для них сюрпризом. Они быстро переводили взгляды с меня на Софью  и обратно. Приятная гостеприимная улыбка не сходила с их лиц. Я немного растерялся и не мог сообразить, кого сначала кому представлять и знакомить. Но это скоро прошло, и я, обращаясь к Софье, представил поочерёдно Лию, отца, сестрёнку. А это, обратился я к троим, – Софья. Вопросов не последовало.

- Вы приехали вовремя, – сказала Лия. – Мы как будто предчувствовали, что у нас будут гости, и до сих пор не сели завтракать. Мойтесь и за стол!

Мы вышли в сени, где стоял умывальник, и умылись с дороги. Хозяева накрывали на стол. Мне показалось, что больше всех суетилась сестрёнка, желая показать, что она не крайняя в этом торжественном моменте.

Чтобы не мешать, мы вышли во двор. Я рассказал Софье, как до армии жил здесь, чем занимался, какие у меня были обязанности в семье. В каждой сельской семье каждый знал свои обязанности, выполнение которых свято, а после их выполнения занимайся, чем угодно. Наконец прибежала сестрёнка и пригласила гостей к столу. Конечно, без неё ничего не могло происходить. Стол был накрыт не роскошно, но вполне добротно: колбасы, сало, шпигованное мясо, овощные салаты, квашеные овощи – всё было домашнего приготовления и заготовки. Господствующую середину стола занимал графин сухого вина и хлебница с душистым хлебом из сельской пекарни. Нас усадили рядом, и завтрак начался. Отец наполнил гранёные стаканы свежим сухим вином. Убедившись, что у всех стаканы наполнены, он медленно поставил графин на место и поднял свой стакан, чем указал, что ритуал провозглашения тоста начинается. Подымая стакан, устремив взгляд куда-то вдаль, затем он, осмотрев всех своим пронзительным взглядом, медленно начал говорить:

- У нас сегодня двойной праздник, мы празднуем годовщину Октября, как повелось по традиции, и желаем здоровя и счастья в новом году нашей стране. Второй праздник – это прибытие сына в отпуск, первый раз после долгой разлуки. Это очень хорошо, когда дети, покидая родительский дом, при первой возможности возвращаются в него хотя бы на очень короткое время. Я хочу сказать, что нам это очень приятно. Пусть это станет нашей традицией, чтобы вы приезжали к нам здоровыми и мы чтобы встречали и принимали вас здоровыми.

Я не совсем понял, кого отец имел в виду, говоря «вы», или меня и брата, который находился в настоящее время в Коврове, или меня и Софью, что, конечно, было рановато. Мы выпили, Софья пригубила стакан, что не ускользнуло от отцовского взгляда. Он по этому поводу не сказал ни слова. Говорили обо всём. Диапазон тем лежал от вкуса колбасы и сала до вопросов к Софье – где занимается, кем будет после окончания университета, сколько времени ещё осталось учиться. Завтрак оказался на славу, за первым графином вина последовал второй, за холодными закусками последовала мятая картошечка с жареной рыбкой. Тосты были краткими, но становились более направленными. Я поблагодарил отца и Лию за радушный и тёплый приём. После завтрака я предложил Софье пройтись по местам моей молодости (к тому времени мне было уже 23 года). Мы пошли к берегу Днестровского лимана. Да, сейчас на нём уже не было тех весенних ярких красок, которые у меня остались в памяти в день ухода в армию. Теперь была осень. Лиман спокойно лежал в своем ложе и на своей зеркальной поверхности отражал тяжёлые осенние облака, медленно переваливающие через него, чтобы через некоторый промежуток времени скрыться за горизонтом. На противоположном берегу угрюмо вырисовывался силуэт крепости Аккерман. Несмотря на то, что стены крепости были серыми, в солнечную погоду они казались белыми и рельефными, сейчас же они были похожи на рисунок чёрной краской на сером фоне облаков. Мы пошли к причалам, куда несколько раз в день пришвартовывались баржи с пассажирами и машинами с Белгород-Днестровского в Овидиополь и увозили с Овидиополя те же грузы. Когда в 1945 году я приехал в Овидиополь, на этом месте лежали в хаотическом состоянии сотни разбитых и сожженных машин, которые немецко-румынские оккупанты пытались переправить через Днестр. Затем эту технику вывезли на переплавку, а полусгнивший причал ещё долго использовался на переправе после войны. Сюда по отдельным досточкам перебирались на паром, а машины грузиться уже не могли. Чтобы добраться к Белгород-Днестровскому, приходилось делать своим ходом более чем 30-километровый объезд.

Это продолжалось до 1949 года, когда бывшая Бессарабия была присоедена к Украине и первый секретарь ЦК Украины Хрущёв решил побывать на новых землях Украины. Маршрут он выбрал через переправу, на катере. За причал, по которому не мог пройти глава республики, досталось всем, в основном секретарю обкома. Через пару дней после отъезда Хрущева прибыли проектировщики для привязки проекта нового порта к местности. Приказом по исполкому я был назначен инженером по осуществлению технического контроля строительства. Однако эту работу мне делать не пришлось. Я был призван на действительную службу в армию. Осмотрев причал, мы поднялись к центральной дороге.

- Вот здесь МТС, где работает мой отец, – как экскурсовод рассказывал я Софье, когда мы проходили мимо, – авот здесь – райком партии. На этом месте румыны при оккупации заложили громадную тюрьму. Мы разобрали стены, которые были подняты почти на один метр, разобрали фундаменты и построили вот это здание. Я здесь работал в качестве мастера и довёл стены до крыши, а потом меня отозвали со стройки. Мы прешли немного дальше по главной улице мимо старого здания исполкома, мимо клуба, где я бывал почти что каждый вечер и участвовал в художественной самодеятельности.

Дальше показывать было нечего, и мы вернулись домой. Я предложил Софье отдохнуть, и она с удовольствием согласилась. Взяв стул. она примостилась у этажерки с книгами и начала их просматривать. Я решил помочь Лие по хозяйству. Некоторая работа ждала меня, ранее я её исполнял. Подошла Лия и тихо шепнула мне, что девушка ей понравилась и она советовала мне, чтобы я её не отпускал.

- Спасибо за совет, – решил отшутиться я, – наши мнения по этому вопросу совпадают. Она мне тоже нравится, иначе бы её здесь не было. Что касается остального, то дело здесь посложней и зависит не только от меня. Вот так-то.

Подошла Софья. Мы переменили тему разговора. Софья, видно, догадалась, что разговор шёл о ней. Постояла немного, посмотрела, как я восстанавливаю стул, ушла опять к книгам. Я посоветовал Софье поспать, так как в 4 утра нужно будет идти на станцию. Она отказалась, сославшись на то, что ей иногда приходится ночами не спать. Приехал отец. Несмотря на то, что был нерабочий день, ему нужно было побывать в некоторых колхозах и встретиться с нужными людьми. Обед, начавшийся по прибытии отца,  затянулся до ужина. Затем сидели и беседовали. Было что рассказать, было что послушать. Опомнились тогда, когда было около полуночи. В полночь свет отключался. Наша семья улеглась в спальне, Софье постель приготовили в комнате на тахте, где когда-то спал я. Будильник заводить я не стал, чтобы не будить всех рано утром. Ночь была беспокойная. В 4 часа я зажёг маленький фонарик, проверил время, оделся и вышел в комнату, где спала гостья, зажёг керосиновую лампу. Софья спала безмятежным сном младенца в отчем доме. В комнате было тепло, и она, отбросив одеяло, раскрылась немного больше,чем было дозволено при молодом человеке. Мне жалко было её будить. Видно, что она уже давно не жила в семье, не знала тишины ночи и покоя. Я подошёл к тахте. Первым долгом я легонько и быстро накрыл её одеялом.

 - Софушка, пора уже вставать, – тихо сказал я.

Она шевельнулась, но вставать ей явно не хотелось. Мне пришлось повторить и напомнить, что пора вставать. Теперь она уже услыхала всю фразу. Открыв глаза, окинув меня близоруким взглядом, она привычным движением потянулась к стулу, где лежали очки и одежда. Надев очки, она полностью проснулась и вопросительно посмотрела на меня.

- У нас не так много времени, – сказал я и вышел на крыльцо. Закурил. Через несколько минут она вышла. Я дал ей полотенце, налил в умывальник воду. Она освежилась, встряхнулась и стала подгонять меня:

- Я готова, – сказала она, – бежим, а то опоздаем.

Мы быстро, по крутому подъёму поднялись в верхнюю часть села на станцию. Паровоз уже был прицеплен для следования на Одессу. Пар валил из него со всех сторон, издавая тихий монотонный шипящий звук, и только из-под основных цилиндров вырывались столбы пара, которые громко прерывисто шипели, напоминая слово «Тиише, ти-и-ше». Мы прошли вдоль состава. В одном вагоне сидело несколько овидиопольских колотушников (так в Одессе называли овидиопольцев, которые вместо сметаны продавали колотуху, т.е. сметану, разбавленную чёрт знает чем). Мы зашли в этот обитаемый вагон. Особо о чём-то говорить было ещё рано, нужно было многое обдумать и осознать, что с нами происходит, настоящее ли это или временное. Станционный колокол пробил три раза, раздался свисток старшего кондуктора поезда, который повторился свистком паровоза. Поезд вздрогнул, толкнулся чуть назад, затем – вперёд и, как бы выбрав направление, поехал. Я сказал Софье, что вечером буду у неё, на что она ответила, что будет дома после восемнадцати. Я спрыгнул из вагона и пошёл домой. С моей стороны выбор был сделан. Вечером должно было всё решиться, во всяком случае что-то решиться. День встретил в надуманной работе и в ожидании отъезда. Отец сказал, что завтра они втроём приедут в Одессу меня проводить. Днём я покинул Овидиополь, вечером в 18 часов я был у Софьи. Немного посидели, поболтали о прошедшем празднике, после чего мы в третий раз пошли по своему маршруту. Было довольно прохладно. Людей на улице было не много. Софья рассказывала о подготовке к дипломной работе, о теме, которую она будет разрабатывать.

Я рассказал, как тяжело мне было сдавать экзамены в строительный институт, не имея десятиклассного образованиям, и даже диплома об окончании обучения в техникуме. Экзамены в институт были в июле, а защита диплома в техникуме – в августе. Пока что для меня институт закрыт и, наверное, всё придётся начинать сначала. Однако наша прогулка подходила к концу. Завтра в это время я буду уже далеко от Одессы, а основной вопрос ещё не решен. Я решил изменить тему разговора.

 - Отпуск мой завершён. Завтра прогулки по нашему маршруту не будет. Я тебе очень благодарен за время, которое ты провела со мной. Будет что вспоминать и чем согреваться. Однако делать тебе какие-то предложения сейчас я не вправе по многим причинам. Не по нашей вине встретились мы всего четыре дня назад. Друг друга знаем очень мало. Мы сделали всё от нас зависещее, чтобы дать друг другу больше информации о нас, но необъятное не объять. Я служу в Заполярье. Кроме того, что природные условия не совсем совмещаются с жизненными, жизненные условия не совсем совмещаются с нормальной жизнью, которую каждый человек должен строить. – Я очень боялся быть не понятым при таких длинных тирадах, а это могло случиться. Решил сократиться и продолжил:

- Ещё раз хочу поблагодарить тебя за эти четыре дня, которые ты мне подарила, и добавлю, что я благодарил бы судьбу, чтобы она дала мне возможность быть с тобой всё время, и совместно с тобой строить нашу жизнь. Поэтому, если ты не против, давай будем переписываться. Это единственный выход, который у нас есть. Узнав друг друга получше, нам легче будет решать остальные вопросы. Если будут какие-то трудности, требующие безотлогательного решения, обращайся к Люсе. Ответа от тебя сейчас не требую и не жду. Поживём – увидим. А на завтра, пожалуйста, зарезервируй время с 13 до 14 часов. Будь у нас в Красном переулке. Я за тобой зайду.

Теперь паузу уже взяла Софья и, помолчав, сказала:

- Очевидно, быть посему. У меня к тебе просьба. Вот видишь – сразу же... В Ленинграде у меня живёт тётя. Очень близкий мне человек. Если не трудно, когда будешь там, зайди к ней и передай от меня привет. Что касается завтрашнего дня, то я, безусловно, выкрою время.

 

На этом мы и разошлись. Домой я не пошёл сразу. Не пошёл я и по нашему маршруту. Что мне там делать одному? Улицы Преображенская, Большая Арнаутская, Ленина, Дерибасовская – это кольцо, по которому я очень много раз ходил. Была ночь. Город лежал предо мной в разноцветных огнях окон, ещё не полностью восстановленных после войны домов. Освещение улиц было слабым, но оно уже было. Улицы расстилали предо мной свои широкие ровные тротуары, и каждая улица навевала в памяти свои воспоминания. Преображенская улица. Сюда я приехал после эвакуации. Улица Чкалова. По ней я ходил долгое время в техникум, нёсся, как метеор, и прохожие отскакивали от меня в стороны. Улица Ленина, или Решельевская – эта особая улица. Здесь жила Аллочка, первая моя любовь, вспоминать о ней мне очень приятно.

Но насколько всё это было по-детски! Финал всей этой истории довольно банален. Аллочка, не дождавшись моего объяснения, вышла замуж, надолго оставив след в моей душе. И вот я уже на Дерибасовской улице – моей самой яркой странице юности. Это улица воспета многими поэтами и деятелями искусств.


Домой пришёл поздно. Люся уже спала. Я тихо улёгся в своём уголке и моментально провалился в объятия Морфея. Последнее утро отпуска выдалось на редкость хорошим, тихим, безоблачным. С восходом солнца сразу стало теплеть. Не хотелось верить, что столь ожидаемый отпуск закончился. Люся приготовила завтрак. Я ей рассказал о моём разговоре с Софьей. В 10 часов я пошёл в комендатуру и снялся с учёта. Когда вернулся домой, овидиопольцы уже приехали и хлопотали над прощальным обедом. Я стал собирать свои чемоданы: одежда, пара бутылочек коньяка, дорожный продовольственный пакет, аккуратно собранный Лией. Во втором чемодане оставалось около тридцати банок консервов: тресковых в масле, жареной трески, тресковой печени. Я разложил их на три равные стопки: одну Люсе, вторую Лие, третью стопку передал Люсе, чтобы после моего отъезда передала Софье. Всё у меня было готово к отъезду, за исключением билета, который мне должен был достать полковник Красноусов. Когда я пришёл в общежитие за Софьей, в комнате она была одна. Девчата были на занятиях в университете.

- Ну, что, Софушка, пойдём? – спросил я, хотя можно было и не спрашивать. Она была полностью готова идти.


Всё шло по расписанию. В 13 часов мы сидели за столом и желали друг другу всё, что могут пожелать самые лучшие друзъя. Никто не чувствовал себя посторонним. На вокзал мы прибыли точно в назначенное полковником время. Он взял у меня документы на приобретение билета и передал для Володи посылку. Мы стояли, разбившись на малые группки. Отец стоял с Лией, Люся – с сестрёнкой, я – с Софьей. Всё уже было сказано-пересказано. То, что нужно было сказать – забыто. Разговор имел характер отдельных фраз и долгих, долгих пауз, в которых и уезжающие, и провожающие мучительно ищут темы для разговоров. Подошёл полковник и принёс билеты. Я познакомил его с отцом и Лией. После нескольких фраз он ушёл. Все почему-то обрадовались, узнав, что у меня нижнее место, хотя для меня было абсолютно безразлично, где спать в купейном вагоне. Началась посадка. Я поставил свои чемоданы в купе и вышел из вагона. Молчание всех немного угнетало. Я видел, как в моё купе вошли сразу три человека и сразу доложил моим провожающим, что у нас уже экипаж в полном составе. Время было садиться в вагон. Я попращался с отцом, Лией, сестрёнкой, Люсей, подошёл к Софье, которая одиноко стояла в сторонке. Как прощаться? Со всеми прощаясь, я расцеловался. Вспомнил, что вечером накануне было прохладно. Мы возвращались к общежитию, я попытался Софью приблизить к себе и легонько взял её за талию. Она моментально отстранила мою руку. Поцеловать её я не решился, не зная, как она прореагирует.

- Ну что, Софушка, будь здорова. Пиши. Желаю тебе успехов.

Я крепко пожал ей руку, повернулся и вскочил в вагон. Раздался гудок паровоза, и поезд медленно тронулся. Я подошёл к открытому окну и увидел Софью, которая бежала к вагону, расталкивая стоящих на перроне провожающих.

- Я не дала тебе адрес тёти Кати! – кричала она. Глаза её были полны отчаянья.

Мои спутники по купе увидев это, все подошли к окну.

- Говори! – крикнул я.

Поезд набирал скорость. Стрелки путей усиливали стук, и промежутки между стуком стали учащаться. Скоро должен был окончитъся перрон. Первый раз она как будто сказала всё, повторить не успела, перрон закончился аппарелью, а дальше – множество путей в разные стороны. Поезд набрал скорость. Впереди пролегла дорога в четыре тысячи километров. Я в окно уже не смотрел. Взяв ручку и блокнот, начал записывать адрес. Васильевский остров...дом...больше я не услыхал ничего. Мои спутники стали мне помогать. Скоро были востановлены в памяти и номер линии, и номер дома. Это немало. Я не знал номера квартиры и не знал фамилию тёти Кати. Кто-то высказал предположение, что это может быть индивидуальный особняк, где номера квартиры нет. Я эту версию отверг сразу. Будь у неё тётя с особняком, она,  очевидно, не была бы в такой нужде. Этим наши исследования были закончены из-за отсутствия дополнительных данных. Офицеры, мои попутчики, меня успокаивали и были уверены, что тётя будет найдена.

- Дай Бог, – сказал я, – вы даже не можете представить, как это для меня важно. Но я надеюсь, что всё будет в порядке.

Я достал из чемодана бутылку коньяка, два яблока, которые разрезал пополам, пошёл к проводнику и взял четыре стакана. Разлив коньяк в стаканы, я предложил попутчикам выпить за мою удачу. Они переглянулись между собой, но стаканы не взяли.

- Прошу прощения, – сказал я, – что-то не так?

- Не беспокойся, младшой, – сказал капитан (остальные офицеры были старшими лейтенантами), – понимаешь, мы спортсмены команды мастеров. Сейчас едем в Ленинград на соревнования. Однако, – он обратился к офицерам, – соревнование будет через неделю. Думаю, что греха особого не будет, если мы пожелаем младшому удачи, видать, он в ней нуждается. Удачи тебе, лейтенант!

Мы выпили. Поезд уже давно миновал Заставу. Вокруг нас рассылались просторные поля Украины. Чёрные поля вспаханной зяби лежали в полудрёме. Вспаханная и заглаженная, она ждала снега, под которым можно будет уснуть до весеннего тепла. Поля, засеянные озимыми, расстелили зелёный бархатный ковёр, чтобы с первыми тёплыми лучами солнца раньше всех выбросить стебельки злаков и укрепить их накопленной за зиму влагой. Вечерело. Ярко-красный закат предвещал ветренную погоду, но это уже нас не волновало. Мы наблюдали прелестные краски природы – и только.


Постучали в дверь купе. Молодой лейтенант искал недастающего партнёра, чтобы «забить козла». Компания подобралась весёлая, играли с азартом. Все были курящие. Было так накурено,что хоть топор вешай. Открыли дверь в коридор. Там дым улетучивался быстрее. Вернулся к себе поздно. Спутники уже спали – у них режим. Мысли мои не давали мне заснуть, они сменялись, как маятник часов. Всё, что произошло за последние четыре дня в Одессе, ещё переосмысливалось. На смену этим мыслям приходили новые более тревожные. Ленинграда я не знаю. Если даже каким-то чудом я найду тётю, как и кем мне представиться? Ведь фактически ничего и нет. А всё-таки подготовиться надо. Как бы подтверждая пословицу «Как верёвочка ни вьётся, кончик в ней всегда найдётся», железная дорога это наглядно показывает. Марш в вагонных репродукторах – и мы на перроне вокзала. Распрощавшись с попутчиками, которые мне всё разъяснили, я взял такси и переехал на Финляндский вокзал. Оставив вещи в камере хранения, закомпостировав билет, я отправился на Васильевский остров. До отхода поезда на Мурманск у меня было два с лишним часа. Это меня устраивало. Я взял такси, назвал адрес.Когда мы поехали, я попросил шофёра проехать по Невскому проспекту. Шофёр с удовольствием выполнил мою просьбу, а узнав, что пассажир впервые в Ленинграде, стал моим гидом. Подъехав к названному дому, я расплатился с таксистом и зашёл в подъезд. Увидев в подъезде аккуратные доски с указанием фамилий жильцов, я впал в уныние. Доски висели на двух противоположных стенах подъезда, и фамилий было не меньше двухсот. Фамилию Софьи я знал, у меня был её адрес, но это совсем не обязательно, чтобы у тёти совпадала фамилия. Стою и читаю фамилии, как роман. Мой интерес заострился на пяти однофамильцах Софьи. В одной квартире указано 2 человека, остальные были поодиночке разбросаны по всему громадному дому. Я вынул блокнот и начал записывать квартиры, чтобы в отведенное мне время попытаться найти тётю. Вдруг из-за спины услышал голос:

- Товарищ офицер, Вы кого-то ищете?

Я оглянулся. Предо мной стояла маленькая старушка. Она дружелюбно смотрела на меня. Я растерялся. Она повторила вопрос:

- Я спрашиваю, Вы кого-то ищете? – В нескольких словах, объяснив женщине, почему я здесь, не упустил случая напомнить о дефиците времени.

- Идёмте со мной, – без лишних слов сказала моя спасительница.

Мы поднялись по мраморной широкой лестнице на второй этаж, и моя спутница, найдя нужную кнопку на дверях, позвонила. Никто не отвечал. Немного подождав, она позвонила вторично.

- Никого нет, – сочуственно сказала она, но не уходила. Старушка нажала другую кнопку звонка. Дверь отворила женщина средних лет. Не дав мне сказать ни слова, старушка слово в слово передала услышанную от меня историю моего пребывания здесь.

