Темы
Владимир Песоцкий
Станция Шепетовка
На ужин в качестве гарнира была пшённая каша. Да, именно пшённая каша, полезные свойства которой давно всем известны. А для санатория это просто обычное, хорошо продуманное разнообразие в меню. Но неожиданно такое вполне рядовое явление легло в основу следующих волнующих событий, заставивших задуматься о судьбах людских, о том прошлом тяжёлом военном времени.
За столом обычно сидело четверо мужчин. В основном все достаточно взрослые, повидавшие жизнь и большей частью – по льготным путёвкам. У всех было разное время поступления и убытия, поэтому контингент за столом время от времени менялся, что по-своему освежало санаторное бытие.
К слову сказать, не исключался вариант и женского присутствия. Правда, это не очень одобрялось, поскольку значительно меняло тематику и откровение застольных мужских тем. Администрация старалась избегать таких ситуаций за исключением появления супружеских пар.
По неписаным правилам, вновь поступивший после того, как поздоровался и вежливо пожелал приятного аппетита, представлялся, садился за стол и сдержанно отвечал на расспросы, больше с любопытством рассматривая ассортимент блюд, предложенный санаторным меню. По очереди представлялись и все остальные, попутно не упуская возможности высказывать мнение о сегодняшнем завтраке. В какой-то степени это было привычным санаторным ритуалом и одновременно ненавязчивым приятным познавательным разнообразием.
А вот само представление сторон происходило всегда по-разному. Иногда весело, с шутками, иногда – сдержанно, строго по-военному.
На этот раз за столом сложилась по-своему приятная и весьма любопытная компания: подполковник пограничных войск в отставке из Одессы, киевлянин с большим педагогическим стажем по профсоюзной путёвке, железнодорожник со статусом «Дети войны» и к тому же «Ветеран труда», и я по социальной путёвке как участник боевых действий периода Карибского кризиса. Вот такой был наш санаторный квартет, хотя и кратковременный, но оставивший в памяти определённый след и воспоминания.
Железнодорожника звали Павел Николаевич. Когда он только впервые подходил к нашему столу, уже обратил на себя особое внимание. Небольшого роста, коренастый, на крупной голове – короткие, тёмные волосы с уже приличной сединой, тяжёлые, натруженные руки, спокойный, медлительный.
Пожелав «Смачного», представился как железнодорожный мастер из Хмельницкой области.
– Хмельницкая область большая, нельзя ли точнее? – с педагогическим намёком приветливо улыбнулся наш учитель.
– Станция Шепетовка, может, слышали такую?
– Ну, конечно! Именно через Шепетовку Остап Бендер собирался перейти границу и отправиться в Рио-де-Жанейро, да только там и разбилось его «блюдечко с голубой каёмочкой», – оживился наш одессит, он же подполковник пограничных войск, демонстрируя свой профессиональный уровень. – А всё потому, что до 1939 года Шепетовка была приграничным городом, – продолжил он с важным и многозначительным уточнением.
И действительно, поневоле вспомнилось: «Нет никакого Рио-де-Жанейро. И Америки нет. И Европы нет. Ничего нет. И вообще последний город на земле – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана» (И. Ильф и Е. Петров, «Золотой телёнок»).
– Опять же, нельзя не вспомнить автора известного романа «Как закалялась сталь» Николая Островского. Именно в Шепетовке проходили его детство и юность, – добавил наш учитель со стажем.
– Прежде всего это крупный железнодорожный узел, там пересекаются несколько важных железнодорожных линий, – добавил и я.
– На этот счёт я вам более точно скажу: в Шепетовке пересекаются пять линий: на Тернополь, Бердичев, Новгород-Волынский, Здолбунов, Староконстантинов. И вообще, теперь у нас две станции: Шепетовка и Шепетовка-Подольская, – с гордостью, с высоты своего трудового профессионального стажа и знания своего дела уточнил наш новый собеседник.
Больше он не вмешивался в наши рассуждения. Ел он не спеша, очень аккуратно, каждый кусочек хлеба держал так, чтобы не уронить ни одной крошки, всецело и добросовестно отдаваясь этому важному делу.