- А вашу знакомую студентку случайно не Софьей зовут? – спросила хозяйка, открывшая дверь.

- Именно так, – облегчённо вздохнул я, поняв, что я у цели.

- Ой! Так Вы от Софочки привезли нам привет, что же Вы стоите, проходите!

На громкое восклицание женщины из комнат начали выходить соседи. Все были рады, как будто к ним приехали долгожданные дорогие гости.

- Заходите, пожалуйста, сюда, – пригласили они меня на кухню, – может, пока чаёк попьете? Екатерина Михайловна с минуты на минуту придёт! – Товарищ офицер приехал из Одессы, от Софочки, – сказала женщина своим соседям и предложила мне стул, который поставила в сторонке, чтобы никому не мешать.

- Как вы живёте в Одессе? Как Софочка?

 - Одесса стоит на месте, восстанавливается, построен новый вокзал. Софья занимается и довольно успешно. Она молодец, не теряет бодрость духа, – ответил я и в свою очередь задал вопрос:

- Скажите, пожалуйста, за какое время можно отсюда доехать до Финляндского вокзала на такси?

- На такси не нужно. Отсюда каждые пять минут к вокзалу идёт автобус. Весь маршрут он проходит за 23 минуты. Зарезервируйте 35 минут, и вам будет достаточно времени, чтобы взять багаж и произвести посадку.

Я посмотрел на часы. На визит у меня оставалось 25 минут. Все затихли и слушали, когда щёлкнет замок в двери. Время мучительно тянулось. Стрелки часов с неимоверной скоростью стремились вперёд. Щёлкнул замок. На кухню вошла маленькая пожилая женщина. Она близоруко щурила глаза, рассматривая незнакомца.

- Екатерина Михайловна, – сказал я, стараясь придать голосу спокойный тон,  – я привёз вам привет из Одессы, от Софьи.

Она мгновенно остановилась, осмысливая услышанное, затем встрепенулась.

- Ой, что же я стою, зайдёмте в комнату! Я сейчас чаёк поставлю, посидим, поговорим. Как там поживает Софочка? Наверное, тяжело? – Она быстро пошла впереди меня, открыла дверь в свою комнату. Я зашёл. Комната была не малой, но свободного места почти что не было. Старинная громоздкая мебель занимала большую часть площади. Посреди комнаты стоял громадный стол с точёными толстыми ножками. Покрыт он был толстой плюшевой скатертью тёмно-малинового цвета с висящими кистями по углам, такая же массивная кровать, шкаф, стулья. В углу стояла вторая кровать, металлическая, не вписывающаяся в стиль остальной мебели. Тётя Катя начала хлопотать у стола и готовиться к чаепитию.

- Прошу прощения, но на этот раз нам чаёк попить не удастся. Думаю, что случай нам ещё предоставится. У меня на визит осталось пятнадцать минут. Сюда зашёл, проезжая через Ленинград в часть. Служу севернее в Мурманске. С Софушкой познакомился недавно. У неё всё в порядке и, думаю, будет всё в порядке. Как Вы здесь живёте? Знаю,что работаете. Софушка просила узнать, нет ли каких-то проблем. – Я специально это сказал, чтобы дать понять, что я здесь не случайно.

- У меня всё в порядке. Слава Богу, что жить становится легче.

Ещё немного посидели, после чего я поднялся, давая понять,что визит окончен. Екатерина Михайловна тоже поднялась:

 - Я вас провожу к автобусу, чтобы не терять времени.

Действительно, только мы подошли к остановке, как по заказу подали автобус. Мы тепло распрощались, и я уехал на вокзал. Тётя Катя одиноко стояла на остановке и глядела вслед уходящему автобусу.

Да, Питер жил по минутному графику. Вокзал, камера хранения, посадка в вагон, гудок электровоза – всё было выполнено по намеченному плану. В купе ехала одна семья, муж с женой. Одно место оставалось свободным. Бросил чемодан на полку, куда пошла и посылка. Сбросив шинель, вышел в коридор покурить. Из города мы выехали. Поезд набирал скорость и мчал нас, как будто это была не обыкновенная поездка, а какая-то срочная, особая. Думать ни о чём не хотелось. То, что было, уже ушло, а то что будет, не стоило того, чтобы о нём думать.


Работа взводного меня абсолютно не удовлетворяла ни по каким параметрам. Я уже давно решил добиваться перевода на техническую работу всеми доступными методами. Вспомнил, что с утра ничего не ел. Пошёл в ресторан. Денег осталось мало. Поел скромно. В отпуск ехать было куда веселее, чем обратно. Сменяющиеся пейзажи в окне уже надоели и начали нервировать. Темнеть стало рано. За окном шёл дождь. Как мне повезло, что в Ленинграде была хорошая погода! Зашёл в купе. Поговорил с попутчиками. Они впервые ехали в Заполярье. Старший лейтенант получил назначение в город Полярный. Я посоветовал им из Мурманска к месту назначения добираться рейсовым параходом «Тулома». В разговоре выяснилось, что они ехали из Севастополя, где старлей служил на подлодке. Теперь перевод получил в город Полярный.

- Нам кажется, что такая смена климата очень влияет на организм человека, – сказала женщина, – мы уже сейчас чувствуем в себе какой-то дискомфорт.

- Простите, но мне кажется, что это у вас какие-то предубеждения, – начал я их успокаивать. – Я одессит, три года служу на Северном флоте. Кажется, жив, здоров. В Полярном мне не пришлось побывать, но знаю, что с Мурманском у них связь по заливу на рейсовом параходе «Тулома», а ещё идут катера, тогда время перехода в два раза короче. Посмотрев в окошко вагона, я как заправский полярник сказал:

- Утром мы встретим зиму, а когда стемнеет, по вашим меркам это будет ещё день, я познакомлю вас с северным сиянием.

Супруги вынули из баула бутылку коньяка, яблоки и три стопки. Мы сидели в тёплом вагоне, пили коньяк, ели яблоки, а поезд неутомимо мчал нас на Север. Все были при деле, и слава Богу. Я забрался на полку. После умеренной дозы коньяка и успокаивающей душу беседы спалось довольно неплохо. Проснулся где-то к восьми часам утра. Мои попутчики стояли в коридоре и с круглыми от удивления глазами смотрели в окно вагона. Было совершенно темно. Земля за окном была совершенно сухая. Это было видно при проезде через малые станции и разъезды. В ложбинах виднелись белые острова снежного покрова. Увидев, что я уже поднялся,  спутница обратилась ко мне и сказала:

- Вы были правы. Мы проснулись, а здесь уже снег лежит.

- А вы думали, что в Полярном Вы в босоножках бегать будете? – пошутил я.

- Наверное, кроме меня, только одному Богу известно, как я не люблю зиму, снег, мороз. Я могу переносить холод, но я очень не люблю это делать. Даже сейчас у меня начали кошки на душе скрести.

Ha завтрак в ресторан не пошёл. Денег осталось только пообедать и на такси, чтобы из Мурманска доехать до Ваенги. Употребление папирос также пришлось сократить. Когда соседи ушли на завтрак, я вынул продпакет: сало, яйца, мясо, хлеб – всё было в пакете. К их приходу я успел позавтракать и убрать стол. Они пришли румяные с восторженными лицами.

- Вы себе представить не можете, – взахлёб перебивая друг друга говорили они, – мы вышли на остановке на перрон, жуткий мороз. Снег сыплет, как из ведра, но не такой как у нас иногда, а какой-то мелкий, резкий. И интересно, что он не идёт сверху, а откуда-то сбоку. Ой, а все люди идут под каким-то углом к земле. Ни одного не видели, чтобы ровно ходил.

Я посмотрел в окно. Особого снегопада видно не было. Людей на перроне тоже я не обнаружил. Все уже разбежались по домам.

- А что делать, если рейсового парохода не будет? – спросила попутчица.

- Будем надеяться, что пароход будет. Хотя отмена рейса бывает по погодным условиям. Но если это произойдёт, теряться не нужно. В порту есть военный комендант. Обратитесь к нему. Он может вас переправить в Полярное попутным катером, который имеет лучшие мореходные качества, если такой будет. Если такого не окажется, то на проспекте Сталина, 25 есть офицерская гостиница. Вы всегда сумеете там переждать непогоду.

- Вы действительно, как заправский полярник! Вы здесь всё знаете и на всё у вас есть ответ, – сказал старлей не то с завистью, не то с укоризной.

- Я ж одессит, товарищ старший лейтенант, – отшутился я.

- Тогда, одессит, давайте на посошок. Верочка, достанька из своего запаса, – обратился он к жене.

На столе появилась бутылка «Столичной» из запасника. Я тонко нарезал сало, копчёное мясо. Посидели, поговорили. Опять они рассказывали о Крыме, я – о Заполярье. Так скоротали день. Вечером немного погоняли «Козла». Второе утро нас встретило настоящей зимой. Мы подъезжали к Мурманску. По громадной деревянной лестнице подымались вместе. Я ещё раз объяснил им,  куда нужно идти при различных обстоятельствах, попрощался и пошёл на стоянку такси. Пассажиров на Ваенгу было мало, машин достаточно. Я сел на первую в очереди «Победу», где уже сидел один пассажир. Подошли ещё двое желающих ехать. Машина лихо побежала на «Тёщин язык», как называли серпантин, который как змея извивался при подъёме на сопку. Через 45 минут наша «Победа» лихо развернулась на площади в Нижней Ваенге.


В общежитие я пришёл, когда там никого не было, все были на объектах и службах. Поставив чемоданы и посылку на место, я привёл себя в порядок и пошёл в часть. Начало светать. Потухло освещение на столбах. Снег весело поскрипывал под сапогами. Ощущение было таким, как будто не уезжал на месяц. Прошёл мимо построенного мной общежития. В нём уже жили люди. Все окна светились.Оно было полностью заселено. Полковник Прохоров своё слово не сдержал, комнату мне не выделил. «Полковник, ты лживый бесчестный старик!» – мысленно перефразировал я Пушкина. Спускаться в Варламову Губу, где находилась часть, было тяжеловато – сапоги по гололёду убегали вперёд. Лавируя руками и туловищем, удерживался от падения. Как и прежде дневальный отдал мне честь. Я осведомился, в канцелярии ли ротный. Получив утвердительный ответ, всё-таки раньше зашёл в казарму взвода. Там никого не было, чисто, койки заправлены. Теперь нужно доложить ротному о прибытии и взять разрешение приступить к работе. Майор Мохинов принял рапорт, предложил сесть. Спросил для вежливости, как я провёл отпуск, и услыхав, что всё в порядке, приступил вводить меня в курс дела. Изменение в количественном составе взвода, перестановка звеньев на местах работы – всё было у Мохинова записано на отдельном листочке, который он подготовил для меня. До обеда мы занимались бумагами, а затем пошли в кают-компанию, где я встретился со всей нашей офицерской братией. Володе я передал от брата и его семьи привет. Сказал, что посылку передам в общежитии. После обеда моя дорога на объекты лежала через сопки.


Спускаясь с сопки на берег, услышал свистки и звон ударов о рельсу. Это означало, что дальше идти нельзя, идут взрывные работы. Я осмотрелся, нашёл большой валун и присел. Иди знай, где рвут и куда улетят камни! Через минут пять началась канонада. Взрывы в основном были рассчитаны так, чтобы основная масса камня укладывалась на берегу в отсыпку под железную дорогу, но камни летели и в залив, и в сопки. Камни от взрывов доставали и до кораблей, стоящих у причалов. После отбоя тех же свистков и звона я продолжил путъ. В походной кузнице на берегу проведал кузнеца, заправлявшего бурильный инструмент, бригаду плотников на строющемся шестом причале. Бригаду бурильщиков, работающую на изыскательных работах, наведать было нелегко. Лодка, на которой можно было бы добраться к плавающей бурильной установке, была пришвартована к понтону. Увидев меня на берегу, бригадир доставил меня на понтон. Я отметил нарушение техники безопасности и приказал завезти на буровую песок и посыпать палубу, установить лежащие на палубе леера. На плоту остался до выполнения указанных мной работ, после чего отправился на берег к прорабу Немме. В конторе присутствующие встретили меня восторженно. Вопросы сыпались как из рога изобилия: как дома, как работает железная дорога, как здоровье?

Среди знакомых служащих, военных и гражданских в конторе за моё отсутствие появились две молодые женщины, или девушки, не понял сначала. Они тоже мне задавали вопросы и, видимо, за время моего отсутствия уже успели освоиться и чувствовали себя равными среди всех. Это были нормировщицы отдельных стройрот, работавших на строительстве причала. Когда окончилось время вопросов и ответов, я предупредил Модриса о том, что если не будут соблюдаться меры по технике безопасности, я людей на буровую не дам. В часть возвращался берегом, был отлив. Это дало возможность пройти по отсыпке железной дороги к части. Приняв рапорты командиров отделений о прошедшем дне, после ужина отдал рапорт командиру роты и был практически свободен. В роте оставался до отбоя один офицер. Все остальные ушли в общежитие, где после 21 часа было наше личное время. Здесь мы могли немного расслабиться. В общежитии всё было как всегда до отпуска. На столе появилась пара бутылок водки, хлеб, консервы. Я отложил консервы в сторону, зная, что они всем чертовски надоели. Володе Красноусову отдал посылку, а на стол положил сало домашнее, мясо, свежего лука, чесночка, а также бутылку коньяка и два больших яблока, которые нарезал на количество присутствующих плюс три кусочка. Это для тех офицеров, которые должны прийти после отбоя. Так меня поздравили с возвращением из отпуска, который окончился сегодня. Завтра, послезавтра и на последующие дни вечера будут проходить в таких же пьянках, изменяться будут только поводы, а в выходные и праздничные дни они будут начинаться несколько раньше.

О Софье я рассказал только самым близким друзьям того времени, ими были офицеры Зарин, Красноусов, Петриченко, Калягин. Знал о ней и Мохинов, с которым у меня сложились давольно хорошие отношения.

Когда пришло первое ответное письмо от Софьи, а оно было добрым, оптимистичным и приятным сюрпризом для меня, я ей написал сразу ответ и начал собирать посылку. Друзья сразу же сбросили мне свои доппайки, и посылка была собрана вмиг.


Утром я вышел на объект. Был полный прилив, при котором можно было идти к причалу только через сопки. Погода была морозная, и я решил обуться в валенки. К тропинке, ведущей на сопку, пошёл нормально. Вершина была на высоте больше пятьдесяти метров от воды. На высоте двадцати метров я потерял ход. Валенки скользили по натоптанной тропинке и тянули меня вниз. Кустик, за который держался, в любой момент мог обломиться, и я в этом случае сорвался бы на острые камни внизу. Наверху начали работать компрессор и перфораторы бурильщиков, кричать и просить помощи было бесполезно, в этом шуме никто не услышит.

На железнодорожной ветке работой теперь руководил командир отделения. Справлялся он с работой хорошо. Самое главное, здесь соблюдалась техника безопасности. Салган нам оставил хорошую оснастку и отличную технологию разработки гранита, которую он внедрил и которой мы успешно пользовались. В данный момент она бы и мне помогла, если бы я мог подать сигнал наверх. Спускаться вниз было опаснее, чем подыматься. Я лежал на обледенелых камнях и руками держался за этот маленький мёрзлый кустик, который мог обломиться в любую минуту. Ногой упирался на примёрзший к скале камень. Минуты, которые я пролежал, казались мне часами. Помощь могла быть только случайной. Здесь мог оказаться только человек из батальона. Никому и в голову бы не пришло здесь идти зимой. К моему счастью, шёл солдат в батальон. Он был обут в сапоги. Выбивая подковками сапог углубления, он начал спуск. Я его окликнул. Он позвал отделенного. Тот связал страховочные канаты, и они вытащили меня наверх.

Напряжение на объекте строительства причала возрастало с каждым днём. Пришлось остановить работы по отсыпке железнодорожной насыпи. Работа вошла в круглосуточный ритм. Собственно, стояла полярная ночь, а при ней было безразлично, когда работать, только немного сложновато было кормить солдат. В моём взводе был солдат Рабинович. Маленький, щупленький еврейский мальчик, совершенно физически не развитый. Ещё при знакомстве я обратил внимание, что он окончил даже не техникум, а какое-то мелиоративное училище. Когда на участок, где руководил Нэммэ,  потребовался геодезист после увольнения Культева, я вызвал Рабиновича и спросил, учили ли его в училище геодезии. Получив положительный ответ, я договорился с Модрисом, что он оплачивает мальчику 120% выработки и тот будет работать геодезистом. Сейчас ему выдали право на увольнение из части в любое время дня и ночи. С работой он справлялся отлично. В настоящий момент он работал по десять часов в день и был доволен.


Причальная часть была практически готова. В основном работали на пирсовой части, где устанавливались последние ряжи по сваям. Вспомнили о недоделанном ряже на стапеле в нашем расположении. Подвезли заготовки брёвен, мои плотники окончили работы на нём. В один из приливов подошёл буксир и стащил ряж со стапеля. В центре пирса стоял буксир-пароход и давал пар в бетон быков, куда закреплялись кнехты. Подходили автосамосвалы с утеплёнными кузовами, наполненными бетоном. Определялась температура бетона, и только после этого бетон высыпали в опалубку с арматурой. Моё отделение, снятое с отсыпки, пришло на усиление чужой роты, стоящей на очистке пирса от непомерно быстро нарастающего льда. Вместо перфораторов у них были отбойные молотки. Чтобы не зависеть от отлива и прилива, в особенности ночью, я обязал одно отделение перед выходом на работу очищать от наледи, посыпать околом с песком, а в некоторых местах выбивать ступени на пути подъёма на сопку, где со мной чуть не произошёл несчастный случай.

Оставались последние дни предварительной подготовки объекта к сдаче. Накануне я получил задание очистить от снега и наледи причальную часть объекта. Выход на работу в четыре часа утра, в семь часов утра привести взвод на завтрак и ждать следующих приказаний. Я приказ выполнил. В четыре часа вышел со взводом. Был прилив, поэтому пришлось идти через сопки. Мы прошли немного больше половины пути и услышали в темноте: «Стоять! Старшего группы ко мне!» Я пошёл в направлении услышанного голоса и увидел солдата с карабином новой системы, с оголённым штыком.

- Я командир взвода строительного батальона, веду солдат на причал для производства строительных работ, – сказал я солдату.

- В Нижнюю Ваенгу прохода нет, – ответил мне солдат.

- По какой дороге можно пройти на причал? Нам приказано приступить к работе на причале, – настаивал я.

- Вы не приступите к работе на причале, потому что самого причала нет, – невозмутимо ответил мне солдат и добавил: – сейчас там работают следователи прокуратуры.

Мы вернулись в часть. Я пошёл в штаб. Когда я открыл дверь, то сразу понял, что случилось что-то неординарное. Я начал рапортовать комбату, но он остановил меня и велел дать отбой солдатам, самому быть в казарме, не отлучаться.

- Да, - крикнул он мне вдогонку, – солдат Рабинович из Вашего взвода? Немедленно разбудите его и пришлите в штаб!


Отослав геодезиста в штаб, я улёгся на его место на нарах. До утра нас никто не беспокоил. Утром оцепление 6-го причала было придвинуто к самому причалу, так что в нижнюю часть посёлка можно было пройти. Бригады, которые работали по устройству отсыпки под железную дорогу, бурильщики, плинтовальщики вышли на рабочие места, остальные остались при батальоне на хозяйственных работах. После обеда оцепление причала было снято полностью, и сразу последовал приказ выводить личный состав на работы к 6-ому причалу. Когда мы подошли к причалу, мы увидели ужасающую картину. Наше детище, куда было затрачено столько сил, здоровья, теперь представляло причудливую груду из дерева, металла, бетона. Рельсы железной дороги были скручены петлями, переломанные сваи в хаотическом порядке создали пирамиду, на склонах которой висели многотонные бетонные постаменты с бетонированными в них кнехтами. На воде стояло несколько буксиров, своими прожекторами они освещали место аварии. Постоянное освещение полностью вышло из строя. Много миллионов рублей за несколько минут были буквально выброшены в воздух. Нам предстояло приступить к разборке разрушенного пирса, что не легче, чем строить новый. Громадный вздыбленный монстр беспомощно повис в воздухе и с каждым часом всё больше и больше обрастал ледяным саваном. Наши технические руководители стояли на почтительном расстоянии от руин и спорили, с чего начинать разборку. Здесь были умудрённые опытом старые строители от майоров до полковников, и ничего не смыслящие в строительстве генералы и адмиралы из штаба флота. Были адмиралы из министерства обороны. Мы, младшие офицеры, стояли с личным составом в стороне от них и точно знали:  что бы они не решили, разбирать эти завалы придётся нам, тогда когда их здесь не будети дай Бог, чтобы эта разборка не привела к человеческим жертвам. Из тумана по заливу к причалу выплывал буксир с плавучим краном. К этому времени два самосвала доставили на объект машину сухого песка и всевозможные стропа, такелажное и специальное оборудование. С краном на буксире прибыла вольнонаёмная бригада, специально эпикированная для ведения аварийных работ. Пока велась разгрузка, сборка такелажа, установка крана, рабочий день был завершён.

Беседуя с геодезистом, который всё время был с комиссией, я узнал, что до войны одна из ленинградских проектно-изыскателъных организаций на этом берегу вела изыскательные работы для проектирования причала. При проверке грунтов основания геологическая группа приняла толщину наносного песка за материковый песок, а проектировщики запроектировали свайное поле на этом песке. Неизвестно, какие катаклизмы нанесли сюда эти пески. Осталось также загадкой, почему эти пески та же вода унесла после забивки свай. Однако факт налицо: были проделаны геодезические замеры дна, где были обнаружены факты понижения дна, пески ушли. Сваи, которые трением держались за песок, после его ухода были вытеснены водой. Всё это разрушение происходило в течение 10-15 минут. Небольшие корабли и катера, где служба была на должном уровне, успели отшвартоваться. Один катер, на котором был на дежурстве один моряк и, наверное, не совсем трезвый, был поднят из воды швартовыми канатами. Когда катер стал вертикально к воде, матрос проснулся и выпрыгнул в воду. В момент вылавливания матроса из воды на борт одного из отошедших от причала суден швартовы лопнули, и злополучный катер кормой грохнулся в воду и здесь же затонул.


Со следующего дня начались плановые работы по завершению строительства на причальной части и на разборке пирсовой части причала. На расчистке пирсовой части с плавучим стотонным краном работали вольнонаёмные квалифицированные бригады. Наша работа заключалась в складировании разобранного материала и транспортировке его из зоны причала. И всё-таки без жертвы здесь не обошлось. Когда вытаскивали из грунта сломанную сваю, оторвалась ли свая или соскользнул строп, но находившийся под большим напряжением крюк, как снаряд, взлетел вверх и стропом зацепил такелажника. Смерть наступила мгновенно.

По окончании разборки пирса той части, которая могла помешать швартовке кораблей к причалу, наша жизнь и работа вошли в своё русло. Объекты строительства были мелкими и разбросанными. В основном они были на берегу у 4-го причала. Два отделения моего взвода работали на строительстве выпрямительной подстанции у самого берега. Местность была открыта всем ветрам с трёх сторон. Завозимый материал был или замёрзший, или за несколько минут замерзал после разгрузки. Размороженные доски, которые разгружались с лихтеров в воду в затонах, после вытаскивания их из воды смерзались и теряли гвоздимостъ, бетон, укладываемый в опалубку, сразу подключали к электропрогреву. Работать становилось опасно. На ночь оставляли двух человек дежурных для контролирования электропрогрева. Прогревали бетон слабыми для этой цели сварочными трансформаторами, которые часто перегорали, не выдерживая нагрузки. Если ночью перегорал трансформатор, нужно было жечь костер на свежеуложенном бетоне, чтобы спасти его.


Однажды на берегу мы разожгли костры, чтобы оттаять щебень и песок. Был сильный мороз. Залив и берег были окутаны густой пеленой тумана. Вдруг из тумана вынырнул торпедный катер. Нам казалось, что ещё одно мгновенье – и он врежется в прибрежные скалы. Но взревел мотор, и включённый задний ход остановил катер. На палубе было три человека. Трудно было определить, были ли это люди, или какие-то экзотические чудовища. Они едва шевелились. Скованные ледяным панцырем, в своих движениях они были похожи на водолазов. Один из них бросил нам конец,  мы вытащили на берег швартовый фал и закрепили его за береговой валун. Бросив катальные ходы на борт катера, мы устроили сходни и помогли ребятам сойти на берег к костру. Они так замёрзли, что не могли сначала разговаривать. Мы молотками-кирочками, инструментом каменщиков, сбили лёд с одежды моряков. Моряки попросили нас срубить лёд с мачты и антенн надстройки катера, т.к. дальше продвигаться они не могли, опасаясь, что катер перевернётся. Путь им предстоял ещё очень длинный. Ребята оттаяли у костра. С них валил пар, как в хорошей парной. Они посочувствовали нам, что мы весь рабочий день находимся на морозе. Мы сочли, что это сочувствие не что иное, как удачная шутка, но моряки настаивали на своём:

- Мы в таком положении, в каком оказались сегодня, оказываемся весьма редко. Как правило, нас в такие погоды не выпускают.

И это было правдой. Всю холодную зиму, слякотые весну и осень, знойное лето строители стойко переносят лютые морозы, проливные дожди, жгучее солнце. Моряки поблагодарили нас за помощь, катер был очищен от льда, экипаж согрелся. Взревел мотор катера и, оставляя за собой белый шлейф, он скрылся в туманном мареве.

Вечером, приняв рапорта командиров отделений, доложив ротному о результатах дня, офицеры группировалисъ и составляли план проведения очередного вечера. Очередной вечер не был исключением. Заминка была в том, что ни у кого не было спиртного в запасе. Это обстоятельство испортило настроение. То, что можно было выпить, уже выпили, то, чем можно было закусить, уже съели. Я вспомнил, что привёз посылку Володе Красноусову, а там обязательно должно было быть спиртное. Все решили, что с Володей должен был говорить я. План был утверждён. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог распологает.

Меня нашёл дежурный по части и велел явиться к майору Сабурову. Все замерли. Немая сцена была сыграна почище, чем сцена из «Ревизора» в лучших московских театрах. Я направился в штаб. Комбат стоял у входа в штаб и, как видно, ждал меня. Увидев меня, он пошёл навстречу. Я доложил ему, что явился по его приказанию. Приняв рапорт, комбат обратился ко мне:

- Слушай внимательно, лейтенант. Завтра в 14-00 ты должен быть в Мурманске на вокзале у главного входа. Приедет туда заместитель командующего флота по строительству и расквартированию полковник Амфимов. Знаешь его? – спросил он, посмотрев на меня и ожидая ответа.

- Так точно, – не задумываясь, ответил я. За годы службы я его видел не более двух раз. Он приезжал к нам в Росту в первые дни моего призыва, и сравнительно недавно я видел его на строящемся причале.

- Доложишь ему, что прибыл по его приказанию, – продолжил комбат. – Выедешь с ним в леспромхоз около станции Ёна и останешься там на месяц. Нужно отсортировать из заготовленного леса лес, пригодный для свай. Подробный инструктаж получишь на месте. Документацию получишь утром в штабе. Вопросов нет? Выполняй!

- Есть выполнять, – отдав честь, я ушёл к офицерам роты, ждавшим меня. Далее всё пошло по намеченному нами плану. Володя добровольно-принудительно отдал нам бутылку спирта и половину правианта для закуски. Часть закуски ещё была у меня с отпуска. Вечер скоротали. На утро надраенный и блестящий, как двадцать копеек текущего года, я явился в штаб. Командировочное предписание, продовольственный аттестат были уже заготовлены. Попрощавшись с товарищами, зашёл к старшине роты и попросил его, чтобы письма адресованные мне, он оставлял у себя. Сообщать домой свой новый адрес я считал нецелесообразным.

Дальше всё шло как и полагалось. Встретил полковника со свитой, в 14:15 отход поезда. До станиии Пин-озеро езда длится больше пяти часов. Время есть. Вагон-ресторан ждал уже гостей. Пришёл туда одним из первых. Вкусный обед, коньячок аккуратно стояли на столе, когда открылась дверь и в вагон вошёл Амфимов со своей свитой. Он мельком взглянул на меня скользящим взглядом, слушая болтовню своих подчинённых, затем все дружно засмеялись. Как видно, кто-то закончил рассказывать анекдот. Я сидел так, что мог видеть нашу группу флотских офицеров технической службы. За столом сидели от полковника до капитана. Они ели, пили коньяк и вели беседу, рассказывая и слушая друг друга. Я им завидовал белой завистью. В голове мысленно прокручивался вариант: а что бы сделал со мной майор Иванов, увидев меня за таким столом с коньяком?

Вернувшись в своё купе, я посидел немного глядя в окно, но вкусный сытный обед, сборная соляночка, жаркое в горшочке, коньячок сделали своё дело, захотелось спать. А почему бы и нет? Я предупредил проводника, чтобы он разбудил меня. Мне нужно выходить на станции Пин-озеро. Забравшись на полку, я сразу заснул, навёрстывая не полностью использованную предыдущую ночь. Механизм, настроенный на побудку, сработал около пяти часов. Я вышёл из купе в коридор, закурил.  Увидев проводника, я для профилактики спросил его, когда мы будем в Пин-озере. Проводник удивлённо посмотрел на меня и ответил, что Станцию Пин-озеро давно проехали. Меня словно обухом стукнули по голове.

- Как проехали?! – возмущённо спросил я, – ведь я просил Вас разбудить меня. Что прикажете сейчас мне делать?

- Не знаю, – безразлично ответил проводник, – меня вызвал начальник поезда, поэтому я Вас не разбудил. Но на следующей станции будет разъезд, где останавливается ленинградский поезд, сумеете пересесть.

 Проводник ушёл. Показались добавочные параллельные пути. Поезд снизил скорость и остановился. Я вышёл из вагона. Перрона здесь не было. Со стороны Ленинграда подходил пассажирский поезд. На этом разъезде никто не выходил, лишь навстречу шёл один железнодорожник.

- Скажите, пожалуйста, сколько остановок назад до Пин-озера? – скороговоркой спросил я.

- Не назад, а вперёд ещё 2 остановки, – так же скороговоркой ответил железнодорожник.

В это время поезд, в котором я ехал, дал гудок отправления. Я стоял в нерешительности. Поезд медленно тронулся.

- Чего стоишь, лейтенант, садись! – крикнул мне железнодорожник, который случайно оглянулся и увидел меня. В этот момент мой вагон уже довольно на большой скорости проехал мимо меня. Я побежал за ним, но вскочил уже на ступеньку соседнего вагона. Пройдя в свой вагон, я направился к проводнику.

- Как это понимать? – спросил я, – до Пин-озера ещё две остановки езды, а Вы меня высадили на разъезде.

- Правильно, – опять согласился со мной проводник, – но Вы спрашивали Пул-озеро, я Вам ответил.


Больше вопросов я не задавал. Было ясно, с кем имел дело. Одна только мысль не покидала меня: что бы было, если бы я сел во встречный поезд!? Но Бог милостив, всё обошлось. К станции Пин-озеро приехали нормально. Пока мы шли к вокзалу, маленькому полутёмному зданию, я узнал, что здесь будет пересадка на спецпоезд, который доставит нас в Ёну. Подошли к каким-то дверям. Полковник со своими офицерами вошли в эту дверь, и дверь передо мной закрылась. Табличка на дверях предупреждала, что вход запрещён. Я зашёл в дверь рядом. Это был маленький, но тёплый зал ожидания, где не было ни одного человека. Приятно было сидеть у хорошо натопленной печи, но беспокойство не покидало меня: никто на меня не обращал внимания, и я никому не был нужен. Я так работать не привык.

Через некоторое время вышёл покурить. Из здания уходили четыре человека. Мне показалось, что это наши офицеры. Я пошёл следом за ними. Группа вышла на дорогу, где её ожидала машина. Люди уехали, я возвратился в зал ожидания. В час ночи, открыв дверь, меня окликнул капитан. Мы вышли из зала ожидания и примкнули к довольно большой группе народа, гражданских и военных. Подойдя к стоящим в тупике двум пассажирским вагонам, капитан, лейтенант и я зашли в вагон и заняли одно купе, полковник и подполковник – другое. Мои попутчики сказали, что до Ёны ехать в сторону Финляндии 6-7 часов. Здесь однопутка, и часто приходиться ждать встречных поездов. В вагоне было темно, но тепло. За окном появился маневровый паровоз. Свистели составители, свистел паровоз. Иногда слышны были перебранки. Вдруг страшный удар потряс вагон, и мы чуть не повывалились с полок. Нас подцепили к товарняку, ещё удар – и мы поехали. Морозец был ядрёный. Через густо заиндевевшие окна ничего видно не было. Собственно, там кроме леса ничего и не было. Приятно было лежать на полке на подстеленной шинели в тёплом вагоне. Проснулся я от того, что кто-то теребилменя за руку, требуя, чтобы я проснулся. Это был один из наших офицеров.

- Лейтенант, проснись! Пограничная проверка документов, – сказал он и отворил дверь купе. В коридоре слышались голоса, доносился скрип открываемых дверей купе. Через несколько минут к нам вошли три пограничника. Один из них держал на поводке собаку.

- Фамилия, имя, отчество? – спросил пограничник.

Я подал удостоверение личности, командировочное удостоверение и внятно произнёс, что в удостоверении всё есть. Тогда пограничник направил на меня свой аккомуляторный фонарь и недвусмысленно произнёс:

- Вам охота пару суток посидеть у нас?

Я ответил по существу на все поставленные ранее вопросы и на дополнительные: откуда я и номер войсковой части. Пограничники, проверив у всех документы, удалились. Медленно пыхтя и свистя, прополз грузовой состав с лесом во встречном направлении. Мы поехали дальше.

- Не помню, чтобы этот поезд шёл с опережением расписания на два часа, – сказал капитан лейтенанту.


Они, наверное, здесь уже не впервые, знали разъезды и особенности этих мест. Мы уже спать не ложились. Ещё час посидели в темноте, покурили и к четырём утра прибыли на станцию Ёна. Погода была чудесной – морозной и безветренной. Под ногами пел снег. На станции стояли несколько домиков, которые затерялись в большом количестве громадных штабелей леса-кругляка. Больше, собственно, ничего интересного не было до той поры, пока мы услыхали звон бубенцов и топот копыт. Мимо нас промчались две классические тройки вороных, запряжённых в маленькие саночки. Через метров пятьдесят они лихо развернулись и остановились около нас. Полковник с подполковником сели в первый экипаж, остальные офицеры – во второй. Возница со знанием дела укрыл нас пологом из медвежей шкуры и тройка, сорвавшись с места, ринулась вслед за первым экипажем. Я очень люблю лошадей, любуюсь ими. Зрелище настоящих троек меня потрясло. Невольно вспомнил гоголевские слова «Эх, тройка,,птица тройка! Кто тебя выдумал?» Через несколько минут мы влетели на плац расположения войсковой части. К первому экипажу подбежал подполковник и отдал рапорт. Очевидно, это был командир части. После рапорта он предложил отдохнуть до утра, а затем начать рабочий день. Полковник с этим предложением не согласился и приказал вести его в любую казарму. Мы направились за ним. Дежурный по роте команды не подавал, до побудки ещё было около трёх часов, он отдал рапорт старшему по званию. В казарме человек двадцать солдат вели уборку. На нарах лежали новые простыни и наволочки, которые не успели сменить (поезд пришёл на два часа раньше).

- У вас в 4 часа по распорядку уборка и смена белья? – спросил Амфимов,  уничтожающе посмотрев на комбата. – Ведите в санчасть!

 В санчасти полный порядок. Тишина. Белоснежное бельё на койках так и просило пациентов, но их здесь не было.

- Скажите, когда последние больные покинули стационар? – обратился полковник к офицеру медику. – Предъявите журнал регистрации больных!  Все замерли. Начальник медсанчасти начал искать журнал, позвал сержанта фельдшера. Фельдшер журнал не нашёл и послал кого-то за кем-то. Между тем полковник остановился посреди комнаты и внимательно посмотрел на печь. Он медленно подошёл к печи, и тогда мы заметили торчащие из нее не то наволочки, не то простыни. Амфимов открыл дверцу и двумя пальцами брезгливо вынул из печи ворох грязных рваных простыней и наволочек.

- Я не знаю, кто инициатор этой «Потёмкинской деревни», но командир части ответит за это. Теперь ведите на камбуз! – приказал он.

Он шёл впереди, и никому не нужно было его вести. Эту территорию он знал. Мы шли за ним третьим эшелоном. Впереди – Амфимов с начальником леспромхоза и комбатом, затем шли офицеры батальона, за ними – офицеры-гости. Вошли в столовую личного состава. Здесь уже заканчивали драить полы, на стены вешали ещё не высохшие кумачовые полотнища, на которых зубным порошком были написаны лозунги, призывающие к трудолюбию и верности партии и правительству. Толстомордый старшина сверхсрочник отрапортовал полковнику у двери и далее пошёл рядом. Он отвечал полковнику на все вопросы. Казалось, что здесь всё пройдёт гладко, но...мудрая пословица гласит: «Где тонко, там и рвётся». Подошли к большой «амбразуре», т.е. к окну раздачи пищи. Отсюда, через это окно был виден варочный зал с котлами и прочим оборудованием. Ничто не предвещало начальничьего гнева. Старшина ответил, сколько народа стоит на довольствии, назвал нормативы закладки продуктов на одного питающегося и, наверное, ещё бы отвечал, но... если бы не это «Но»... В момент такого хорошего ответа на крышку ближайшего к окну котла выполз громадный чёрный таракан.

- А это что такое?! – спросил полковник.

- Это? Это таракан, – ответил старшина уныло, явно не ожидая такого сюрприза.

- Я сам вижу, что таракан. Это что, необходимый кухонный атрибут? Что вы предпринимаете, чтобы их здесь не было?!

- Мы, – старшина, видно, хотел сделать паузу и обдумать ответ, но, встретив гневный взгляд полковника, скороговоркой ответил: – мы их давим.

Полковник ещё раз сверкнул на него бешеным взглядом, посмотрел на нас, словно ожидая подсказки, что ему ещё сказать. Увидя, что нас душил смех  при всей трагичности ситуации, он махнул рукой, повернулся и вышел из столовой. Мы последовали за ним. Он вошёл в штаб. Когда мы все вошли, он немного подумал и обратился к подполковнику, начальнику леспромхоза, с которым приехал:

- Вывод по батальону будет сделан по моему возвращении в Ваенгу. Этого мудака старшины чтобы с сегоднешнего дня здесь не было. Сейчас нужно отдохнуть часа три. Позавтракаем – и за работу. Он оглядел всех стоящих и обратился ко мне:

- Лейтенант, Вы не захватили тёплой одежды?

- Никак нет, товарищ полковник, – ответил я, не объясняя почему.

- Подполковник, распорядитесь, чтобы лейтенанту выдали тёплую одежду, он едет с нами, – отдал приказание полковник, и мы разошлись на отдых.


Мы вышли из штаба и направились к отдельному домику. Это была гостиница для приезжих. Нас, троих младших офицеров, поместили в одну комнату с четырьмя койками. Здесь, видно, недавно был аврал. Все кровати были застланы новым бельём. В дверь постучали. Вошёл старшина и спросил,кого из офицеров нужно эпикировать в зимнюю одежду, он хотел узнать размеры обуви и одежды. Когда я дал все размеры, он взяв разрешение, удалился. Мы разделись, улеглись в чистые постели и, не разговаривая,  быстро постарались уснуть. Предстоял после сна очень тяжёлый рабочий день. Разбудил нас стук в дверь. Вошёл старшина и принёс мне тёплую одежду: полушубок, шапку-ушанку, ватные брюки, валенки, рукавицы-двупалки.

- В конце командировки, товарищ лейтенант, сдайте эти вещи в хозчасть.

Я сдал ему продаттестат, шинель, сапоги и ненужную одежду.

- Товарищ полковник приказал вам всем срочно явиться на завтрак. – Старшина ушёл.

Мы дружно поднялись, привели себя в порядок и пошли в столовую. Одежда на мне была новой и по размеру. Не в ладах я всегда был с валенками, но эти были хороши, и я легко в них передвигался. Завтрак был на славу. После завтрака без перекура мы подошли к штабу. Все были в валенках, и только полковник – в бурках. Он осмотрел нас и опять обратился ко мне:

- Лейтенант, Вы ходите на лыжах?

- Я одессит, товарищ полковник, – ответил я. Все дружно засмеялись.

- С Вами всё ясно. Вас завезут в роту. Там поселитесь и на лесоповальном участке будете отбирать свайный лес. Инструктаж и размеры Вам даст капитан. Какое должно быть качество, Вы знаете.

- Задача ясна, товарищ полковник,– сказал я. Начальник леспромхоза развернул карту, и они с полковником уточнили маршрут перехода. Как видно, они проверяли новую площадь лесных массивов для леспромхоза под разработку.

К штабу подошла грузовая автомашина ГАЗ повышенной проходимости. Мы сели в кузов, полковник – в кабину. Сразу за воротами расположения батальона начался лес. Рассвело. Снег белоснежным ковром лежал по обе стороны дороги. Через минут 20-30 машина круто повернула в сторону, и мы буквально поплыли по снегу, оставляя за собой глубокий след. Иногда машина во что-то упиралась, давая обратный ход, сворачивала, а затем продвигалась вперёд. Иногда полковник открывал боковое окно и переговаривался с начальником леспромхоза. В некоторых местах мы пересекали следы обитателей леса. Офицеры, сидящие в кузове, знавшие азарт охоты, только охали, вспоминая охотничьи походы. То и слышно было:

- Смотри, ещё недавно подлец волк пробегал, – крикнул один.

- Смотри, а вон след лисы, – показывал другой зигзагообразный след.

Белки, услыхав завывающий рокот мотора, с испугом цепляясь за ветки,  убегали прочь. Но вот машина остановилась. Офицеры начали разбирать лыжи. Подали лыжи полковнику. Снег был рыхлый и глубокий, поэтому лыжи по очереди надевали прямо на кузове, опустив задний борт, который был на уровне со снежным покровом, и сходили на снег. Все вдруг тронулись в дорогу, постепенно входя в лыжню лидера. Когда группа спустилась по склону вниз, она была похожа на маленькую чёрную змею, ползущую по белому снегу. Я сел в кабину машины, и мы поехали к наезженной дороге, чтобы по ней добраться к расположению лесоповальной роты. В этих местах лес был редкий и низкорослый. Несколько раз мы основательно застревали. Один раз пришлось пользоваться лебёдкой, закреплённой на переднем бампере. Наконец показалась дорога. Мы выпозли на неё, разрезав поперёк укатанную машинами «Студебеккерами»- лесовозами колею.

- За это нас не похвалят шофера-лесовозы, – сказал мне шофёр нашей машины,– но что мы можем сделать – не по своей воле мы здесь!

Скоро мы подъехали к громадному рубленому дому, где распологались канцелярия, столовая, красный уголок роты.

- А где же казармы? – спросил я шофёра

- А их здесь нет, – ответил шофёр, – вон видите ямы в снегу? Так это входы в землянки, где живут солдаты и офицеры.

Я сошёл с машины и направился в канцелярию роты. Встретил меня старший лейтенант, командир роты.

- Я знаю, о Вас мне звонили. Поселитесь с нашими офицерами. Они вернутся к 18-ти часам. Пока посидите в канцелярии. В канцелярии на столе лежали газеты «Правда», «Красная звезда», «На страже Заполярья». Все они были не первой свежести, но я их всё-таки немного просмотрел. Начало темнеть. Здесь полярной ночи не было, но север есть север. День резко увеличивался, но был ещё очень коротким. Скоро где-то в стороне от канцелярии заработал дизель, зажегся свет. Я вышел из помещения. У входа в каждую землянку горела лампочка. Несколько светильников были закркеплены на деревьях и освещали поляну у канцелярии. К 18 часам с делянок возвращались лесорубы. Сначала на территорию въехали штук 10 лошадок с трелёвочными саночками. За ними – солдаты и офицеры на лыжах. На поляне они отстёгивали лыжи и пропадали в дырах входов в землянки.