А за столом во время завтрака между понятной повседневной процедурой продолжалось обсуждение темы Шепетовки, при этом каждый демонстрировал свою позицию и знания:
– Это действительно любопытный город, достаточно сказать, что в своё время ему было предоставлено знаменитое «Магдебургское право», – блистал своими знаниями наш учитель. – А сама железная дорога строилась графами Потоцкими для экспорта сахара, – победоносно добавлял он же.
– В Первую Мировую по этой самой дороге шли на фронт эшелоны с солдатами, – подключился и наш подполковник.
– Кстати, среди этих солдат был и знаменитый поэт Сергей Есенин, – гордо подчеркнул учитель.
– Так вот, буквально с июля месяца 1941 года Шепетовка была оккупирована немцами, и только в феврале 1944 года её освободили силами 1-го Украинского фронта, – уже спокойно и с достоинством отметил наш бывший военный из Одессы.
В такой вот компании мы и собирались некоторое время на завтрак, обед и ужин. На полдник ходили уже отдельно, каждый сам по себе.
В тот упомянутый ужин с пшённой кашей в качестве гарнира разговор за столом шёл о предстоявшем вечере отдыха с танцами. Наш железнодорожник Павел Николаевич, как обычно, не торопился, но сегодня это было как-то по-особому.
На шутливые приставания типа:
– Павел Николаевич, ты что, на танцы не собираешься? – он просто, но с достоинством ответил:
– На ваши танцы я не ходок, вид не тот, да и ростом не вышел.
– А чего ж ты ростом-то не вышел?
– Да просто мало каши ел, – как-то доверительно заключил свой диагноз Павел Николаевич.
– Да ты, Павел, не слушай их! Какие там танцы – и смех, и грех на костылях, – вмешался учитель.
– А знаете, как мой приятель одессит окрестил это мероприятие, и я таки с ним согласен? – вставая из-за стола самым первым, добавил подполковник в отставке. – Он назвал это «предынфарктный кобелизм» – откровенно и в то же время многозначительно рассмеялся наш бывший военный, всё же посещавший эти самые танцы.
А в поведении Павла Николаевича что-то происходило. Он больше никого не слушал и не обращал ни на кого внимания. Он наклонился над тарелкой с пшённой кашей, но не ел, а просто молча смотрел на неё. Не вилкой, а чайной ложечкой он аккуратно подровнял её по краям, а потом так же аккуратно разделил её на три неравные части.
Подошла официантка и разлила по стаканам горячий кофе. Она с любопытством посмотрела на Павла Николаевича, а потом вопросительно посмотрела на меня. Я пожал плечами.
Павел Николаевич взял хлеб, обильно помазал его пастой из мягкого тюбика с надписью «Хрен», которого всегда было на столе в достатке, откусил немного этого хлеба с пастой и только потом приступил к своему ужину. Немного спустя он поднял голову, смахнул с лица скупую слезу:
– Ты смотри, крепкий какой, до слёз пробирает!
Соседи уже ушли, я тоже засобирался. На столе ещё оставался пакет с кефиром, но никто к нему даже не прикоснулся. Попрощавшись, я поспешил к себе.
В моём номере был доступен «вай-фай», потому я взял с собой ноутбук – в основном чтобы общаться со своими домашними по «скайпу».
В дверь постучались. Вошёл Павел Николаевич немного со смущённым, виноватым видом и с пакетом кефира в руках:
– Так что же вы все разбежались, а кефир как же? Что, прикажете его оставить? Так не положено. Мне одному много будет. Хорошо, что ты дома, остальных уже нет на месте.
– Ладно, Павел Николаевич, не переживай, разберёмся мы с этим кефиром. Присаживайся, посмотрим мировые новости!
– Так телевизор на этаже есть...
– То телевизор, а то ноутбук.
Какое-то время мы посидели с ним за ноутбуком, что явно понравилось Павлу Николаевичу. На обычно строгом его лице появилась успокоенность и даже доверительность.
Мы вскрыли пакет с кефиром, разлили по стаканам, шутя «чокнулись» стаканами. И в этой непринуждённой обстановке я решил всё-таки задать ему вопрос по поводу ужина с пшённой кашей, поскольку его поведение было действительно необычным.