Вдруг я услыхал знакомый голос:

- Глазам не верю! Какими судьбами тебя сюда занесло?

 Я повернулся и увидел приближающегося ко мне выпускника нашей школы офицеров Белостоцкого из Кривого Рога. Я был удивлён не менее, чем он. Узнав, что я здесь в командировке, он затащил меня к себе в землянку, где были ещё три офицера нашего выпуска: Вольдемар Спульманис, Володя Халява, который к неудовольствию своего отца сменил фамилию на Тимошенко, взяв девичью фамилию матери, и Валентин Немиров из Костромы. Моё появление в их землянке вызвало возгласы типа «Вот это да!», «Никак не ждали!», «Вот это здорово!» и тп. Каждый счёл нужным хлопнуть меня по плечу. Так начался ритуал встречи. Ребята пошли рапортовать ротному, я остался в землянке. Заходя в неё, я сосчитал ступеньки. Значит,  при высоте ступеньки 25см заглубление землянки – один метр. Высота помещения у конькового бруса – 2,5м. Значит, землянка на поверхность земли выходит на 1,5 м.

Если накат и утепление 60-70 см, а снаружи землянок не видно, то глубина снежного покрова здесь более 2 м. Мне было непонятно, как при таком снежном покрове можно валить лес. Ожидая прихода товарищей, я осматривал землянку. Боковые стены были не выше полутора метров, у торцевой стены противоположной входной двери стояла металлическая печка, но её почти не топили, разве только для того, чтобы просушить одежду, как сказал мне мой товарищ. Полы были выполнены из полусгнивших досок, при ходьбе по ним из щелей выплёскивались маленькие фонтанчики. Несмотря на то, что наружная дверь была сделана из грубо обструганных досок, нижняя часть которых изрядно прогнила, в землянке было тепло. Да, наши бывшие тюремные помещения в Варламовой губе Ваенги, а теперь используемые под казармы стройбата, выглядели дворцами по сравнению со здешним жильём. Мне казалось, что эти землянки сохранились со времени войны, но так это или иначе – ребята не знали. Пока я разглядывал и подсчитывал, хозяева вернулись. Двое из них принесли матрац и постельное бельё для меня и бросили это на свободное место на нарах.

Мы сидели и, как говорят на флоте, «травили баланду», т.е. беседовали. Основные темы беседы были: кто что знает о друзьях, кто куда попал после выпуска, что пишут из дома. Дома, оказалось, у всех было не очень хорошо. Друзья, молодые строители, устроиться на работу прорабами не могли, а кто устроился на зарплату – жить не мог, очень она была низкой. Видно, наши законодатели рассчитали, что, как и в торговле, на стройке нужно воровать и этим пополнять свой дефицит в бюджете.

Принесли ужин. На незнакомом сооружении стояло пять котелков с супом, на крышке котелка – второе, хлеб, сахар и ещё какой-то свёрток. Чайник с чаем солдат держал в другой руке. В свёртке были четыре тихоокеанские сельди. Когда солдат ушёл, на столе появились две бутылки водки. Здесь сухой закон введен не был. Мы посидели чуть ли не до полуночи. Никто из офицеров на «отбой» не ходил. Бегать здесь солдатам некуда. В 22 часа потух свет, разговаривали в темноте. Первую ночь провёл тяжело. У раскалённой печи сушились полушубки и валенки, было душно. Заснул под утро. После подъёма на приведение себя в порядок отпускалось 15 минут. Завтрак, сбор на работу. Друзья вынесли мне пару лыж.

- Бери, дружище, здесь тебе зимы хватит, – смеясь, сказал Белостоцкий, – а то Мальцев сказал, что тебе не хватает зимы, чтобы научиться ходить на лыжах.

Я взял лыжи, быстро подогнал крепления, сделал пробежку по снегу. Когда прыжком изменил направление бега, убедился, что лыжи на ногах держатся нормально. Подъехали трелёвочные тележки и взяли направление к узкой тропинке, ведущей в лес.Солдаты, гремя лыжами, сразу двинулись за ними. Мы, офицеры, замыкали эту цепочку. Я предварительно спросил, как далеко нам идти. Мне сказали, что 10-11 километров. Настроение моё сразу испортилось. Кросс на 10 км я бегал, но, как правило, приходил последним. Дыхание было на грани удушья, здесь я следил за дыханием особо тщательно, зная, что последние километры будут особо тяжелыми. Меня удивил тот факт, что никто из солдат не уцепился за трелёвочные саночки. Улучив момент, на спуске я приблизился к упряжке, а когда начался подъём, лошади вверх побежали рысцой. Я палкой зацепился за сани, но было темно, и я не видел, что делается впереди на дороге. Мешали сани, возчик и, как ни странно, сама лошадь. Не прошло и минуты на буксире, как одна лыжа попала в глубокую колею лыжни, вторая лыжа шла в колее саней. В одно мгновение я уже валялся на снегу, и что самое худшее, я не сумел отцепить палку. Пришлось крикнуть возчику, чтобы отцепил палку, без которой я вообще двигаться не мог. Больше я уже не цеплялся за сани, а шёл правее или левее дороги. Как ни странно, но на делянку я пришёл со всеми и без одышки. Вывод из этого обстоятельства мной был сделан следующий: или расстояние до участка было меньшим, друзья меня напугали, или, а это скорее всего, здесь сухой воздух и в нём больше кислорода. Поэтому дышится легче, чем в Ваенге.


По приходе на место вырубки леса я сразу приступил к работе, выполнять которую должен был по инструкции. Взяв топорик, которым обрубают ветки на спиленных деревьях, пошёл по участку. Лес на этом участке был редкий, с большими кронами, с гнутыми стволами. Видно, этот участок специально оставлен для зимней валки. Здесь на возвышенности больший ветер и меньше снега – 50-70 сантиметров высоты. Деревья, из которых можно изготовлять сваи, попадались редко. Я делал на них зарубки и уходил дальше. Вот трелёвщики начали первые сваленные стволы подвозить на подготовленную поляну. К работе приступили бригады по очистке стволов от сучьев. Они же распиливали стволы на стандартные брёвна. Ветки относили в сторону и сжигали. Какая бесхозяйственность! Уничтожать хвою, готовый продукт, который так нужен народному хозяйству – это дикость. Хвоя – это витамины, это смолы, это сырьё для изготовления комбикорма для животных и, в конце концов, из толстых веток можно было бы изготовлять древесный уголь. Сколько миллионов рублей взлетают в воздух, загрязняя окружающую среду! Подошли первые лесовозы, «Студебеккеры» и «ЗИЛы» трёхосные с повышенной проходимостью. Все солдаты бросили топоры и приступили к погрузке леса на автомашины. Всё делалось вручную.

Я не мог понять, как можно находиться за много километров от базы не имея помещения или хотя бы какого-то навеса, чтобы предохранить себя от дождя, или для принятия пищи. Поговорил об этом с офицерами, спросил их,  существует ли здесь техника безопасности. На это получил ответ:

- Если солдаты будут обогреваться в помещениях, то кто будет выполнять план лесоповала?


Солдат при разговоре мне ответил, что они уже привыкли. Лошадка с колокольчиком под дугой, рысцой притащившая нам обед, своим звоном сообщила, что обед прибыл. Звон рельса, подвешенного к дереву, усилил сигнал, и на поляну начали сходиться солдаты. На санях в ящике стояли чистые армейские котелки. Пища была в термосах. Солдаты подходили к саням и кок в котелок наливал первое, а в крышке размещал второе. В крышку укладывалась ложка. Получив обед, солдат отходил и усаживался на пенёк или на бревно и ел. Поев первое и второе блюдо, солдат подходил к коку, и тот наливал ему в крышку чай. Чай во всех хозрасчётных стройбатах был одинаков – сладкая вода, закрашенная жжёным сахаром. Поев, солдаты сразу отправлялись на рабочие места. Офицеры ели так же, как солдаты. За несколько дней я обошёл весь участок и сделал зарубки на деревьях, хотя знал, что эта работа напрасна. Дело в том, что несколько дней я наблюдал за валкой деревьев с моими метками. Сердцевина всех стволов была поражена гнилью. Такой лес на сваи не годится. На пятый день я передал текст шифровки на имя Амфимова и продолжал исполнять порученную работу. До обеда я наблюдал за сваленными с меткой деревьями, а со второй половины дня валка прекращалась, и все занимались очисткой сучьев, распиловкой и сортировкой брёвен, а также отгрузкой их на машины. Я был не у дел. Через неделю друзья вменили мне в обязанность следить, чтобы к вечеру у нас была пара бутылок водки. Они показали мне дорогу к продовольственному магазину на станции Ёна. В этом магазине я должен был брать 2 литра водки в зависимости от погоды и доставлять в лес. Они брали на себя ответственность за отгрузку отобранного мной длинномера. Финансовая сторона дела решалась коллегиально – деньги в кружку. Лыжня была проложена знатоком лыжного дела, ни одна метель не могла её замести. Расстояние меня не пугало. Когда я первый раз пришёл на участок со всеми вместе, я приобрёл уверенность в себе, что это расстояние мне подвластно. В походах в Ёну и в лес меня смущало то, что я человек степи, леса я не знал и не знаю. В лесу я моментально теряю ориентировку. Скользить на лыжах при сухом морозе по хорошей лыжне одно удовольствие, но когда оказываешься на этой лыжне ночью, а ночъ здесь в эту пору начинается в 15 часов, то чувствуешь себя не очень уютно. Но, как говорится, «Любишь кататься – люби и саночки возить».


В одно из воскресений ребята уговорили меня пойти в гости в село Ёна к их знакомым учительницам. В селе были три учительницы, которые обучали детей саами. При школе был интернат, куда привозили родители-кочевники своих детей из соседних сёл. В деревню тоже была проложена лыжня, как на станцию и на лесоповальный участок. Уже начало темнеть, когда мы подошли к деревне. Саамская деревня архитектурно отличалась от среднерусских деревень. Дома здесь были поменьше, дворы не были ограждены. Во многих домах стояли остовы чумов, а в некоторых рядом с домом стоял чум. Я обратил внимание, что около каждого дома стояли пучки длинных шестов или толстых прутьев. На мой вопрос, что это такое, друзья мне сказали, что это заготовки для изготовления шестов управления оленями. Такой шест имеет название хорей, как в литературе размер стиха, т.е. с ударением через слог. Как мне стало известно впоследствии, при изготовлении хорея на толстую комлевую часть в торце хорея надевали рог крупного рогатого скота или бивень моржа, и тогда хорей служил не только для управления оленями, но и оружием для борьбы с волками, как рогатина.


Вот подошли мы к школе. Это был самый большой дом в деревне. Здесь же находился интернат, столовая, общежитие учителей. Хозяйки дома встретили нас на крыльце и пригласили в помещение. В комнате было чистенько, но никакого уюта. Видно было, что обитатели этих хором были к ним равнодушны. Девушки были обычные россиянки: среднего роста, не толстые, но и худыми нельзя было их назвать, на кругленьких головках у всех торчали аккуратно уложенные куприки. На личиках выделялись небольшие, немного раскосые глазки и немного большие, чем хотелось бы, скулы, уже в который раз напоминавшие, что в России когда-то побывали монголы. Ребята представили меня как товарища по офицерской школе, «который сослан на время на лесоповал». Девушки не без сожаления отметили, что не пришли несколько офицеров, им ранее знакомых. Меня как временного они всерьёз не приняли. На столе появился свежесваренный, вызывающий в горле першение, картофель, соленая капусточка. Мы поставили на стол водку и наши пайковые рыбные консервы. Завели старенький, повидавший всякое, патефон. Полились одна за другой мелодии в исполнении Шульженко, Руслановой, Рубана. После застолья, когда начали прокручивать танго, фокстроты, вальсы, раздался специфический щелчок, и патефон замолк, лопнула пружина. Мои друзья, знавшие эту машину, занялись ремонтом. Я разговорился с одной из хозяек дома. Оказалось, что все три хозяйки квартиры – северянки, из Вологды и из Архангельска. Окончили педагогическое училище. По распределению были направлены в Ёну. Кроме них в школе был ещё один работник из местных – это завхоз. Школа на хозяйстве имела одну лошадку, саночки и возок. Девушкам нужно было здесь отработать три года, остался один год, что будут делать дальше – не знают. Ни в Вологде, ни в Архангельске с их образованием не устроиться на работу в школе.

Починив патефон, мы ещё потанцевали немного, откланялись, встали на лыжи и ушли в расположение роты, или, как ее здесь назвали, «Шуми,  городок!», по названию кинокартины. Дни текли один за другим. Они были одинаковы, как орнаменты из-под трафарета. Осточертели лыжные броски. Понемногу одолевала грусть. Домой я написал, что еду в командировку и писать не буду, однако я был уверен, что минимум два письма из дома меня ждут.


И вот настал долгожданный день, когда командир роты сообщил мне, что меня отзывают из командировки и я должен явиться в часть для продолжения службы и исполнения своих прямых обязанностей. Утром я попращался с товарищами, с посёлком «Шуми, городок», встал на лыжи и по знакомой мне дороге пошёл на станцию Ёна. Оставив тёплую одежду и лыжи у старшины, который эту одежду мне выдал, я надел свою, пообедал в батальоне, забрал аттестат на продовольствие и отправился на станцию. Я был доволен, что у меня оказался попутчик до Мурманска, вольнонаёмный из леспромхоза, с которым я встречался здесь на работе. Он знал расписание движения поездов,  и у него уже был выработанный план поездки. Чтобы меньше ждать на вокзалах, он предложил мне с Пин-Озера поехать одну остановку в направлении Ленинграда, переночевать у его родственницы в Кандалакше, а затем ленинградским поездом отправиться в Мурманск. Я согласился. Поезда пришли по расписанию и в Ёну, и в Пин-Озеро. В течение часа с Пин-Озера мы добрались в Кандалакшу. Вечер был ветренный и морозный. Благо, что родственница жила близко от вокзала. Приняла нас очень хорошо. Ужин был отличный. Из поведения и разговоров моих хозяев я понял, что хозяйка не родственница попутчика, а нечто другое. Молодец старик! «Седина в бороду, а бес в ребро!»

Ужин закончился к полуночи. Хозяева оставили мне эту большую тёплую комнату с большой кроватью и белоснежным бельём, а сами удалились в другие апартаменты. Потушив свет, я подошёл к окну и закурил. За окном в степенном ритме жила индустриальная Кандалакша. Слышен был мерный стук колёс пробегающих составов, по улицам медленно передвигались автомашины, гремя цепями по ледяному покрытию мостовой. Вспышки голубого пламени электросварки чередовались со вспышками красного цвета металлургического предприятия.


Подъем, как всегда, был в 6 часов. В ванной комнате – холодная и горячая вода! Такого блаженства у меня не было никогда дома. Я привёл себя в порядок, застелил кровать и стал ждать хозяев, просматривая газеты. Ничего нового, на всех фронтах нашей восстановительной индустрии шла успешная работа, о чём свидетельствовала пресса. На страницах всех газет пестрили рапорта о новых достижениях и победах. Партия работала над повышением благосостояния трудящихся, а внешние и внутренние враги мешали достижению результатов. Народ благодарил партию за то, что она снизила цены на продукты питания и промтовары, и ждал от неё новых благодеяний. В комнату вошли хозяева. Завтрак был лёгким, но добротным. В 7:00 мы простились с хозяйкой и ушли на вокзал. Нам хватило времени выпить по кружечке пива. Подошёл поезд, и мы покинули гостеприимную Кандалакшу. В 21 час я прибыл домой, в общежитие посёлка Ваенга. Первая новость, которую я узнал, была о том, что Володя Красноусов из Ваенги уехал, т.к. был переведен в другую часть и в другой город. Это мне рассказали друзья, которые к зтому времени уже были навеселе. Утром я доложил майору, что возвратился из командировки и готов к выполнению своих прямых обязаностей.


Потекли обычные наши будни. Больших объектов не было. Ремонтировал причалы, пирсы. Единственный объект привлекал внимание – это резервуар для дистиллированной воды. Я даже представить себе не мог, что такое количество дистиллирата нужно для аккумуляторов подводных лодок. Это очень интересный объект, и на нём я проводил большую часть рабочего дня. После месячного пребывания в ссылке в лесу Ваенга казалась мне городом, хотя в действительности по размерам это был посёлок. Здесь уже бурлила жизнь города со своими положительными и отрицательными эмоциями. В первые же дни после командировки произошли события, которые меня потрясли и заставили надолго задуматься над проблемами жизни и смерти, задуматься о цене жизни.

Для ремонтов причалов и пирсов требовалось много леса. Все причальные сооружения от Мурманска до моря были выполнены из дерева. Лес доставляли нам лихтера, баржи с крановым оборудованием. От берега плотами была отгорожена лагуна, куда загонялся лихтер с лесом. Лес сбрасывали в воду. Часть моего взвода крючьями вытаскивала брёвна из воды и отгружала на лесовозы, вывозящие его на склады или на лесопилку. Несколько человек были одеты в специальные лёгкие водолазные костюмы и заходили в воду по грудь, чтобы достать то или иное бревно. Вытащенные на берег брёвна моментально покрывались льдом, и грузить их на машину было давольно опасно. Здесь моя работа заключалась в том, чтобы не допустить травм. На первой неделе работы ко мне подбежал солдат. По его лицу я понял, что произошло что-то не ординарное.

- Товарищ лейтенант, – ещё издали закричал он, – там в кустарнике мёртвый матрос!

Я приказал двум солдатам, стоящим рядом, следовать за мной и побежал за солдатом, сообщившим мне о находке. В метрах 100 от кораблей сидел мёртвый моряк. Руками он обхватил прижатые к груди колени, опустив голову на руки. Находился он здесь уже много времени. Лицо его было вспухшим, и кожа треснула во многих местах. Зрелище было ужасным. Я приказал солдатам тащить моряка к кораблям, а сам пошёл впереди. Вызванный мной дежурный офицер эсминца, который стоял первым бортом у причала, вышел ко мне, когда солдаты вытащили труп на дорогу, положили его на спину и, толкая ноги покойного, подходили к караблю. Дежурный офицер распорядился, и моряки корабля на медицинских носилках по сходням унесли покойного на корабль. Смерть – явление неизбежное. Смерть у здравомыслящего живого человека всегда вызывает стрессовое состояние. Если умирает молодой человек, да ещё по своей глупости, или сразу несколько человек одновременно, состояние стресса усиливается во много раз. В таком состоянии меня всегда охватывает какой-то страх за себя, не за свою жизнь, а за жизнь тебя окружающих подчинённых.

Есть у нашего народа примета, что беда, что в семью, что в село, одна не приходит, она всегда влечёт за собой какие-то неприятности. Этот день не был исключением. Я решил проверить все объекты, на которых работали мои подчинённые. К обеду намеченная работа была выполнена. Был прилив, и на обед пришлось идти через сопку. Погода была отменной: ядрёный мороз, полное безветрие. Туман стоял только над заливом. Я медленно по тропинке подымался на сопку и в который уже раз любовался ландшафтом, который расстелился внизу: боевые корабли, посёлок, ущелья между сопками, дорога. Но... о Бог мой! Что это такое?!  Из-за поворота дороги выезжают одна за другой автомашины с опущенными бортами. Палуба кузова на каждой машине была покрыта красным кумачом. На каждой машине стоял закрытый гроб, около которого стояли два моряка с карабинами. Процессия двигалась медленно по направлению к городскому кладбищу. Всего гробов было тринадцать. Замыкала траурную процессию колонна автобусов и легковых автомобилей. Я стоял в оцепенении, как под гипнозом, пока траурная процессия не скрылась за домами Нижней Ваенги.

В кают-компании я узнал, что 13 человек погибли на корабле в результате аварии трубопровода высокого давления, они были заживо сварены паром с температурой намного выше ста градусов. После отбоя шёл в общежитие с тяжёлой душой. Слава Богу, что день уже закончился. Всегда нужно надеяться, что последующий день будет лучше, чем предыдущий. Когда я пришёл в общежитие, шумная компания офицеров уже заканчивала вечернюю трапезу. Рюмка водки, селёдка и хлеб ждали на моей прикроватной тумбочке. Не ожидая приглашения друзей, я выпил водку, закусил, но дневной стресс не прошёл.


Ребята помалу стали укладываться спать, некоторые уходили по своим ночлежкам. Мне спать не хотелось. Писать письма с таким настроением было невозможно. Когда ребята уснули, я включил настольную лампу, вынул вновь полученные письма и стал их перечитывать более внимательно. Это были два письма от Софьи и одно от отца. С Софьей мы договорились, что будем продолжать наше знакомство при помощи почты. Нескольких месяцев хватило, чтобы мы полностью убедились, что переписка не напрасна. Теперь нужно было поставить точку над «i». Сделать это должен был я. После нескольких бессонных ночей решение было принято: я должен объясниться в любви, предложив руку и сердце. Но как?! Утром я заскочил на почтамт и заказал разговор с Одессой, вызвав Софью на переговорную станцию. В Ваенге была всего одна кабина для межгородних переговоров. Свободным оказалось только время 23 часа 30 минут. В назначенное время я пришёл на почту к злополучной кабине и с нетерпением ждал, когда меня вызовут. Одновременно мысленно готовил текст разговора в различных вариантах. В половине первого мне сонный голос служащего почты предложил подойти к телефону.

- Ваенга? – услыхал я в трубке, – будете говорить с Одессой.

- Да, да, Ваенга. Одесса, Одесса, алло! – закричал я.

- Ваенга, говорите с Одессой, – послышался спокойный голос в трубке.

- Одесса, Одесса, я вас не слышу, – вновь закричал я.

- Ваенга. Я Москва. Говорите, что передать Одесесе, – послышалось в трубке.

Затем я услышал в трубке моё имя, произнесённое два раза, и вновь Одесса пропала.

- Девушка, девушка в Москве, – закричал я голосом, который бы можно было услыхать в Одессе без телефона, – передайте абонентке в Одессе, что я её люблю, и у нас будет всё хорошо. Вы слышите, Москва?