Немного помолчав, сосредоточенно рассматривая свои натруженные руки, внимательно, оценивающе он посмотрел на меня и не спеша поведал мне свою историю, точнее, небольшой фрагмент своей жизни, связанный с сегодняшним ужином. И вот его рассказ.
*******
«Весной 1944-го, когда освободили Шепетовку, подростком мне удалось устроиться на работу в депо, и то только потому, что мой отец до войны работал в депо и был на хорошем счету, а я здесь иногда бывал с отцом, и меня все знали.
Станция была важным железнодорожным узлом, поэтому здесь была закрытая режимная, строго охраняемая зона. Работы было очень много. Всё кругом было разрушено, а на фронт непрерывно шли эшелоны с войсками и техникой. Всё это надо было обслуживать и обеспечивать бесперебойное движение и днём, и ночью.
Жили впроголодь, одевались тоже кое-как. Замасленной одежде никто не удивлялся, а может, даже наоборот – смотрели с уважением как на рабочего человека, который был у дела, приносил пользу фронту и что-то мог заработать.
С фронта шли поезда с военным грузом, шёл и санитарный поезд. Бывало, через станцию проходили так называемые «литерные». Им обеспечивали «зелёный путь» в любых условиях – как на фронт, так и с фронта.
Из-за различных повреждений, налётов график движения сбивался, и приходилось работать в экстремальных условиях круглые сутки, полуголодными. А дома тоже не спали, ждали с надеждой и тоже были голодными.
Все на станции знали примерное расписание санитарного поезда, ждали его и старались быть поближе, чтобы не пропустить, хотя этот поезд не всегда останавливался. А когда санитарный поезд всё же останавливался на станции, по возможности стремились к товарному вагону типа «теплушка», в котором размещалась полевая кухня. Дым от её трубы и запахи были слышны издалека. Возможность подойти к этому вагону не всегда получалась.
Раненых в дороге кормили, среди них было много тяжёлых, поэтому на кухне что-то да и оставалось. Тяжело было смотреть на этот поезд. В старых, душных, а то и холодных, обшарпанных зелёных вагонах с дымящимися трубами, не раз видавшими обстрелы и бомбёжки, среди крови, мольбы о помощи, стыда и злости и всё же с надеждой, что всё уже позади, нормально покушать не все могли, и не у всех получалось это чисто физически.
Иногда на перрон ненадолго из вагонов выходили люди в белых халатах, зачастую со следами крови, молча курили, дышали свежим воздухом и спешили обратно.
Вот и на этот раз санитарный поезд остановился на станции. Мне повезло: я оказался близко к «теплушке» с полевой кухней, поспешил, но был уже в очереди четвёртым. У всех были наготове свои котелки.
Дверь вагона с кухней была широко раздвинута, на краю вагонной площадки стояла большая кастрюля, в которой были остатки каши из общего котла полевой кухни, тщательно ко времени почищенного поваром.
Сам повар стоял наготове с небольшим черпаком. По всем общепринятым правилам, повар должен быть толстым, жирным и вальяжным. Этот повар был высоким, худощавым. Солдатская форма на нём была явно великовата. Погоны с сержантскими лычками на его узких плечах торчали, как подрезанные крылышки у перелётной птицы. Белобрысое лицо его под белым колпаком было строгим, но не осуждающим – он понимал положение дел как на фронте, так и в тылу.
– Слышь, паренёк, скажи, чтобы за тобой не занимали, сегодня каши осталось маловато, – предупредил меня повар.
Черпак быстро стучал по пустым котелкам, и в это время к вагону подбежал знакомый рабочий из депо. Запыхавшись, он тяжело дышал. Я предупредил его, как и было сказано поваром.
– Павлуша, я тебя прошу, пропусти меня, сам знаешь – у меня дома четверо душ голодных, – он говорил сбивчиво и умоляюще смотрел на меня влажными глазами.
А тут подошла и моя очередь. Я отступил в сторону. Рабочий спешно подбежал к краю раздвинутой двери вагона.
– А котелок-то твой где? – строго посмотрел на него повар.
– Да вот спешил я, извини, – растерянно забормотал рабочий. – А дома-то четверо, да мал мала меньше. Слушай, родной, а давай прямо в шапку! Ничего, всё будет нормально! – и он поспешно сдёрнул с потной головы и подставил свою замасленную шапку. Повар почистил всё, что осталось в кастрюле, и молча переложил остатки перловой каши в изрядно замасленную шапку рабочего.