- Вас слышу. Передаю. Будьте здоровы. Время вышло, – ответила Москва.

В трубке что-то щёлкнуло, и она замолчала.

Иногда я попадал в глупое положение, но такое со мной случилось впервые.


На следующий день я отослал домой два письма. Одно письмо отцу, в котором сообщил, что с Софьей у меня сложились хорошие отношения и я прошу благословения на бракосочетание. В письме Софье я признался ей в любви и просил её выйти за меня замуж. С мыслью о том, что написал я неплохо, приступил с новой силой к работе, забыв о конфузном телефонном признании. Ответа долго ждать не пришлось. Так же, как при отправке писем,  я сдал два письма дежурному по роте, так же дежурный вручил мне два ответных письма в один день по возвращении с работы в часть.

Письмо от Софьи если не убило меня, то повергло в жестокий шок. Оказывается, что за моей корреспонденцией в студенческом общежитии тщательно следили. Письма, а иногда посылки кое-кого из завистников стали очень беспокоить. Начали появляться шепотки, вымыслы, недоговорки, которые переросли в вполне оформившиеся сплетни, куда мастерски была вплетена часть правды, что придавало вид действительности. В результате до Софьи дошли слухи, что будто бы меня окрутили, уговаривали чуть ли не половина университета, а затем чуть ли не с угрозами заставили познакомиться с ней. Где бы она ни появлялась – разговоры смолкали. Эти ненормальные явления у нормального человека всегда вызывают отрицательные эмоции. А если учесть, что человек одинок и практически беззащитный, и в таком положении трудно определить, кто тебе друг, а кто враг, то нужно быть сильным, чтобы не впасть в уныние, которое до добра не доводит. Письмо отца было полной противоположностью Софьиному. Здесь был высокий оптимизм и горы наилучших пожеланий. Отец нас благословил.

Было уже далеко за полночь, и я решил, что ответ писать не буду, надо хорошо всё обдумать: «Утро вечера мудренее». На следующий день, вернее,  вечер письмо было написано. В это письмо я пытался вложить из моего небогатого познания русского языка безграничную теплоту моей любви, твёрдую уверенность в исполнении наших планов. Я сочувствую и полностью делю с ней всю горечь, которую ей приходится сейчас переносить. «...Если бы я мог хоть бы на час преодолеть эти шесть тысяч километров и побывать в Одессе, я б сумел доказать клеветникам и сплетникам их ничтожество. Но я на службе, и этим всё сказано. Однако мы обязаны преодолеть все создавшиеся невзгоды и своей совместной жизнью назло злопыхателям докажем им, что в оценке их бесчеловечности мы не ошиблись. Не обращай внимание на эти разговоры, потерпи. Клянусь тебе, что пройдёт совсем немного времени, и я сумею оградить тебя от этих нападок...»

В этот конверт я вложил письмо отца, где он нас благославил. Вместо четырёх человек, благословляющих молодых людей на брак, в живых остался только он. Свою миссию отца он выполнил. Конверт оказался давольно увесистым, но на данном этапе это всё, что я сумел сделать. Отцу я написал короткое письмо с благодарностью и просил через Люсю оказывать ей посильную помощь, если она в ней будет нуждаться. Теперь оставалось ждать ответа.


Я уже несколько раз подавал рапорта по инстанции с просьбой перевести меня на техническую работу, но, как я предполагал, они доходили только до «Милого», до командира полка подполковника Иванова, и там застревали в устном ответе, что нет возможности. К этому времени я уже понял, что передача комнаты в семейном общежитии, обещанной мне полковником Прохоровым, другому офицеру – дело рук Иванова. Командировка в Ёну, предоставление мне отпуска поздней осенью, командировка в Росту на ремонт причала – это всё с подачи «Милого». Я ему был удобен, обязателен в выполнении задач, при более высокопоставленном начальстве не компроментировал офицеров полка, в том числе и его самого.

Время катилось на повышенных оборотах. Зима перешла рубикон середины. Солнце, на миг появившееся 25 января, уже надолго не покидало небосвод. Дни и ночи стояли сухие и морозные, хотя сухими и морозными их можно называть условно. Во время мороза подымался такой туман, что не видно было вытянутой вперёд руки и протоптанной в снегу дорожки под ногами. На ровных участках пути ходить было возможно, хотя травм было очень много – ломали руки, ноги. На склонах сопок идти было опасно, а иногда и наклонная плоскость поверхности сопки покрывалась льдом, и устоять на ней было невозможно. Чтобы добраться до бурильщиков, мне приходилось сбрасывать валенки и надевать сапоги с подковками. С каждым шагом приходилось сбивать подковками лёд, делать углубления и так продвигаться вперёд. Солдаты на ночь оставляли страховочные верёвки,  закреплённые за валуны, и подымались при их помощи наверх. Эти верёвки, как страховочные лини в дальнейшем использовать не рекомендовалось.  

В процессе службы борьбу приходилось вести не только с природой, но и с начальством, которое призывало стойко переносить трудности службы, и само искусственно создавало эти трудности. Само же начальство в непогоду отсиживалось в тёплых штабных помещениях. Много сил приходилось затрачивать в работе по воспитанию личного состава. В стройбате он был неоднороден ни по национальности, ни по образованию, ни по моральным устоям. Некоторые солдаты из глубинок Вологодской и Архангельской областей не умели писать и читать. Большая часть солдат успела уже пройти лагеря и тюрьмы. Они были ожесточены, хитры и агрессивны. С этими нужно было вести работу индивидуалъно. Вся эта работа ложилась на взводного, получающего самое низкое денежное довольствие, самые худшие бытовые условия, самое низкое звание. А вот ответственности у взводного командира – хоть отбавляй. Старшие начальники всю свою работу перекладывают на взводного: замполит политработу и политподготовку, всё начальство батальона следит за выполнением взводным его уставных обязаностей и вдобавок навешивают на него ответственность за быт солдат во взводе. Техническое начальство требовало ответственности за технику безопасности, дисциплину и, конечно, за выполнение плана. Казалось бы, чего проще в такой обстановке написать рапорт и уйти в запас! Но не тут-то дело было. Военные училища лейтенантов посылают в строевые части, а офицерами стройбат пополнялся только из запаса и проштрафившимися офицерами. Первых было очень мало и на должность взводных они шли без охоты, а на вторых далёко не уедешь. Вот и лежит рапорт у начальника под сукном, а тем временем начинает действовать пресс политорганов, прекрасно освоивших  машину патриотизма, которая в Советском Союзе используется с раннего детства до гробовой доски ежегодно, ежедневно, ежечасно. Откладывалось в твоём сознании, что ты патриот своей Отчизны, что там, за кордоном, нет патриотов своей родины, а одни космополиты (и найдут же слова?!). Там все только тем и занимаются, чтобы усыпить твою бдительность, отнять у тебя Родину. В действительности кроме Родины всё моё богатство, которое я нажил за 24 года, начиная работать с 14 лет, укладывалось в мой солдатский фанерный чемодан и маленький офицерский чемодан с диагоналевым зелёным чехлом. Если у какого-то офицера возникали сомнения или несогласие с политорганами по поводу патриотизма и они начинали баловать, дебоширить, пьянствовать, не являться на работу, то начинал работу государственный пресс. Этот пресс был более страшный. В часть приезжали три старших офицера. Собирали офицеров гарнизона не ниже звания  прессуемого, задавали несколько вопросов для проформы. Не выходя из  помещения срывали погоны у военнослужащего, который после этой манипуляции оным переставал быть. Объявляли, на сколько лет бедняга вообще лишался прав, и отсюда отправляли его в тюрьму. Чтобы не было повадно другим офицерам, других в званиях равных или выше, чем у подсудимого, заставляли присутствовать на суде.

Так что рапорт писать можно, но после этого нужно быть очень осторожным. Любая промашка, неправильно принятое решение может привести к очень нежелаемым последствиям. Обычно начальники после подачи рапорта стараются поскорей избавиться от офицера, подавшего рапорт, и перевести его в такое место, где бы он задумался над тем, стоило ли подавать рапорт. У нас таких мест – хоть отбавляй. Проблем было много. Многие были нерешаемы, много решать приходилось ежедневно. Так день за днём катилась зима со своими капризами западного Заполярья. То морозы, то дожди, то туманное безветрие, когда мечтаешь о ветре, который бы разогнал туман. Дышать было невозможно. Солнце подымалось всё выше и выше, день становится большим, чем ночь. И несмотря на то, что природа находится во власти морозов, метелей, ураганных ветров, чувствуется, что вот-вот из-за сопок придёт весна, которая бурными потоками, в короткое время сбросит с себя лёдопанцирь и снег, из-под которого будет выглядывать свежая зелень травы. Она, как ребёнок после побудки, открыв глазёнки, улыбаясь,  протягивает ручонки родителям, выпрямляясь, тянет свои листочки к солнцу.


Весна в этом году пришла рано, как-то неожиданно. Несмотря на то, что с севера снежные заряды ещё врывались с моря на сушу и покрывали снегом землю, снег был кратковременный и сразу таял на земле, не оставляя луж и грязи.

Пришёл апрель. Наша офицерская братия бурно отметила мой день рождения. Валя Калягин, наш начальник штаба, приподнёс мне подарок и сообщил, что через неделю мне будет предоставлен очередной отпуск, что «Батя» (командир батальона) уже утвердил график отпусков. Теперь нужно молить бога, чтобы «Милый» не отменил решение командира. Пять дней пробежали, как один день. Ребята собрали немного денег, консервы, благославили меня, и я покинул Ваенгу.

На этот раз я решил немного сократить время, проведённое в пути, и лететь самолётом рейсом Мурманск-Москва. В Москве встретиться с братом, купить подарки и поездом доехать до Одессы. Об этом рейсе я согласовал вопрос с братом.

Приехав в Мурманск, я первым долгом пошёл на проспект Сталина, 25 в офицерскую гостиницу и оставил вещи, забронировав койку на одну ночь. Затем пошёл на площадь «пяти углов» в билетную кассу и взял билет на самолёт. В пять утра я должен был быть у кассы. Отсюда уходил автобус на аэродром Мурмаши. Выходя из помещения кассы, я встретил приятеля, выпускника нашей офицерской школы Николая Щербакова, нашего спортивного наставника. Походив по городу, зашли в ресторан при доме офицеров. Посидели до вечера. Николай предложил остаться на танцы, я согласился.

Танцзал дома офицеров был расположен в спортзале. Когда мы зашли в него,  там было очень много народа. Большого интереса там находиться не было. Я встал у стены, рядом с брусьями. Стулья вдоль стен были заняты. Мы с Николаем облокотились на перекладины брусьев и смотрели на танцующих. Две девушки, танцуя танго, приблизились к нам, и одна сказала другой, чтобы мы слышали:

- Наверное, эти два офицера мастера спорта, они и на танцах без брусьев обойтись не могут.

Коля предложил рассоединить эту пару. Я согласился, хоть и танцевать я почти не умел. Так мы влились в толпу толкающихся. Девушка, моя партнёрша, видя моё «искусство» в танцах, после того, что её туфелек несколько раз попал под мой сапожок сорок пятого размера, инициативу ведения танца у меня отобрала и повела сама. Танцевала она превосходно, да и сама по себе была довольно привлекательна. Спустя некоторое время я обнаружил, что потерял из вида Николая с партнёршей. Когда в зале стало невыносимо от духоты, я с партнёршей решил покинуть зал, тем более, что она сказала, что ей пора домой, так как она живёт на строительном посёлке за городом и её хозяйка квартиры очень строга. Я предложил её проводить, она не отказалась. Трудно сказать, какое расстояние мы прошли, но шли долго. Верочка чудным голоском пела песни. Она сказала, что родом из Белоруссии, деревни Комаринской. В деревне говорили, что когда-то через их края проезжал композитор Глинка и там услышал мелодию, которая впоследствии была использована и обработана им в произведении «Комаринская». Проводив девушку, я в половине второго пришёл в гостиницу. В пять утра я уже был у кассы аэрофлота, откуда автобусом доехал до аэродрома Мурмаши. Когда мы подошли к самолёту ЛИ-2, маленький бульдозер расчищал взлётную полосу. Подошли три лётчика, завели моторы. Один из лётчиков переставил алюминиевый трап и пригласил нас войти в салон. В салоне вдоль стенок были решетчатые скамейки, в хвостовой части салона стояли стопки ящиков, закреплённых специальными креплениями. Нам объяснили, что официально пассажирских авиарейсов Москва-Мурманск пока нет. Вопрос решается только грузопассажирскими рейсами, через Ленинград. Меня этот рейс устраивал. Я уселся на скамейку, не имеющую деления мест, но к борту были прикреплены ремни безопасности. Из кабины управления самолётом вышел лётчик и велел всем пристегнуться. Убедившись, что все пристегнулись, он зашёл в кабину, заревели моторы, самолёт задрожал и понёсся по взлётной полосе. В какой-то момент тряска прекратилась, и самолёт начал набирать высоту. Я летел впервые в жизни, поэтому не отрывался от иллюминатора. Внизу были какие-то кустарники. Спустя очень короткое время я понял, что мы летим над лесом, и то, что я видел, это были деревья. Но вот и они пропали, самолёт набрал высоту, и смотреть вниз уже было неинтересно, ландшафт почти не изменялся, и мы как будто повисли над землёй. Из пилотской кабины вышел один из лётчиков. В руках у него было домино. Он предложил сыграть партейку. С кормы принесли несколько ящиков. На один положили чемодан, получился стол. Два других ящика превратились в стулья. Началась игра. Из кабины вышел ещё один лётчик и стал наблюдать за играющими. Затем он также стал играть. Предел моему изумлению настал тогда, когда из кабины вышел ещё один пилот и тоже стал играть в домино. Их в самолёт садилось трое. Играли шумно и весело. Время от времени кто-то из них заходил в кабину, а затем выбегал и продолжал играть. Но вот они все трое поднялись.

- Подходим к Архангельску. Будет посадка. Пристегнитесь. Стоянка будет полчаса. Советую сходить в буфет. Здесь к пиву подаётся очень хорошая сёмга и копчёный угорь. Советую воспользоваться случаем, – сказал лётчик и зашёл в кабину.

Мы выполнили всё, что касалось посадки, заняли свои места, пристегнулись. Когда мы приблизились к земле, я подумал, что мы, как гидросамолёт, садимся на озеро. Когда шасси самолёта коснулись земли, из-под колёс поднялись столбы воды, окатившие крылья. Самолёт проехал к какой-то точке и остановился. Вышли лётчики, установили лесенку, и мы сошли на залитую водой мощёную площадку. Экипаж зашёл в служебное помещение деревянного домика, мы ринулись к буфету во второй домик.

Если бы не громкоговоритель, ревевший не только на площади аэродрома, но, казалось, что его было слышно и в городе, мы бы ещё долго угощались в буфете.

Когда мы взлетели, всё повторилось, но ненадолго. На этом участке полёта экипаж был на своём месте. Когда пролетели через Хибинские горы, а затем над водными просторами, самолёт очень трясло, мне казалось, что он, как птица, машет крыльями. Когда полетели над материком, опять полёт был нормальным.


В Ленинграде приземлились нормально. Лётчик предупредил нас, чтобы мы,  выйдя из самолёта, никуда не отлучались – нас пересадят в другой самолёт. Мы ждали не более десяти минут. Подъехал автобус, и нас подвезли к другому самолёту. Новенький самолёт сиял своей новизной и свежестью. На борту сияли буквы и цифры «ИЛ-16». Здесь же у самолёта у нас приняли багаж, и мы поднялись по трапу в салон. Нас на места провела стюардесса, миловидная девушка в форме. Меня усадила рядом с пожилым человеком, который читал газету и даже не удосужился на меня взглянуть. Усевшись в мягкое кресло и подготовив ремни безопасности, я начал осматривать самолёт. Мой сосед, дочитав статью, оторвал взгляд от газеты, осмотрел меня:

- Здравствуйте, лейтенант, – он представился и спросил, откуда и куда я еду.

- Я из Заполярья, служу на Северном Флоте, еду в Одессу, мой родной город.

-  Очень приятно, я тоже из Украины, из Харькова, работаю директором научно-исследовательского института. Три месяца был в командировке в Америке, куда ехал вместе с Никитой Сергеевичем Хрущёвым. Он уехал, а мы ещё оставались в Америке. Три месяца - это очень мало. Несмотря на то, что я профессор, я бы с удовольствием остался бы ещё на годик. Там есть чему научиться и что перенять. Я разговаривал с капиталистами. Это не те люди, которых мы видели в нашей прессе, пузатые с сигарой в зубах. Я разговаривал с фермерами. Они выращивали какую-то сельхозпродукцию одного-двух наименований, но на площади сто, двести гектаров земли выращивают столько, сколько наш колхоз на трёх тысячах гектаров! Фермер производит молоко. Он на своей земле не выращивает даже картофель для собственного употребления. Он нужные продукты покупает, в том числе и корма для скота. Корм для скота фермер покупает у производителя кормов в виде полнорационных кормов в гранулах. В этих кормах не только сено и кукуруза, здесь и хвоя, и солома. В эти корма входят многие антибиотики и стимуляторы. Некоторые химикаты добавляются по 2-3 грамма на тонну корма. Вся проблема технологии, как такое малое количество равномерно разместить в таком большом объёме. Перед моим посещением фермера, а затем предпринимателей, промышленников меня инструктировали в посольстве, в консульствах. Когда я прибыл на ферму, я спросил тракториста, где я могу видеть хозяина. Он мне ответил, чтобы я зашёл в дом и подождал в вестибюле. Через пять минут в вестибюль зашёл тракторист и сообщил мне, что он хозяин. Сама ферма очень похожа на наш хутор. Весь комплекс построен на купленной земле. Сюда подведена электроэнергия, вода, построен комплекс очистных сооружений. Хозяин продаёт не только молоко, но и навоз от животных, собирает мочу животных и продаёт её промышленнику, вырабатывающему аммиак. 

Сделав паузу в своём рассказе, профессор спросил меня, не надоел ли он мне своими откровениями. Получив отрицательный ответ, продолжил:

– При встрече с хозяином предприятия, вырабатывающего полнорационные корма, я спросил его, не может ли он продать технологию приготовления кормов. Этот разговор проходил в его кабинете за отдельным столом, в него был вмонтирован агрегат для выпечки оладий, которые успешно жарил хозяин, ведя деловой разговор.

- Вот чего не могу, так это продать технологию. Однако я к Вам испытываю большое уважение, я ещё никогда не разговаривал с большевиками, или Вашими коммунистами, но вижу, что Вы человек дела. Поэтому я Вам дам бесплатно технологию приготовления кормов, но не мою, а моего конкурента, она вам пригодится.

Чтобы не затягивать до бесконечности мои впечатления об Америке, скажу, что спустя нескольких дней я встретился с конкурентом, который дал мне технологию своего конкурента, то есть моего знакомого. Сейчас я везу документацию в Москву и надеюсь, что правительство примет правильную политику, и в сельском хозяйстве мы сумеем восстановить всё разрушенное и разграбленное долгим хозяйничаньем «учёного» Лысенко.

- Благодарю вас за столь откровенный рассказ! Ваши слова, как отборное зерно, попали в благодатную почву. Дело в том, что я призывался в армию из села. Мой отец был партией направлен от станка завода в деревню на поднятие сельского хозяйства. С годовалого возраста я жил в деревне и её хорошо знаю. Что касается жизни в армии, то скажу, что армию сейчас осаждает саранча типа Лысенко. Не говорю уже о стройбате, где я служу, но в строевых частях и на кораблях появляются люди в званиях старших офицеров, которым наплевать на служебные обязанности. Они все силы отдают не службе, а выслуживанию перед вышестоящим начальством ради получения очередной звезды на погоне, а ещё лучше – внеочередной. Офицерские семьи живут в нищите, терпя унижение от вышестоящих чиновников. В стройбатах эти явления во много раз усиливаются.

Так в разговорах пробежали два лётных часа. Когда я высказал своё восхищение новым самолётом, профессор мне сказал, что это один из худших самолётов, на котором он летал за эти месяцы в Америке. Когда в Москве мы прощались, он ещё раз извинился, что так много говорил: «... вы знаете, три месяца я не разговаривал с соотечественниками, а в посольстве нашем, мне кажется, всё, о чём я говорил, докладывалось высшему начальству...»

- А вы знаете, что если мы вели бы эти разговоры ранее, то могли бы отхватить по десять лет без права переписки? Но, слава Богу, мы это время, кажется, пережили.

Я почему-то поверил профессору, но всё, о чём он рассказывал – ни один пункт не был внедрён в сельском хозяйстве. О полнорационных кормах я услыхал и даже увидел образцы только через тридцать лет накануне развала Советского Союза.


Забрав свой багаж, в такси добрался до Николо-Песковского переулка, где встретился с братом. Побродив по Москве, накупив подарки домой, мы зашли в ресторан пообедали. Я рассказал брату о Софушке. Он всё знал, но сказал, что на свадьбу приехать не сможет. Мы попрощались и разошлись. Я в такси заехал на квартиру, где оставил вещи, и поехал на Киевский вокзал. Когда мы выехали к Арбату, проезжая мимо театра имени Вахтангова, обратили внимание на большое количество милиции и милицейских машин. Не знаю, то ли шофёр заволновался, то ли была старая автомашина, но у самого театра машина заглохла. К нам подбежало человек двадцать милиционеров и вытолкали машину на следующий квартал улицы. К счастью, удалось остановить свободное такси и добраться да вокзала к самому отходу поезда. Без происшествий добрался домой.


Вот и Одесса. Новый вокзал. Он, как и прежде, великолепен своей свободной архитектурой, трудовой и боевой символикой. Такой вокзал достоин народа, который здесь живёт и трудится, народа с доброй душой, великодушного с друзьями, жестокого с врагами, милосердного к побеждённым. Но не вокзал сейчас меня интересовал. Из окна вагона я наблюдал за перроном, медленно продвигающимся навстречу подходящему к вокзалу поезда. Я уже увидел отца, Лию, Люсю, сестрёнку, а чуть подальше в сторонке, как бы желая не мешать встрече сына со своей семьёй, стояла Софья. Тёплый полушалок, демнисезонное пальто и огромные очки скрывали человека с доброй душой, умного, трудолюбивого, с которым я решил связать свою жизнь.Поезд остановился несколько ближе к вокзалу от того места, где стояли встречающие. Я вышел из вагона. Несмотря на солнечную погоду, было прохладно. Северный ветер не давал одесситам забыть о зиме. Я направился к своим. Навстречу мне бежала Софья. Приблизившись к ней, я поставил чемоданы на землю, обнял её,е щё недавно чужую мне девушку, и крепко поцеловал её в губы. Восемь глаз моей встречающей родни, остановившись, сверлили нас любопытным взглядом, пока мы не подошли к ним. Поздоровавшись со всеми, я отдал один чемодан отцу, взяв под руку, теперь уж точно, мою невесту, и мы все направились домой в Красный переулок.

Обед был на славу. Никто не говорил о главном на данный момент, но нам желали счастья, и мы благодарили за пожелания. После обеда отец, Лия и сестрёнка отбыли в Овидиополь. Я проводил Софушку в общежитие.

Говорили о проведенном времени с тех пор, когда мы расстались. Разговор о будующем решили перенести на следующий день. В университете была напряжённая атмосфера, заканчивался учебный процесс курса, и начиналась работа над дипломным заданием. Возвращаясь домой, я как и полгода назад прошёлся по городу, теперь уже весеннему. Как будто не было тяжёлой изнурительной зимы, не было этих многокилометровых лыжных переходов по ночному лесу. Мой город опять принимал меня своей свежей листвой, своим ласковым ещё не установившимся теплом, своим воздухом и морем. Я шёл по своему городу, ещё не вполне залечившему раны лихолетий, но сохранившему свой лик, свои традиции, весёлый нрав. На этот приезд мой родной город подготовил для меня разовый, без права передач подарок, которого я ждал, желал и, кажется, дождался. Жизнь моя входила в новое русло. По новому кильватеру я должен буду построить отношения, которые мне ещё не известны, но совсем не простые. Придётся от чего-то отказываться, приобретать что-то новое. Всё это впереди, а пока я иду по своему городу – тёплому, уютному, где каждая улица, переулок, площадь навевают всё новые и новые воспоминания. А вот и Красный переулок, маленький дворик, дверь, ведущая из комнаты во двор – и больше ничего. Сколько счастливых дней и ночей проведено здесь! Пять лет тому назад мы с братом, вооружённые, ведром, тряпками, шваброй, метёлкой пришли сюда и из одной отдельной комнаты сделали уютное жильё. Сегодня я здесь гость, а в доме – новая хозяйка. Да, всё течёт, всё изменяется.

Разумеется, к двум часам следующего дня я был уже в общежитии. Когда я подал дежурному администратору удостоверение личности, она даже не обратила внимания, что полгода я не являлся, и приветливо улыбнулась мне. В комнате Софья была одна, девчата занимались в читальном зале библиотеки.

- Ну что, не передумал за ночь? – спросила она шутя.

- Много передумал, думать есть о чём. Но кроме раздумий нужно начинать что-то делать, – витиевато ответил я и продолжил: – Для начала возьми паспорт и пойдём в ЗАГС, чтобы знать, как нам действовать дальше. Кстати, я там ещё никогда не был. Это добавочная информация.

Софья быстро оделась, закрыла комнату, и мы пошли вниз. Общежитие было почти безлюдно, длинные коридоры были пусты. У меня промелькнула мысль: «Неужели при такой тихой благодати здесь могли обижать беззащитную девушку?» Когда вышли из общежития, Софья взяла меня под руку с правой стороны. Я остановился и обошёл её, взял её под руку с левой стороны.

- К сведению. Теперь твое место с левой стороны, так как в противном случае тебе придётся со мной вместе отдавать честь каждому военнослужащему.


Так шутя и разговаривая о чём попало, но не о главном, мы дошли до ЗАГСа. Служащая этого учреждения была очень занята, она составляла какой-то документ о чьей-то смерти. Она очень громко задавала клиенту вопросы и требовала какие-то справки с такой убедительностью, как будто она собиралась после получения недостающей справки воскресить покойного. Во всём громадном здании ЗАГСа не видно было ни одного работника. Всех клиентов принимали только в этой комнате..Во всех остальных помещениях шёл капитальный ремонт. Отпустив клиента, служащая ещё некоторое время складывала бумаги и укладывала папки на стеллаж. Окончив с этой работой,  она подняла на нас свои утомлённые глаза, в которых можно было прочесть не приглашение к решению вопроса, а скорее вроде «какого чёрта вы припёрлись? И без вас тошно». Но мы всё-таки подошли к столу и подали заявления согласно образцу, висевшему на стене. Смотря паспорт и удостоверение личности, она молча перелистывала страницы, как будто читала очень скучный роман. Убедившись, что ничего компрометируемого нас нет, она взяла какую-то книгу и начала писать. Окончив делать запись, служащая не глядя на нас положила около нас наши документы и скорее прошипела, чем сказала:

- Десятого мая.

- Уважаемая, – взмолился я, – 10 мая я буду отсюда за шесть тысяч киллометров, где не только ЗАГСа нет, там нет даже сельсовета!

- Ничего не могу сделать, – в одном ключе и на одной ноте прошипела служащая, не подымая на нас глаза.

- А где можно увидеть заведующего ЗАГСом? – не унимался я.

- Заведующей нет и сегодня не будет. В понедельник приём с десяти часов, – не испугавшись, ответила работница.

- Да, но мы теряем два дня, а их у меня не так уж много, – настаивал я.

- Ничего не могу сделать, – как автомат отпарировала работница. Несолоно хлебавши мы ушли. Это была наша первая совместная проблема, решение которой в этот день мы блестяще завалили. Побродив немного по бульвару, я предложил Софье на воскресенье поехать в Овидиополь. Она отказалась, мотивируя тем, что время нужно рационально использовать. Решили в понедельник утром встретиться. Чтобы не мешать ей работать, к отцу я уехал сам. С отцом обсуждали вопросы, касающиеся свадьбы. Я отдал деньги на закупку необходимого для свадьбы. Нас озаботила проблема, нежданно-негаданно возникшая в ЗАГСе, но я сказал отцу, что это решу сам.


В понедельник утром мы с Софьей опять были в ЗАГСе, теперь уже у заведующей. Она приняла нас доброжелательно. Я спокойно обяснил ей положение, в котором нахожусь. После некоторых манипуляций со списком и консультаций с подчинёнными заведующая объявила нам, что нас распишут 30 апреля. Этот срок нас устраивал: после свадьбы у меня оставались два дня. Испытательный срок сократился с месяца до двух недель.

Семья Дубовых Софья и Григорий. Свадебная фотография.


Эти две недели ушли на шитьё платья для невесты и на подготовку к свадьбе. О свадьбе можно говорить очень много. К ней готовилась вся моя родня. Львиную долю работ взял на себя отец. Свадьба состоялась в Одессе. Квартиру для проведения торжества любезно предоставила нам моя тётя. В основном поздравляла нас моя многочисленная родня. От невесты был только её двоюродный брат с женой. Мой брат поздравил нас скромной телеграммой, в которой пожелал нам здоровья и счастья и извинился, что не сумел приехать. Свадебного шума было много, стол был накрыт прекрасный, «вино текло рекой, сосед поил соседа». Две недели подготовки свадьбы измотали меня до основания, и весь этот пир уже был не в радость. Гуляли до утра. На следующий день отдыхать поехали в Овидиополь. Погода была отличная. Весь день провели на берегу Днестровского лимана, загорали. Опять было застолье, но уже семейное, моих сельских друзей почти не осталось в селе, а родственники отдыхали в городе. Оставшийся день моего отпуска я провёл с женой в Одессе. Весь день были вместе. Софья меня познакомила с руководительницей её дипломной работы, доцентом кафедры Завьяловой. Преподаватели нас поздравили и пожелали счастья и долгих лет совместной жизни. До позней ночи бродили по городу, желая наговориться вдоволь перед долгой разлукой. Утром опять наша семья собралась в Одессе в Красном переулке на прощальный обед. Теперь Софушка уже была полноправным членом семьи. Было принято решение, что она переедет жить из общежития в Красный переулок. В час дня мы все выехали на вокзал. Здесь нас ждала ещё одна многочисленная группа провожающих. Дело в том, что в Заполярье к мужу уезжала моя знакомая по техникуму Инна Кацель. Миша, выпускник нашего техникума, муж Инны, служил в Полярном, недалеко от Ваенги. Я обещал родителям Инны доставить в Мурманск их дочь и передать её в руки её мужу. Компания провожающих была огромной, как будто кого-то отправляли на Северный полюс, хотя это недалеко от истины. Было много напутствий, советов. Кто-то рассказывал какие-то страшные истории, которые были с их знакомыми, и предупреждали нас, как поступать в подобных ситуациях. Я стоял между двумя дамами. С одной стороны стояла моя жена (даже странно об этом говорить!), с другой стороны стояла сестрёнка, которая очень меня любила и, как я понял, ревновала меня к Софье. Инна стояла со своими родственниками. Наконец объявили посадку. Уже успевших наговориться провожающих как током ударило, все что-то вспомнили и начали громко, перебивая друг друга, говорить. Это длилось до пятиминутной готовности. Слава Богу! Очень не люблю последние минуты проводов, когда замолкает шум провожающих и наступает мёртвая тишина. Мы с Инной вошли в вагон. Все с нетерпением ждали отхода поезда, подбадривая друг друга неестественными улыбками. Вагон двинулся, как будто вспомнил о своём предназначении, и перрон медленно начал уходить с нарастающей скоростью в сторону города, не желая покидать этот благодатный край и этот город, прославивший себя во всём мире. Он, перрон, знал, что он частица этого города. Он был уверен, что его можно разбить, разобрать, украсить или изуродовать, но выслать из Одессы никто не в силах. Что касается нас, то это точно так, только наоборот. Мы должны были покинуть город и отправиться в места, где нет ни дома, ни улицы, а есть адрес Советский Союз и пять цифр войсковой почты.


У меня и у Инны кроме Аллы Васильевой было много друзей по совместной учёбе в техникуме, которых жизнь разбросала по всему Союзу. Мы говорили о них, об их судьбах. Я рассказал ей о судьбе Нюмы Вербухе, который, как и я, попал в Заполярье по призыву в армию рядовым. Он служил где-то около города Полярного, куда ехала Инна. Я слыхал от знакомых в Одессе, что после первого года службы его нервная системма не выдержала, и после долгих проверок в лечебных заведениях Ленинграда его демобилизовали. В Одессе о его судьбе никто ничего не знал.

Ленинград нас встретил прохладной сырой погодой, которую мы ощутили по выходе из тёплого вагона. Переехав на наш вокзал, мы сдали вещи в камеру хранения и пошли компостировать билеты на Мурманск. Билеты нам не прокомпостировали, не было свободных мест. Я обратился к военному коменданту вокзала. Он выдал мне справку, что я могу на сутки позже явиться на службу. Больше он не мог сделать ничего. В гостинице мест не оказалось. Инна сказала, что у неё в чемодане есть ленинградский адрес их друзей. Однако перевернув все вещи в чемодане и во всех корзинах, она поникшим голосом призналась, что адрес потеряла. Остаток дня и ночь провели на вокзале. Ужинали и звтракали запасами, взятыми из дома. В ресторан мы не шли по разным причинам: Инна по причине экономии денег, а я из-за того, что у меня остались деньги только на такси Мурманск-Ваенга. Промучившись ночь, днём мы сели в поезд, и через пятнадцать минут мощный элекровоз плавно отчалил из Ленинграда курсом на Мурманск.

Остаток дня и ночь я отсыпался на верхней полке с небольшим перерывом на обед. Спутники по купе тихо разговаривали, стараясь не мешать нам спать. Мы заметили, что их раздирало любопытство, какие у нас с Инной отношения. Муж и жена? Не похоже. Это не супружеские отношения. Просто знакомые? Не похоже. Забота друг о друге, да и питание из одной корзины. Отдохнув, я,  как старый полярник, рассказывал Инне о местах, которые мы проезжали. Наши спутники с удовольствием меня слушали, так как в Заполярье ехали впервые. И вот станция «Полярный круг».

- Итак, дорогие друзья, – сказал я торжественно, – разрешите поздравить Вас с пересечением условной линии, после пересечения оной Вы находитесь в Заполярье. Прошу любить и жаловать Советское Заполярье. С этого момента если вы пожелаете увидеть ночь, советую вам приготовить светонепропускаемую бумагу и иголкой проделать в ней маленькие дырочки. Эту бумагу наклеить на очки и в них ложиться спать. Эффект звёздной ночи гарантирую. Но не теряйтесь, часы любви здесь всем покорны от «0» до «12» и с «12» до «24» часов. Советую этим воспользоватъся. Настоящие звёзды с отблесками северного сияния я вам обещаю в середине августа. Теперь смотрите в широкие окна вагона. Мимо вас пробегают обширные массивы лесов, которые в эти весенние дни готовы воспылать новой жизнью, листвой, хвоей, цветами, плодами для создания новой жизни. Смотрите, друзья,  внимательно и запоминайте, хорошо запоминайте, т.к. через 10-11 часов вы всего этого не увидите. Но не пугайтесь, вместо этого вас встретит серый гранит сопок, зелёные мхи, водные просторы залива и местами мелкие кустарники.

Я говорил громко и с удовольствием увидел у открытых дверей купе людей, которые вслушивались в моё полушутливое разглагольствование. Почему-то моя шутка не вызывала улыбок у слушателей. Уж кому-кому, а мне, наверное, было хуже всех. На второй день после свадьбы я оставил молодую жену за шесть тысяч вёрст от моего проживания. Ни жилья, ни хозяйства нет и не предвидится. Всё это нужно начинать с нуля. Полгода пролетят молненосно, и к этому времени нужно что-то сделать. С чего начинать и как делать – у  меня не было ни малейшего представления. Так что теперь мне оставалось только шутить. Серьёзное ждало меня впереди.


Скоро справа по ходу поезда появилась гладь Кандалакшского залива Белого моря. Озёра появлялись то слева, то справа. Некоторые были ещё подо льдом, и сверху льда лежал ещё снег. Когда после Кандалакши появилась станпия Пин-Озеро, я рассказал своим спутникам одиссею моего пребывания в этих краях нынешней зимой. Когда проезжали Хибины, я рассказал о минералах, добываемых в этих горах, которые служат сырьём для выработки фосфоритных удобрений. Когда проехали станцию Кола, я поблагодарил слушателей за терпеливое внимание к моим рассказам и сказал, что через 10-15 минут мы будем в Мурманске. Сразу после моего сообщения об этом объявил радиоузел поезда. Наше путешествие подошло к финалу. Когда поезд подходил к остановке (перронов на остановке не было), я увидел Михаила, мужа Инны. Я с облегчением вздохнул: порученное мне дело я выполнил. Когда мы спустились со ступенек вагона, Миша обнял и поцеловал Инну. Наши спутники по купе, стоящие рядом с нами, многозначительно переглянулись. Они полностью были сбиты с толку. Миша уже имел комнату в Полярном и дал мне свой адрес. Так мы временно расстались. Я поспешил наверх к остановке такси, Миша с Инной не подымаясь наверх пошли в порт, откуда на теплоходе «Тулома» отправились в Полярное.

Друзья в Ваенге приняли меня радушно, по-своему. Я на стол выложил всё, что удалось довезти. Некоторые друзья подшучивали надо мной, дескать,  впервые гуляют на свадьбе при одном женихе, без невесты, но всё было сказано без злости, доброжелательно.


Утром я доложил командиру о своём возвращении из отпуска и о том, что готов приступить к исполнению служебных обязанностей. Ознакомившись с обстановкой, сделал развод взвода по объектам. В конторе строительного участка меня встретили те же прорабы, нормировщики и нормировщицы отдельных рот. Все охали, ахали, удивлялись, как я мог в такое время жениться, да ещё оставить жену на такое длительное время. Что касается нормировщиц, то они сразу потеряли ко мне интерес и чуть ли не перестали со мной разговаривать, хотя я ещё до знакомства с Софьей не давал им никакого повода к сближению.

Интересные объекты так и не появились. У шестого причала за моё отсутствие пришвартовались шесть эсминцев новой модификапии. Но это дела флотские, и к нам отношения не имели. Работой, как и прежде, я был не удовлетворён. Утром развод, вечером отчёт, целый день инспекторские проверки на объектах, как бы подчинённые не натворили какую нибудь пакость.

Это пустое дневное времяпрепровождение с каждым днём обрастало появляющимися новыми вопросами, на которые я не мог ответить. Я не знал,  с чего начинать, а время шло. Вопрос о переходе на техническую работу закрылся устным отказом командира полка, который сообщил мне командир батальона. Поиск работы для Софьи начал, но безуспешно: в школе вакансий историков не было. Оставалась надежда на вечернюю школу при доме офицеров, но полковника, начальника дома офицеров, я никак не мог застать. Третий вопрос о бюджете, конечно, решался, всё зависело от меня, но... Физически бросить пить я мог, я не алкоголик. Но как мне находиться в одной комнате с друзьями, которые пьют каждый вечер и, безусловно, будут мне предлагать, а это значит, что в какой-то день я должен кому-то предложить, т.е. ничего не изменить. Отказаться пить – это значило, что от тебя отвернутся все сослуживцы, а это страшно. Кроме них не с кем слова сказать. Мучил вопрос, почему командир полка меня преследует при том, что командир батальона моей работой доволен, почему на моих друзей по школе отослали уже аттестацию на присвоение очередного звания, а моя ещё под сукном у Иванова. Офицеры нашего батальона могли днём приходить в расположение и немного отдохнуть, а я если задержусь в батальоне утром или в обед, на следующее утро я уже у Иванова на ковре, где он мне доказывал, что не может мне присвоить очередное звание, так как тоже хочет жить. Апогей несправедливого отношения ко мне был продемонстрирован на заседании партийного бюро батальона, первым вопросом на котором был приём в партию. Принимать в партию должны были меня. Вёл бюро старший сержант сверхсрочник, бывший заместитель секретаря парторга. Члены бюро собрались в кабинете комбата, я сидел в комнате начальника штаба и ждал,  когда меня вызовут. Уже было 9 часов вечера, а бюро свою работу не начало. Через открытые двери я видел, что члены бюро о чём-то шепчутся. Командир батальона сидел, подложив кулак под подбородок, и своим видом говорил, что он своё мнение сказал и в остальном не участвует. Через полчаса пришёл Иванов, закрыв дверь в кабинет комбата и вызвал меня. Фарс приёма в партию был разыгран по нотам, но одна нотка сфальшивила, и оркестр замолк в растерянности. Дело в том, что новый секретарь партбюро был старшим сержантом, и когда решался вопрос о моём вступлении в КПСС, его не пригласили. Где, когда, кто решал этот вопрос – я не знаю, но был 1952 год, и закрыть вопрос с моим вступлением в партию взял на себя Иванов. На бюро были зачитаны мои анкетные данные, и кто-то из членов бюро предложил перейти сразу к вопросам и выступлениям по существу разбираемого вопроса повестки бюро, так как начали позже на полчаса заседание. Однако ведущий заседание бюро сержант не знал, что разыгрывался сценарий, воспротивился предложению и начал читать рекомендации, которые мне дали: один коммунист со стажем с 1924 года и два известных на флоте офицера-строителя, которые год меня знали по солдатской службе. Характеристики были положительные. Авторитет всех трёх рекомендующих был велик среди офицеров Строительного управления Северного флота. После нескольких чисто формальных вопросов (те, которые были заготовлены, не проходили после зачитки рекомендаций) первым взял слово замполит 1-й роты лейтенант Алексашов, подхалим и пьяница. Обозвав меня мелкобуржуазным элементом, он вспомнил, как я в разговоре с офицерами в общежитии при очередном застолье сказал, что с удовольствием бы я демобилизовался и поехал бы в село, откуда призывался. Там бы строил дома колхозникам и животноводческие помещения. После первого выступающего была пауза. Когда больше нельзя было держать паузу, выступил Иванов. Он вспомнил ещё более старую историю, факт моего прегрешения. В первый месяц после окончания офицерских курсов я стал и.о. командира роты. После праздничного построения, посвящённого 1 Мая, я должен был при торжественном марше батальона в линию ротных колонн провести свою роту около трибуны с начальством. При подходе к трибуне я должен был перейти на строевой шаг и взять под козырёк, т.е. отдать честь. При этом рота должна была взять равнение направо и также перейти на строевой. Но при подходе к трибуне я наступил на круглый камушек и споткнулся. Сбившись с ноги, я пытаясь взять ногу, проскочил мимо трибуны и не отдал честь. Моя рота прошла трибуну, также не поприветствовала начальство. Когда я подводил роту к казарме, меня уже ждал дежурный по батальону с приказом срочно  явиться в штаб. Майор Иванов тогда был командиром батальона. Я явился к нему и доложил по уставу. Гневу майора не было предела. Мне казалось, если б были шпцрутены, он бы меня забил до смерти. Объяснить ему было невозможно, как это получилось.

После выступления Иванова никто из членов бюро не хотел выступать. Подходил период аттестации, и никто от очередного звания отказаться не мог. Убедившись, что нет выступающих, слово взял парторг. Он был старшим сержантом, очередное звание ему никаких благ не давало, к тому же он теперь подчинялся политотделу и для Иванова был недосягаем.

- Мне кажется, что выступающие коммунисты в своих выступлениях взяли под сомнение рекомендации. Я знаю кандидата с начала его службы на флоте. Мы встречались на сборах в политотделе, где он представлял 148 батальон. Он был комсоргом роты и членом бюро батальона. Его отчёты и доклады всегда положительно оценивались политорганами, – начал своё выступление парторг. – Только сегодня я знакомился с характеристикой, данной ему в офицерской школе, где кандидат был комсоргом. Никто не заметил мелкобуржуазных взглядов и действий. В настоящее время кандидат кроме своей основной работы ведёт спортивную работу и руководит художественной самодеятельностью батальона.