– Павлуша, спасибо тебе, но мы это... потом, как-нибудь... – уходил наш довольный рабочий с непокрытой головой, бережно держа впереди себя шапку с тёплой перловой кашей.
Я стоял в стороне, наблюдал, слёзы сами по себе потекли по щекам. Повар молча отодвинул пустую кастрюлю вглубь вагона. Я повернулся уходить расстроенный и с пустым котелком в руке. Конечно, повар видел и слышал всё, как оно получилось.
– Слышь, паренёк, погодь сюда, – неожиданно окликнул меня повар.
Я неуверенно подошёл к краю вагона.
– Давай свой котелок!
Он шагнул с моим котелком в тёплую темноту своего вагона. Я застыл, с надеждой всматриваясь в глубь «теплушки». И вот, наконец, появился повар и со строгим выражением на веснущатом лице протянул мне котелок. Дрожащими руками я принял свой котелок. Котелок был заполнен желтовато-золотистой тёплой кашей.
– Это пшённая каша, осталось немного от диеты, – пояснил повар, видя мою растерянность и удивление.
То ли от радости, то ли от неожиданного счастья и растерянности по моим щекам опять потекли слёзы. Не веря своим глазам и опасаясь, чтобы это не пропало, я стянул с головы свой картуз и накрыл им котелок с пшённой кашей. Картуз этот был отцовский, потому немного мне великоватый, но зато закрывал уши от холода и ветра.
– Эт ты, однако... Ну таперча, небось, домой надо. Дома-то кто у тебя? – Повар сел на краю дверного проёма и начал деловито мастерить табачную самокрутку.
– Да мамка лежит и сестрёнка одна малая. А ещё у сестрёнки есть кукла Зина, она её по утрам кормит.
– И что с мамкой-то?
– Да когда получили похоронку на батю, она упала и, видно, зашиблась – теперь лежит, не встает.
Повар задумчиво помолчал, затянулся самокруткой.
– И чем же твоя сестрёнка кормит свою куклу? – неожиданно с потеплевшим лицом и улыбкой поинтересовался повар.
– Да так, просто с пустой ложки, она и кухню себе смастерила на табуретке.
– Погодь, – повар встал и снова шагнул внутрь «теплушки».
В это время раздался хрипловатый гудок паровоза, состав дёрнулся, вагоны, перестукиваясь между собой, медленно начинали свой повседневный натруженный путь. Я медленно шёл возле раздвинутых дверей «теплушки». В дверях появился повар, наклонился и протянул мне небольшой газетный свёрток:
– Возьми вот, пусть сестрёнка свою куклу покормит, – как-то уже строго сказал он напоследок и молча задымил своей самокруткой.
Я на ходу развернул газету: там была четвертушка чёрного хлеба с горбушкой с одной стороны. Я быстро сунул свёрток за пазуху и успел крикнуть:
– Спасибо!
Повар молча кивнул мне в ответ и стал закрывать подвижные двери своей кухни-«теплушки».
Поезд натужно пыхтел клубами пара, набирая скорость мимо полуразрушенной водонапорной башни и побитого депо.
Жаль, что поезд очень мало стоял на станции. А мне так захотелось ещё спросить повара, ведь он наверняка знает или слышал, что бывают ошибки с похоронками...»
*****
Свой рассказ Павел Николаевич заканчивал уже на улице, куда мы вышли немного подышать вечерней прохладой.
– Мать так и не поднялась. Сестра выросла, вышла замуж, и теперь у меня есть племянница Зина, а ещё и племянник Николай подрастает.
На выходе из корпуса нас предупредили долго не гулять – прохладно, и надо соблюдать режим. Был конец марта, весна вступала в свои права уверенно и независимо от нашего санаторного режима и даже независимо от нашего статуса.
Павел Николаевич на время затих, не спеша, твёрдой рабочей походкой шагая по ухоженной алее с уже распустившимся декоративным кустарником.
– Ты что загрустил, Павел Николаевич?
– Да вот, что-то мне домой захотелось, в свою Шепетовку.
Мне понравилось?
(Проголосовало: 1)Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>