Был объявлен перерыв в заседании. После перерыва, во время которого Иванов, комбат и парторг закрылись в кабинете начальника штаба, была зачитана заключающая часть решения бюро. Бюро решило продлить мне кандидатский стаж на 6 месяцев.

Я понял, что здесь я был персоной нежелательной, и на следующий день через ротного по инстанции подал рапорт на увольнение в запас. Мотивировка была одна: работаю не по специальности, а положенную службу в армии я уже отслужил. Через три дня мой рапорт с визой начальника отдела кадров стройуправления Северного флота вернулся ко мне. Виза была следующего содержания: «Ввиду того, что кадры Вашей специальности нужны флоту, демобилизовать Вас нет возможности. Вакантных мест в стройуправлении нет. Начальник отдела кадров полковник Блинов».


Да, воистину получилось: бьют и плакать не дают. А между тем жизнь продолжается, и нужно было ловить малейшие зацепки, чтобы использовать создавшуюся реальность и использовать её для построения будущего. Последующие события дали мне такой шанс. Возвратясь вечером с объектов, я зашёл к ротному, чтобы доложить о прошедшем дне. Приняв рапорт, ротный предложил мне задержаться. Вынув из шкафа какие-то бумаги, он предложил мне сесть за стол.

- Дело в том, – начал он говорить медленно и тихо, как бы рассчитывая силы на длинную беседу, – что начинается плановая демобилизация личного состава. В экипаж прибывает новое пополнение, призывники. Нам приказано создать учебное подразделение на базе нашей роты и подготовить прибывающих к работе, т.е.пройти курс молодого бойца.

 Я было уже открыл рот, чтобы задать вопрос, но майор его моментально закрыл.

- Лейтенант, я ещё не всё сказал. Вопросы задашь позже. Так вот, для того, чтобы улучшить быт части и с новым контингентом уже работать по-новому, комбат принял решение направить тебя и старшину Кравчину для подготовки новых казарм с последующим приёмом нового пополнения. Программа занятий – прежняя. Свой взвод передай младшему лейтенанту Зарину. Теперь вопросы. Я слушаю.

- Вопросов нет, – отрапортовал я, чему-то обрадовавшись. Утром после развода мы с Кравчиной отправились на место нового расположения батальона в будущем. В настоящее время там стояла одна кирпичная старая постройка, в которой размещалось какое-то подразделение, не имеющее отношение к стройуправлению, и наша казарма, которая была построена из стандартных щитов по типу тех помещений, которые я собирал под Гидротехническое строительное управление и под семейное общежитие.

Мы зашли внутрь казармы. Отделочники заканчивали покрасочные работы. Старшина проверил коптёрку и помещение старшины.

- Необходима стальная решетка на окно, и дверь нужно оббить листовым железом, – сказал он как бы для себя, но так, чтобы я слышал, и этим как бы подтвердил, что он старшина, знающий хорошо своё дело.Я в этом был убеждён давно. К сушилке у него тоже были претензии:

- При работе роты в нормальном режиме в такой сушилке одежду не просушишь.

Взводные помещения были здесь большей площадью, чем в старых казармах, и светлее. Последний показатель здесь был не в почёте. Летом солнечный свет не давал спать ни ночью, ни днём, зимой днём и ночью казармы освещались электричеством. Вода к казармам подведена не была. В туалетной комнате стояли умывальники из металлических толстых, разрезанных по диагонали труб с приваренными сосками. Воду нужно будет в умывальники заливать вручную. Мы вышли из казармы и направились к будущей столовой.

 - Да, не скоро мы будем питаться в этой столовой, – заметил Кравчина. – Опять будет подвозка еды в термосах, подвозка воды. Строительство архитекторы выбрали не лучшим образом.


Казармы располагались между двумя кладбищами. На гражданском кладбище захоронения были очень редки, судя по могилам. На военном кладбище захоронения были чаще, и нередко встречались братские могилы. Мы обратили внимание, что уже были забиты колышки, обозначающие места строительства новых казарм. Я мысленно набросал проект робаток, дорожек, плаца для построения. И здесь же у меня возникла идея набросать эскизный план благоустройства всей территории батальона. Я уже был научен опытом по благоустройству прежней территории батальона. Вечером, когда я пришёл в общежитие, первым долгом восстановил в памяти и нанёс на бумагу все существующие и будущие постройки с приблизительными размерами. Я хорошо знал размер казармы, так как уже строил такие. Далее я нанёс на план малые формы (как то площадки для построения, спортивные площадки, дорожки и прочее). Этот документ я через начальника штаба передал комбату и на следующий день получил одобряющий ответ. Видно, всё решилось без Иванова. Одновременно с планом и рапортом я дал расчёт материалов для изготовления нар и малых форм. Старшина по линии ОВС также подал заявку.

Через неделю начали прибывать новобранцы и с ними из сержантской школы – выпускники-сержанты на должности командиров отделений. По документам и по результатам личных бесед я формировал специализированные отделения плотников, каменщиков, отделочников. Проверкой их деловых качеств было изготовление нар, полок, стеллажей с последующей окраской. Также мы сразу по предложению старшины переделали сушилку. Кравчина был в эти дни неузнаваем. Видно, он тоже на старом месте томился однообразием жизни и работы. Я был счастлив, что у меня был такой старшина, и старался во всём ему помочь и всегда шёл ему навстречу. Он это чувствовал, и от этого дело только выигрывало. Наша казарма оживала. Появились дорожки, площадки, спортивные сооружения: брусья, турники. Я поселился в канцелярии. Это было удобно всем и делу. Через старшину получал письменные приказания из штаба при подвозке обедов, ужинов. В штаб являлся только по вызову и за деньгами. Несколько раз приходил начальник штаба Колягин. Присутствовал на занятиях. Всё шло нормально. Но самое главное знал я и ни с кем, кроме Кравчины, не делился. Работая на сооружениях спортивных площадок, я при их строительстве вкопал шесть столбов высотой 3,5 метра. Никто на это не обратил внимание. Затем ребята возчики с моего прежнего взвода подвезли горбыль, шлак, оконные и дверные блоки с финских домиков, которые остались не использованными после перепланировки проекта домиков. Для облицовки стен с внутренней стороны ребята привезли мне водостойкую фанеру из этого же источника. Сначала потихоньку, медленно, после отбоя я сам обшил столбики горбылём. Получился ящик размером 3,5x4,5 метров. После этого я попросил ребят новобранцев, чтобы они мне помогли. Через две недели домик был вчерне готов. Из гранитной шашки я сделал фундаменты под плиту и полугрубок. Плиту сложил сам, а выше плиты полугрубок помогли сделать ребята. В основном мне помогал один солдат, Ильин со средней Руси. Руки у него были золотые. Я ему был очень благодарен, но в конце работы у нас возник инцидент. Когда мы закончили кладку дымохода печи и разожгли печь, в комнате стало очень уютно, конечно, относительно, ещё не были настелены полы, ещё предстояло выполнить все отделочные работы. И вот в этот самый момент Ильин вынимает две бутылки водки и ставит на табурет:

- Ну, товарищ лейтенант, за окончание строительства!

Меня всего перекоробило. Так всё шло хорошо, а здесь в финале нате-ка выкусите! Если б я выпил с солдатом, да ещё за его деньги, я бы себе никогда этого не простил. Оставить водку солдату, чтобы он с моего ведома принёс её в казарму, также было неприемлемо. Я взял бутылки, завернул их в газету, вышел с Ильиным из домика и разбил бутылки об валун.

- Не думай, Ильин, что я лицемер. Я тебе очень благодарен за помощь, но водка здесь не должна быть. Это не нужно ни мне, ни тебе. А теперь в подтверждение нашей дружбы зайди в домик, я через пару минут приду. Пожалуйста, не уходи.

Ильин был обескуражен, но в домик зашёл. Я побежал в канцелярию, из своей тумбочки достал сахар, сливочное масло, печенье, консервы. Это был мой дополнительный офицерский паек. Взял чайник и две кружки. В домике мы закипятили чай, открыли консервы. Во время еды поговорили о доме, о родителях, о братьях и сёстрах. После окончания трапезы я завернул остаток моего пайка и отдал Ильину, чтобы он поел с ребятами. Он поблагодарил, сначала хотел было от продуктов отказаться, но всё же взял, уж слишком велик был соблазн. Дома семья жила впроголодь. Война только окончилась. Ушел он всё-таки обиженным, но в дальнейшем мы стали друзьями. Характер у него был сложный. Я, как мог, помогал ему.


Домик, покрашенный и вымытый внутри, стоял в полной готовности, но я в нём не жил. Ключи были у меня в кармане. Я уже встречался с директором школы. Вакансий историков в школе не было. Из Ленинграда по назначению приехали две учительницы, выпускницы пединститута. Встреча с начальником дома офицеров была более удачной. Он обещал для моей жены выделить два часа в неделю преподавания истории в вечерней школе. Это почти ничего, но всё-таки работа. Правда, мне пришлось обещать, что моя жена будет 24 августа в Мурманске на совещании историков. Этот вопрос также был решен. По последним письмам от Софушки я её ждал где-то 20 августа. 1952 год выдался неординарной осенью, 16 августа задули злые северо-восточные ветры, ударили морозы. Доставка из Мурманска хлеба затруднялась из-за частых метелей, которые не давали возможности переезжать перевалы в сопках. Резкое похолодание заставило перестраивать всю прежде налаженную работу. Приближалась пора выхода молодых стройбатовцев на работу. Дел было невпроворот. 17 авуста получил от жены телеграмму, что 18 августа приезжает в Мурманск ленинградским поездом. Такси в пургу не работали, через перевалы их не пускали. Выручил начальник ПФС.

- Не беспокойся, лейтенант. Завтра я еду за хлебом. Привезём твою красавицу не запылившуюся.

В этом я был уверен, что пыли в такую погоду не будет, а вот в погоде я такой уверености не имел.


Утром я попросил Кравчину истопить печь в домике и перенести туда мою кровать и тумбочку из канцелярии, а сам ушёл в часть, чтобы со снабженцами уехать в Мурманск встретить жену. Кравчина лукаво усмехнулся и обещал исполнить мою просьбу.

К 9 часам утра мы выехали в Мурманск. Начпрод решил пробиться через непогоду и хлеб в батальон доставить. Новенький ЗИС с тёплой кабиной и с цепной стандартной сеткой на колёсах с места рванул и понёс нас в мутный коктейль из тумана и густого снегопада. Противотуманные фары с трудом справлялись со своей работой, освещая только обочину и кусочек дороги впереди. Шофёр сказал, что свет нужен не едущим в машине, а встречной машине. К 13 часам мы съехали по «Тёщиному языку», т.е. по серпантину, в Мурманск. Поезд должен был прибыть к 14 часам. Я вышёл около вокзала, а начпрод поехал на хлебзавод. Как видно, очередь была на заводе большая. Прошло два часа, а машина к вокзалу не подходила. Поезд тоже опаздывал. Железнодорожники не успевали расчищатъ пути. Машина подошла в половине четвёртого. Диспетчер вокзала объявил, что поезд прибывает через 15 минут. Шофёр нервничал. Он опасался, что мы не сумеем пробиться в Ваенгу. Я всё понимал и метался между машиной и справочной вокзала. Но вот пробасил гудок электровоза, и я побежал вниз, куда прибывал поезд. Пока я спускался, поезд подошёл и остановился. Начали из вагонов выходить люди,  поёживаясь от холода и щурясь от бьющего в лицо, особенно в глаза жёсткого снега. И вот, наконец, показалась Софья. Её вид меня поразил. Она была одета в короткое демисезонное пальто, на ногах – лёгкие парусиновые белые тапочки с перепонкой на пуговице. Голова была покрыта шарфиком. В руке у неё был маленький чемоданчик, другой рукой она придерживала шарфик.

Ветер срывал шарф с головы, когда Софья пыталась вытереть очки, которые были полностью залеплены снегом и служили скорее ширмой от снега, чем прибором виденья. Я побежал к ней навстречу: не ровен час, она могла сойти с деревянного настила, и тогда была бы беда. Подбежав к ней, я выхватилу неё чемодан, и вместо того, чтобы поздороваться, начал с вопросов:

- Кто додумался советовать тебе ехать в Заполярье в такой одежде? Где твои тёплые вещи? Ведь папа и Лия опытные люди, как они могли тебя так отпустить?!

- Тёплые вещи идут малой скоростью в багаже, – невозмутимо ответила моя жена, новоиспечённая полярница . – И вообще мы не думали, что у вас такое творится.

- Я только могу тебе сказать, что к этой погоде не причастен, – пытался я пошутить, хотя ситуация не давала никакого повода к шуткам.

Хорошо, если мы прорвёмся через перевал. А если нет? Но это южное создание не думало, что здесь такое творится. Мы поднялись наверх. В помещении вокзала Софушка протерла очки, отдышалась, и мы снова вышли, чтобы подбежать к ожидающей нас машине. Начпрод, увидев нас, вышел из машины, и когда мы добежали, он открыл кабину и скомандотвал ей «Сюда!», а на меня посмотрел с укоризной, покачал головой и промолвил: «Ну и ну..!».

Я залез в кузов, где под большим караульным тулупом у тёплого ящика с горячим хлебом сидели два солдата. Они любезно предоставили мне место под тулупом. Я ударил ладонью о борт машины, и мы поехали. Благополучно форсировав «Тёщин язык», прошли посёлок Роста, и начали подъём на первый перевал у посёлка Чалмпушка. Колёса ЗИСа, одетые в цепи, уверенно двигали машину вперёд, ритмично отбивая такт о мёрзлую мощёную мостовую. На дороге работал дорожный батальон со снегоочистительной техникой. Бульдозера и прицепные грейдеры сбрасывали снег под откос с сопки. За бульдозерами ехали машины с песком, и солдаты разбрасывали песок на дорогу. Дорожники нас пропускали, а иногда приходилось делать остановки, пока не сбрасывались большие завалы. Последний перевал у губы Грязной мы также удачно преодолели, и скоро перед нами раскинулась наша Ваенга. Начпрод распорядился, чтобы шофёр ехал к новому месту будущего расположения батальона. Когда машина подошла к казарме, из неё вышел Кравчина и отдал ключи от моего домика. На вопрос, перенёс ли он кровать из канцелярии в домик, он ухмыльнулся и ответил, что всё в порядке. Машина ушла в батальон, а я повёл жену в первый дом, в котором мы начали свою совместную жизнь. Дорожка к домику была, видно, недавно расчищена. Пока подошли к домику, я успел Софушке сказать, что домик только недавно построен и что со следующего дня будем приобретать начинку квартиры. Я открыл дверь и пропустил вперёд хозяйку. В комнате было тепло, даже жарко, но темно. Я включил свет. Моему удивлению не было границ. Кравчина сделал всё возможное, что мог сделать старшина. Но он бы не был Кравчиной. если бы он не сделал невозможное. Посреди комнаты стоял стол, покрытый цветной скатёркой. У стены стояли две солдатские кровати и четыре матраца, две перьевые подушки с новыми наволочками, новые одеяла с прикреплёнными к ним простынями вместо пододеяльников. На столе стоял графин с водой и два стакана, на окнах были занавески. На кухонном импровизированном столике лежали буханка хлеба, консервы, печенье, масло. Ещё на нём были кусок мороженого мяса, кастрюля, чайник. На табурете стояло ведро с водой. Это у Кравчины называлось «Всё в порядке!»...


Так началась моя жизнь женатого человека. Когда все треволнения были позади, мы поужинали чем бог послал. Нужно было опуститься на землю и реально обо всём подумать. Багаж мог прибыть минимум через две недели. Эти две недели нужно было использовать для подготовки к занятиям в вечерней школе, а перед этим побывать в Мурманске на учительской конференции, как требовал полковник Кокарев, начальник дома офицеров. Но беда в том, что выйти из дома не в чем. Остановились на том, что утром идём в универмаг и покупаем зимнее пальто. В обеденное время я поеду в посёлок Роста и закажу там сапоги. Покупать валенки было нецелесообразно. Здесь морозные погоды сменяются оттепелью и дождями. Спать легли далеко за полночь. В 7 утра я, как всегда, был уже в роте, на подъёме и разводе. После завтрака провёл занятия по уставам и выпроводил всех на строевое занятие. Пришел домой, где был готов уже завтрак, мы позавтракали и пошли в универмаг. Выбор пальто был небольшой, но пальто мы всё же купили. Когда мы шли домой, я узнал, что зимнего пальто у жены не было и в багаже. После обеда я удачно съездил в посёлок Роста, где заказал хромовые сапоги. К 22 августа Софья была полностью эпикирована и могла функционировать в автономном режиме. Это стало ещё возможным потому, что в паспорте были поставлены соответствующие печати, которые разрешали въезжать и выезжать в гарнизон. А через два дня произошли события, которые полностью изменили планы дальнейшей работы Софьи.

Приехав на конференцию в Мурманск, Софья нашла полковника Кокарева, начальника дома офицеров. Он помнил о ней, но просил немного подождать, так как дело обрело неожиданный оборот. Увидев,что Софъя поникла и состояние её было близко к обморочному, он поспешил её успокоить:

- Вы только не волнуйтесь, всё складывается хорошо. А, собственно, пойдёмте!

Они вошли в небольшой зал, где собрались участники конференции. Кокореву при его высоком росте быстро удалось найти человека, которого он искал. Сделав Софье знак, чтобы она шла за ним, он подошёл к группе разговаривающих.

- Сан Саныч, можно тебя на минутку похитить? – спросил он тоном человека, которым мог обратиться к хорошо знакомому человеку. Из группы отделился мужчина в возврасте Кокарева в гражданском костюме, очках.

- О, полковник! Я давно тебя разыскиваю. Так в моём вопросе ты сумеешь мне помочь? Нашёл кого-то? – засыпал вопросами Александр Александрович.

- Да, думаю, сумею. Знакомтесь. – Он представил Софью директору школы нашего посёлка. Здесь же было написано заявление и наложена виза директора. Была сразу наложена ещё одна виза вышестоящей инстанции, и заявление было уложено в папку приказов. Домой Софья приехала сияющая, как двадцать копеек 1952 года со школьной нагрузкой около двух ставок. Она рассказала мне, что после приезда её на конференцию в Мурманск она очень легко нашла полковника. Он познакомил её с директором школы Ваенги. Две молодые учительницы, которые по направлению приехали в Ваенгу, из-за того, что не было в посёлке жилья, уехали в Ленинград. Так что сейчас в школе две вакантные ставки историков.


Софья для школы была находкой, хотя с какой стороны посмотреть. С одной стороны, диплом с отличием о чём-то говорил, с другой стороны, опыт её работы в школе был равен нулю, и не совсем просматривалась третья сторона, которая была очень связана со второй. Дело в том, что разница лет между преподавателем и учениками очень мала, и молодой преподаватель терялся и в прямом, и в переносном смысле среди учеников-акслератов, выросших уже в послевоенное время на харчах министерства обороны. Их вопросы к молодым преподавателям ставили преподователей в аховое состояние. Пока что о второй и третей стороне дела знал только директор школы. Ещё в Мурманске на конференции, когда Софья узнала, что будет работать в нормальной школе и всем своим видом не скрывала радость, Сан Саныч оглядел её с головы до ног. Его глаза говорили: «Ты ещё хлебнёшь горя, девочка!», но выбора у него не было, и ведущим историком школы стала Софья. Уже через неделю после начала занятий ведущий историк школы начал стонать. Каждый вечер я бегал в верхнюю Ваенгу, где была школа, встречать Софью, чтобы проводить её в нашу кладбищенскую обителъ. По дороге я узнавал о «прелестях» учительской жизни и работы. Нередко рассказы сопровождались всхлипыванием, а то и рыданием. Я старался, чем было возможно, помогать ей, но моя помощь заключалась в сочувствии. Этого, конечно, было очень мало. Дело дошло до того, что я предложил ей бросить работу или относиться к ней более спокойно. Но моя жена об этом и слушать не хотела. Моя работа к этому времени стала более стабильной. Новобранцы приняли присягу и получили работу на объектах, перешли на свой хлеб. Две бригады плотников и столяров начали работать здесь же, на территории будущего расположения батальона. Возводились новые две казармы и помещение штаба. Полковник Прохоров опять хотел возложить на меня техническое руководство, но я не забыл обиду, которую он мне нанёс, и деликатно отказался. Я выполнял строго то, что было в моих обязанностях, но техническое руководство осуществлял начальник участка, прямой подчинённый Прохорова, капитан Оленев, человек с гонором, высоким самомнением о себе и с очень малыми техническими знаниями. Организационные способности этого человека также не просматривались. Когда была собрана первая казарма, начали крыть крышу древесной стружкой по сплошному настилу. Стараясь показать начальству темп работы, Оленев приказал на фасадную сторону казармы стелить настил и одновременно укладывать кровельную щепу, что моя бригада отлично выполнила. Дело закончилось тем, что ночью сильный ветер со стороны не покрытой крыши сорвал стандартные крепления стропил. Крыша, описав вокруг фасадной стены окружность, рухнула на землю, ломая щиты фасадной стены. Оленева я больше не видел. Меня вызвали в штаб батальона и зачитали приказ подполковника Иванова, что в силу сложившихся обстоятельств на меня возлагаются обязанности технического руководства и ответственность за своевременную сдачу казарм в эксплуатацию. Время на строительство было указано очень короткое, и в этом я увидел руку моего «друга». Ни о добавочной оплате, ни о передаче взвода в приказе не говорилось. Я расписался в книге о получении приказа и здесь же написал рапорт, в котором просил меня перевести на техническую работу. При отсутствии возможности удовлетворить просьбу прошу меня демобилизовать.


Я приступил к работе мастера и исполнял обязанности командира взвода. Аварийную казарму пришлось разобрать, некоторые стеновые щиты починить, часть щитов пришлось довезти. Я составил акт с указанием недостающих деталей. Полковник Прохоров его здесь же на объекте подписал. Я благодарил судьбу, которая уберегла меня от добровольного согласия взять на себя ответственность при первом предложении. Я бы мог из-за отсутствия опыта допустить ту же ошибку. При престранном отношении ко мне командира полка одному только Богу известно, чем это для меня могло бы обернуться. Время шло, шла работа. Когда была накрыта крыша первой казармы, я предложил приступить к строительству второй казармы. Этим я полностью искоренил внутрисменные простои по метеорологическим причинам. В метель мы уходили на внутрение работы в первую казарму, при нормальной погоде работали на второй. Я почувствовал некоторую самостоятельность в принятии решений, к чему я стремился всё время. Иванов на стройке не появлялся. По всей вероятности, Прохоров предупредил его, чтобы он не проявлял по отношению ко мной активности. К новому году батальон полностью перешёл в новые казармы. Для штаба временно определили старую каменную постройку, отселив отряд, который ранее её занимал. Мои бригады плотников и столяров перешли на строительство дворца офицеров флота. Всё шло нормально.


С Софьей виделся иногда в обед, а постоянно только вечером. В школе положение её стабилизировалось. У нас появились друзья. Из офицеров ко мне заходили Зарин, Калягин. Постепенно всё чаще к нам вечерами приходили учителя, которые были старше нас летами. Иногда приходили учительницы с мужьями-офицерами флота, с детьми. Мы весело проводили вечера, у нас было всем хорошо. Приходили друзья, учителя, офицеры. Мы их принимали одинаково, а по праздникам устраивали застолья. Так прошли зимние месяцы. В конце января появилось солнышко 1953 года. На очень короткое время выбросив из-за горизонта прямолинейные лучи, оно на несколько минут показало розовый сегмент своего круга, похожего на лобик ребёнка, и вновь спряталось за горизонтом. В это время Заполярье омрачается усилением мороза, но с этим бороться можно.На работе мы жгли костры, дома топили пожарче печи. Замёрзшие водоразборные колонки сиротливо стояли без воды. Приходилось идти на хоздвор и брать воду из бочки, которая стояла в конюшне для водопоя. Вода пахла овсом, так как лошадям перед тем как поить не вытирали морды от овса. Но выбора у нас не было.

Однако жизнь быстротечна. Весна медленно, но верно выходила на свои рубежи. Я занимался своей повседневной работой, которая весь прошедший год не давала мне удолетворения. Опять я стал беззащитным от происков Иванова. На душе было очень неспокойно. Предчувствие меня не обмануло. На территории батальона появились геодезисты из военпроекта №27. Я узнал у них, что на месте моего домика, спортивных площадок, площадки для построения решили построить ещё две казармы.

Спустя полчаса в батальон пришёл командир полка. Он приказал немедленно мне убираться из домика. Его должны были снести в ближайшие часы. Я обратился к Иванову с вопросом, где мне жить.

- Не знаю, – ответил он, – я Вам это жильё не давал.

- Но я женился, и мне надо где-то жить, – пытался я объяснить командиру полка.

- Я не давал вам права жениться, – невозмутимо парировал он.

Тогда я решил немного схитрить, хотя никогда в жизни этого не делал, но он меня вынудил.

- Товарищ подполковник, – сказал я смиренно, – я военный и Ваш подчинённый. Я выйду из домика, подчиняясь вашему приказу, но в домике находится моя жена, не военная, заключившая договор по службе на 5 лет. .К тому я заявляю при свидетелях, что она беременна. Если с ней что-то случится, то об этом узнают не только в штабе флота, но и там, куда я сочту нужным сообщить. У меня для этого есть достаточно сил.

Я, конечно, блефовал, но, кажется, впервые Иванов мне не сумел ничего ответить. Он, как щука, выброшенная на прибрежный песок из сетей, открытым ртом вдохнул воздух, резко повернулся и пошёл по направлению к штабу батальона. Солдаты при мне по приказу Иванова завалили трубу печи, но дальнейшую работу вести не решались. Софья из домика не выходила. Подошёл дежурный по батальону и передал, что меня вызывает комбат. Иванова в штабе не было, но видно было, что он там был и дал указание Хабарову. Я доложил Хабарову, что явился.

- Что ты наговорил Иванову, что он влетел сюда, как ошпаренный? – спросил меня комбат, улыбаясь.

- Он имел основание, – прервал я майора: мне было не до шуток...

- Он велел, – продолжал майор, – передать тебе комнату в бывшей конторе стройучастка на шестом причале. Комнату, где сидел начальник участка – пояснил Хабаров, – возьми ребят, приведите комнату в порядок и перенесите вещи.

Я поблагодарил майора, посмотрел комнату, и к вечеру мы переехали жить на причал. Лучше или хуже нам стало жить на новой «квартире»? Конечно, хуже. Раньше мы жили у кладбища, теперь мы стали жить практически под ним. Кладбище находилось в ущелье между сопками, но выше нашего нового жилища, где накопилось немного грунта и торфа. Ниже по скату от кладбища долгое время велись взрывные работы при разработке гранита. На образовавшейся площадке была построена контора стройплощадки строительства шестого причала. Туалет у старого домика был выносной, здесь его не было вовсе, а самое главное его нельзя было построить, везде был оголённый гранит. Здесь у меня появились два соседа, два Валентина – это Калягин и Валя Иванов, командир взвода нашего батальона. Он был призван в армию после окончания речного техникума, строительного факультета. Перегородка между нашими комнатами была настолько тонка, что мы не напрягая голоса свободно разговаривали. Часто ночью,  разговаривая с женой, я одновременно должен был отвечать на вопросы соседей. Младшего лейтенанта Иванова я знал плохо, он служил в другой роте. Что касается Калягина, то я его знал отлично по совместной учёбе в офицерской школе. Он был противоположностью Иванова: хитёр, льстив, а впоследствии я узнал о его непорядочности. Для достижения цели он мог предать всех не задумываясь, хотя думать у него было почти что нечем, это выяснилось несколько позже, когда по его недальновидности погиб один солдат. И опять, чтобы окончить тему о жилище, то можно сказать словами А. С. Пушкина: «Чего б вы думали? Там не было воды.» Здесь, на берегу залива,  не было пресной воды. Приходилось с вёдрами идти к грозным кораблям и просить у вахтенных пару вёдер воды. По уставу вахтенный не имел права этого делать. Иногда воду давали, иногда выполняли устав. Приходилось идти на работу без утреннего чая. Внутрисемейная обстановка накалялась с каждым днём. Ссоры учащались. К нам уже никто не приходил, да и принимать было негде. Майские праздники встретили дома. Несмотря на то, что на маленькой электроплитке Софушка что-либо порядочное к празднику приготовить не могла, мы имели одно преимущество в сравнении с жилищными условиями многих наших друзей из нашей квартиры, которым, правда, мы воспользовались лишь один раз. Майский парад Северного флота мы наблюдали не с сопок, стоя в холоде на ветру, а из окна нашей квартиры.


Я уже говорил, что в праздничные дни на взводных возлагали добавочные нагрузки. Но слава Богу, праздники прошли, и жизнь опять вошла в с свою старую, нудную колею, когда сегодня я знаю, что я буду делать через три дня в 15 часов 10 минут. Дни и сутки были похожи друг на друга, как близнецы, как две капли воды. Но на этот раз я глубоко ошибся. Где-то 15 или 16 мая в окно моей комнаты в 5 утра постучал связной измоего взвода (эту должность будучи солдатом занимал я). Дежурный передал, что в 7:00 я должен быть в отделе кадров штаба флота. К подъёму в роту не идти. Это приказ комбата. Спать я уже не мог. Солнце, не заходя за горизонт, уже поднялось довольно высоко и нахально залило ярким светом всю нашу комнату. Я начал приводить в порядок сапоги, брюки, шинель, в общем, всё, что в обычные дни я не делал. Стройка меня принимала и в таком виде. В штаб флота нужно являться по всей форме согласно уставу. С приближением 7 часов утра пропорционально возрастало моё волнение. Чувствовал что-то не обычное. Волновалась и Софушка. У неё был свободнй от уроков день (у учителей это иногда бывает), и она заявила, что пойдёт со мной и у штаба подождёт меня. Я был против этого. Я убеждён, что хорошо, когда супруги советуются друг с другом по работе, когда оба знают нюансы этой работы. А если же работа известна только по названию, то советы одного или другого супруга неуместны, а иногда и вредны. На этот раз победу одержала супруга.

До штаба флота идти было недалеко, семь-десятъ минут. Дежурному у входа я доложил о цели моего прибытия, и меня повели к отделу кадров. Полковник, начальник отдела кадров, низкого роста, толстый, лысоватый мужчина с двойным подбородком, по-видимому, меня ждал. Я доложил ему по всей форме о цели моего прибытия. Он посмотрел на меня снизу доверху и обратно, как бы измеряя меня, затем открыл какую-то папку, заготовленную на столе, просмотрел бегло анкету, поискав что-то в папке, вынул из неё исписанный лист бумаги, ознакомился с текстом и только тогда произнёс:

- Так-с, – помолчав немного, выдерживая паузу и обдумывая с чего начинать,  продолжил: – Вы писали рапорт, что желаете перейти на техническую работу?

- Так точно , – по уставу ответил я.

- Вам приходилось уже что-нибудь построить? – спросил он.

- Никак нет. Дома я построил здание райкома партии без отделочных работ. В Росте будучи солдатом 148 батальона я работал десятником, – чистосердечно признался я. Болъше мне хвалиться нечем.

-Да-а-а, – протянул полковник, что-то обдумывая. Я понял, что он очень сожалеет, что со мной связался.

Вопрос, вставший предо мной – почему он меня сразу не отпустил, долго не давал мне покоя. Ответ на него я получил через 3 года.

- Мы предлагаем Вам, лейтенант, – продолжил полковник, – должность начальника экспедиционного строительного участка на Канином носу.

- Я ещё недостаточно проработал мастером, – растерянно произнёс я. – Прорабом ещё вообще не работал. Не уверен, что справлюсь с работой начальника участка.

- Я другого ответа от Вас и не ждал, – сказал полковник, – но Вам придётся встретиться с начальником политотдела стройуправления полковником Луганским. Знаете такого?

- Да, знаю. Встречался с ним по комсомольским делам.

- Вот и отлично, – сказал полковник. – Можете идти. Что делать дальше, Вам скажут.

Я вышёл из штаба совершенно растеряным. Жена ждала меня у входа.

- Ну, что? – спросила она.

- Мне надо идти в политотдел. Меня там ждут. Дорогой я тебе всё расскажу.

Мы поднимались в верхнюю часть посёлка, где находился политотдел.

- Что ты намерен делать? – спросила она.

- Не знаю, – ответил я, – обстоятельства покажут. Очень ответственная работа, которая мне неизвестна.

Дальше мы шли молча, думая каждый о своём.


Полковник Луганский встретил меня как давнего знакомого. Он был заместителем начальника политотдела, когда начальником был капитан 1 ранга Каганович. С Луганским я беседовал, когда стал кандидатом в члены партии, мы беседовали на семинарах. Это был мужчина высокого роста лет 45-50, худощав, слегка сутуловат, как часто бывают люди высокого роста. Они идут сутулясь, как бы боятся головой зацепить что-либо.

- Здравствуй, здравствуй, лейтенант , – приветствовал он меня, осматривая, как Тарас Бульба своих сыновей, – тебе офицерский мундир больше подходит, чем солдатское х/б. Молодец! Я знал, что у нас ты будешь расти. Мне звонил полковник Блинов. В чём там дело?

- Мне предлагают должность начальника участка, а я ещё в прорабах не ходил. Не хочу подводить людей, которые мне доверяют.

- Но ты же член партии, тебе ли бояться?

- Нет, я не член КПСС, я только кандидат. В члены КПСС меня не приняли.

 - Вот и отлично. Придёшь с экспедиции – возвратимся к этому вопросу и,  думаю, решим его положительно, – настаивал на моём согласии Луганский.

Я был в полной растеряности. Давать согласие – это равносильно самоубийству.

- Со мной ведут беседу уже более двух часов, а я не знаю, что я должен делать, что это за объект, – сказал я только для того, чтобы оттянуть время и взвесить все «за» и «против». Пока положительным было то обстоятельство, которое давало мне возможность уйти на техническую работу. Но, с другой стороны, идти на должность начальника участка – это чистой воды авантюризм, который может привести к непредсказуемым последствиям. Луганский, как мне казалось, уже потеряв надежду на моё согласие, при последних моих фразах оживился.

- За этим дело не станет, – и он подошёл к телефону: – Соедините меня с хозяйством Иванько!

Когда его соединили по телефону с нужным ему хозяйством, я увидел в этом человеке прежнего Луганского: уверенного, оживлённого, зажигательного.

- Мне нужен Иванько, – не представляясь, сказал он. – Что? Он в командировке? Кто его заменяет? Главный инженер Мильштейн? Давай его. Я Луганский. Направляю к Вам лейтенанта, кандидата на Канин. Поговорите с ним... Не знаю. Выход подтвердил Амфимов – и ни на день позже! Не пойдёт он – п щойдёте сами. Повторяю: ни на день позже! Вам всем подавай академиков... Учите, воспитывайте! Всё. – Он повесил трубку и обратился ко мне:

 -Ты знаешь, где находится хозяйство Иванько? Это два дома от комендатуры в сторону поворота дороги на Мурманск. Зайди к главному инженеру Мильштейну. Получишь исходную информацию – и за дело.

- Разрешите обратиться по личному вопросу, товарищ полковник, – обратился я к Луганскому, когда он протянул мне руку для прощания.

- Слушаю.

- Дело в том, что я женился несколько месяцев тому назад. Я и жена живём на шестом причале в бывшей прорабке. Молодой женщине одной жить на каменном карьере у причала небезопасно. Я очень Вас прошу помочь мне получить какое-нибудь жильё в посёлке, где бы она была в безопасности.

- Это очень тяжёлый вопрос, но я обещаю его решить в течении двух-трёх недель. Всё? – спросил он.

-Так точно, – ответил я.

Он подал мне руку, по-мужски стиснул её. Я отдал честь, развернулся по уставу и вышел.

У дверей политотдела ждала меня Софья.

- Я вижу по тебе, что ты дал согласие. – Она заплакала и ушла домой. Я направился в хозяйство Иванько.


Экспедиционное управление, или хозяйство Иванько, находилось в верхней части посёлка и занимало первый этаж двухэтажного домика. Пройдя тамбур и полутёмный коридор, я открыл первую дверь. В глаза ударил яркий сноп лучей весеннего солнпа, которое, казалось, специально было направлено в это окно. Жмурясь и прикрывая рукой глаза, я всё-таки увидел двух женщин,  сидевших по обе стороны окна лицом друг к другу. На вопрос: «Где я могу видеть майора Мильштейна?» одна женщина, которая была помоложе, поднялась и пригласила меня следовать за ней. Она показала мне дверь кабинета Мильштейна, а сама ушла. Постучав в дверь, получив разрешение, я зашёл в кабинет. Это была комната средних размеров 15-18 кв. метров. У стены стояли остеклённые шкафы с литературой и с папками технической документации. Висела большая мелкомасштабная карта Заполярья, перед которой стоял большой стол. За столом на фоне карты сидел майор, человек ниже среднего роста. На редковолосой голове ещё можно было видеть, что он был рыжим. Маленькие серенькие глазки с первого взгляда впились в меня, и он моментально начал меня вычислять, определяя, кто я есть. Я определил майора как делового человека, трудолюбивого, который вёл здесь всю техническую политику. Если этого человека одеть в гражданский костюм, то это бы был типаж местечкового еврея из любого произведения Шолом-Алейхема. После того, как я представился, он не говоря ни слова показал мне на стул, приглашая сесть. Я сел. Мне показалось, что этому человеку, видно,  тяжело разговаривать, т.к. прежде чем выговорить первое слово, он легонько простонал. Но может быть, мне это только показалось.

- Значит, Вас направили к нам в качестве начальника участка? – тихо спросил он.

- Да, – не по уставу ответил я.

- А что Вы уже построили в своей жизни? – с ехидцей спросил майор, поннимая, что по летам моим я ещё самостоятельно ничего не успел построить.

- Практически ничего. Одно одноэтажное здание райкома партии, и три месяца работал в Росте с лейтенантами Катуниным и Фузеиным. – Я ещё со штаба флота решил раскрыть свои карты и показать, что у меня нет ни одного туза, чем можно было крыть, но у меня было большое желание работать по специальности, которую полюбил со студенческой скамьи.

- Да, не много. Офицеров, с которыми вы работали, я знаю, грамотные строители, – медленно и тихо начал говорить Мильштейн, продолжая изучать меня своими маленькими глазками. Помолчав, что-то обдумывая, он продолжил: – Вам будет нелегко. Дело в том, что Ваш участок находится в большой изоляции от нас. Консультаций Вам брать будет не у кого. Я у Вас сумею быть один, максимум два раза за экспедицию. Кратко я Вас введу в курс дела сейчас, остальное решим на объекте. Вам предстоит за три дня рассчитаться в батальоне, получить аттестаты, собраться на шесть месяцев – и в путь. Насчёт жилья для Вашей жены. Полковник Луганский поручил замполиту нашего управления капитану 3 ранга Беляку обеспечить выполнение. Об этом можете не беспокоиться. А теперь за дело. Он вышел из кабинета. Я подошёл к висящей на стене карте. Канин Нос был одной из дальних точек строительства, но были и дальше. Зашёл главный инженер и женщина, которую я видел в первом кабинете.

- Мария Ивановна, – обратился он к женщине, – это начальник участка на Канином Носу. А это, – обратился он ко мне, – наш начальник ПТО, Мария Ивановна.

Я представился начальнику ПТО. Мы обменялись рукопожатием.

Главный попросил Марию Ивановну принести для ознакомления некоторые чертежи. Знакомиться со всеми чертежами нам не хватило бы недели. Пока подбирались нужные чертежи, главный сделал вводный обзор. .Я узнал, что мне предстоит построить радиомаяк. В комплекс строительства входило более десяти объектов. Треть объектов уже была в работе, часть ещё не начали. Готовым был только жилой фонд без вспомогательных объектов. Очень сложная работа, требующая особого внимания с первого дня работы – это приём с корабля и подготовка к монтажу трёх мачт высотой 72 метра каждая. Монтаж вести будут субподрядчики, но фундаменты под мачты и оттяжки должен буду выполнить я. Сложность этой работы заключается в том, что мачты должны были быть установлены с точностью до полутора сантиметров. Расстояние между мачтами более трёх с половиной километров. Весь объект длиной более семи километров. Все мачты связаны между собой кабелями. С техническими условиями я должен буду ознакомиться на месте самостоятельно.

- Ещё очень сложный участок работы, – продолжал майор вводную по объекту, – это разгрузочные работы, работы, которые не приходится за всю свою деятельность проводить даже очень опытным строителям. На Канином Носу нет причалов, поэтому корабли останавливаются за 5-7 миль от берега, и все материалы и конструкции на берег доставляются понтонами. Это очень тяжёлая и опасная работа, требующая особого внимания. Первую разгрузку проведём совместно. Начальник участка – лицо материально ответственное. Уходим на точку 20 мая.

Зашла Мария Ивановна, принесла чертежи. Главный развернул генплан. Я увидел то, о чём говорил мне майор. Он задал мне несколько вопросов по генплану. Я ответил. Он вынул из папки первый попашийся в руки чертёж и спросил, что здесь изображено. Я тоже ответил. Очень мне помогла работа на объектах в Росте.

- Кажется, всё, – сказал майор в заключение. У Вас есть три дня. Сегодня берёте расчёт в части. Завтра весь день с Марьей Степановной комплектуете чертежи, которые Вы должны будете взять с собой. Чертежи секретного характера находятся в секретной части гарнизона в посёлке Канин Нос в трёх километрах от объекта. На Вас будет оформлен документ. Последний день будет Ваш для сборов.

 

 

Выйдя из управления, я направился в штаб батальона. Когда я зашёл к комбату, он уже знал обо мне, наверное, больше, чем я знал о себе. Сдав старшине то, что за мной числилось по реестру старшины, я попрощался с Мохиновым, старшиной Кравчиной, взял аттестаты и пошёл домой.. Собственно, на этом можно было бы закончить главу, т.к. закончилась моя карьера строевого командира. Если рассматривать жизнь человека как школу жизни по принципу «век живи, век учись», то возникает вопрос: что дал мне этот отрезок времени? Ничего? Нет, это не так. Я встречался с людьми, работал с ними. К великому сожалению, очень много стоявших надо мной командиров не служили примером для подражания. Ради того, чтобы сорвать лишнюю звезду на погон, они готовы были растоптать всех, кто их окружал. Подчинённые офицеры, видя это, выполняли свой долг формально, обходя острые углы жизни, заменяя истину ложью, чистосердечность лестью, честное отношение к труду – показухой. Такое отношение к службе переносилось на солдат. С каждым днём они всё меньше доверяли своим командирам и решали свои вопросы путём неуставных отношений. К моему счастью, солдаты и младшие командиры во мне такого офицера не видели, и их дружбой я дорожил. В этом я чувствовал единственное удовлетворение. Теперь – всё. Нужно осваивать следующий этап жизненного пути. Он мне неведом, поэтому он особо привлекателен. С такими раздумьями я подошёл к шестому причалу, к карьеру, к своей ещё не обжитой, но уже чужой лачуге, где мне осталось жить ещё три дня, а дальше Бог его знает, что будет. Жена встретила меня нормально, без слёз, без упрёков, без обиды. Она умная женщина, и в этом я ещё раз убедился. За время, которое я провёл в различных начальственных кабинетах, она всё обдумала, вычислила. Зачем портить нервы себе и мне, когда всё уже решено! Новый период нашей жизни фактически уже начался.

 

Командиры взводов младшие лейтенанты Дубовой, Зарин.


Мы пообедали, отдохнули и вышли погулять по посёлку. Этого у нас ещё никогда не было, чтобы днём гулять. Вечером к нам на огонёк (хотя огонька никакого не было, светило солнце), зашли Юра Зарин, Валентины Калягин, Иванов и ещё несколько офицеров части. Мы посидели, угостились чем Бог послал, вспомнили о годах совместной службы, о работе. Мысленно я уже был на Канином Носу, о котором я так же ничего не знал, как нерадивый ученик в стихотворении С. Я. Маршака.

 





<< Назад | Прочтено: 531 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы