Темы
Владимир Песоцкий
Отбомбимся
Он сидел без обеих ног на самодельной деревянной тележке на заводских подшипниках с простой приветливой улыбкой на всегда аккуратно бритом лице, не клянчил и не канючил.
Чистые галифе его были опрятно подвёрнуты, свежевыстиранная гимнастёрка без погон, всегда с чистым подворотничком, застёгнута на все пуговицы и подпоясана солдатским ремнём. На голове неизменно была фуражка с зелёным околышем, что говорило о принадлежности в недавнем прошлом к пограничным войскам.
Все проходящие мимо военные отдавали ему честь, бывшие военные и просто гражданские с картузом на голове тоже непременно козыряли, остальные просто приветливо кивали. В ответ на приветствия он отвечал строго по-военному, бодро и чётко вскидывая руку к козырьку, как на военном параде.
К нему не испытывали чувства жалости. Скорее всего, это было достойное уважение, продиктованное моралью и правом послевоенного времени. Видно, теперь опорой ему уже были не ноги, а вера в себя, в правоту своего создавшегося положения и в то, что он положил на алтарь своей судьбы.
Он появлялся на одном и том же месте, но не часто и не регулярно.
А когда мимо проходили военные лётного училища имени Леваневского (Николаевское военно-морское минно-торпедное авиационное училище лётчиков и штурманов им. С.А. Леваневского), он с улыбкой делал совсем не обязательное предложение:
– Ну что, авиация, отбомбимся рубчиком!
А если шёл офицер в морской форме, это звучало по-другому:
– Ну что, морячки, торпедируем рубчиком!
Ничего, кроме денег, он просил не подносить, и этому была достойная и уважительная причина, о которой я узнал несколько позже.
Понятное дело – не все это понимали и часто трактовали по-своему, тем более в такое трудное время.
Говорят, что за ним ухаживала родная дочь, медицинский работник. Она запрещала ему выходить на улицу за пределы двора. Но что-то его всё же заставляло выходить за указанные пределы. Трудно было представить себе, как он перемещается сам один по улицам на своём не очень надёжном самодельном транспорте.
И вот однажды мне довелось-таки увидеть его совсем в другой обстановке, которая, правда, и сложилась совершенно отдельно и независимо, хотя в те же самые времена, что поставило всё на места свои. Но всё по порядку.
В цеху у нас сформировалась любопытная бригада слесарей-ремонтников. Всего в бригаде было пять человек, и имя у всех было одинаковое – Александр. Бригадиром был Сан-Саныч, остальные – Петрович, Иваныч, Митрич и Ильич, так их и различали.
В бригаду я не входил, но был тесно связан с ними по работе. А работал я токарем, и мне, только что закончившему ученичество и получившему разряд, доверили вместе с моим наставником, опытным токарем, новый токарно-винторезный станок полуавтомат ДИП 200.
Станок установили несколько обособленно, и он выделялся своей необычной, но авторитетной новизной. Ремонтники постоянно приносили различные детали – изношенные, отработанные, всякого рода приспособления, и к этому разнообразию надо было быстро адаптироваться. Чертежи рисовали на ходу, а то и работали вовсе без чертежей. Пока я выполнял заказ, всем нравилось постоять рядом вместе со своими советами и понаблюдать за работой на новом станке.
Однажды Петрович, постояв возле станка, пока я заканчивал его небольшую деталь, внимательно проверил все размеры и, довольный, так и сказал:
– Молодец, вот нашёл своё место, так и держись, не пропадёшь!
Приятно, конечно, но надо честно сказать: к концу смены уставал, возможно, с непривычки.
Но главное – мне предстояло взять свою честно заработанную первую рабочую получку. Это звучало гордо и торжественно, такое бывает один раз в жизни.
В народе, в рабочей среде бытовала негласная и вроде бы даже полушутливая традиция – «обмыть первую получку». А я считал это святым долгом прежде всего перед старшими, которые пацанами трудились у станков в голод и холод, стоя на ящиках, потому что не все доставали даже до шпинделя.
Назавтра был выходной, а сегодня была получка. Странное это слово – «получка», хотя определяется оно совсем просто: получение денег за проделанную работу. А ведь оно реально намного более ёмкое, поскольку до этой самой получки надо многое в себе пересмотреть, перебороть, особенно когда говорят: «Вот будешь ходить в промасленной спецовке и получать деньги два раза в месяц: аванс и получку». Но мы начинали всё самостоятельно, сначала и с самого главного.
Получка оказалась нормально приличной, я гордо сам расписался в ведомости, сопровождаемый приветливой улыбкой кассирши, даже мелькнула мысль купить ей мороженое. Положил деньги в заранее приготовленный простой кошелёк и достойно спрятал его во внутренний карман пиджака. Кстати, внутренний карман моего пиджака застёгивался на пуговицу.
В конце смены я сам подошёл к Сан-Санычу и доложил о своём намерении следовать неписаной традиции. Сан-Саныч улыбнулся, но, пожалуй, и не удивился. Подумав, он предложил просто купить мороженое, лимонад – и на том спасибо.
Но нет, на такое я не был согласен. Это же даже неуважение к самому себе! Чем я хуже? И что потом – всю жизнь хранить обиду и укорять себя? Да и хотелось быть уже взрослым и, главное, – наравне с остальными.
После смены мы небольшой компанией – «бригада Сашей», я и мой наставник – направились в соответствующее общепринятое для таких случаев заведение. Конечно же, не в кафе и даже не в столовую.
Честно сказать, вот не помню, были ли тогда кафе, или ещё их не было. Столовых было много, но там официально распивать запрещалось.
Недалеко было другое заведение – то ли закусочная, то ли рюмочная, точно не помню. Помню, на входе заведения – широкое полукругом крыльцо в несколько ступенек. По дороге взяли водки и немного закуски. Всё это, конечно, спрятали по карманам, потому что не принято было заходить «со своим» в такие заведения.
Прямо на ступеньках порога этой самой рюмочной немного в стороне от входа сидели несколько человек. На них трудно было не обратить внимание: их было четверо и все – с инвалидностью.
К стене были приставлены костыли, один человек был в тельняшке и сверху бушлат, пустой правый рукав которого был заправлен в карман. Вместо ноги другого торчала самодельная деревянная култышка. «Хорошо тому живётся, у кого одна нога: и штанина не так рвётся, и не нужно сапога». Ещё один был без глаза с сильно обожжённым лицом.
Сидевшие на пороге бодро поздоровались:
– Приветствуем рабочий класс! С получки, небось? Правильно, пролетарии всех стран собирайтесь, не проходите мимо…
– Ну, а вы чего ж не заходите?
– Так и у нас будет получка. Вот сидим, ждём старшину, а потом, как и положено, – не хуже вас. Ничего, мы ещё покувыркаемся.
В это время к крыльцу подрулила видавшая виды «Полуторка». Впечатление было такое, что она выкатилась прямо из того, военного времени.
Все сидевшие встали и не спеша подвинулись к машине. Дверь открылась, в машине кроме водителя сидел тот самый пограничник. Вот теперь стало ясно, кто он, и понятно, как он передвигается без обеих ног.
Двое из подошедших сели на подножку автомобиля, остальные стояли, опираясь на крыло и невысокий борт машины. Здоровались за руку, негромко разговаривали как давно знакомые люди с общим прошлым и общим теперешним. Это был непроизвольно войной созданный союз, чтобы выжить и чтобы достойно жить дальше.
Старшина расстегнул нагрудный карман, достал аккуратно сложенные деньги и молча раздал их всем своим собратьям. Получается, просил он «отбомбиться» не столько для себя, сколько для всех своих подопечных.
Потом у него в руках появилась солдатская фляга и четвертина чёрного хлеба. Открутил пробку фляги, и она, глухо стукнувшись, повисла на цепочке. Скорее всего, во фляге был спирт.
– Вот и Фёдор покинул нашу заставу, помянем его по-нашему, как и ему было бы понятно. Давайте по глотку и без добавки, – как бы скомандовал старшина.
Все молча кивнули. Солдат, даже бывших, объединяет приказ.
Молча делали глоток, быстро занюхивали кто рукавом, кто хлебом, отламывали немного чёрного хлеба и передавали флягу и хлеб следующему. Держались уже более раскованно и даже шутили, если это можно было назвать шутками:
– Царствие тебе небесное, тихий был наш Фёдор.
– Так получается, чтобы в рай попасть, надо хотя бы умереть.
– Неудобно как-то эдак получается…
– Неудобно шинель в галифе заправлять.
– Ничего, мужики, там апостол Пётр стоит на часах, он наших знает!
Старшина глотнул последним. Немного раскраснелся.
– А знаете, еще до войны мне мать рассказывала про Оптинских старцев, как они молились. Не помню точно, кто они такие, но молитву их я запомнил хорошо, наверное, потому, что и бабушка моя так же часто молилась: «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день!»
– А что нам может принести этот самый наступающий день, поближе к апостолу Петру для встречи справа на краул?
– Да не канючь ты, смотри веселее! Вон видишь – мужики уже заходят, – намекнул кто-то из повеселевших.
– А ты не раскатывай губу, может треснуть от зависти… – была в этом и обида, и готовность быть как все и со всеми.
А наша бригада, закончив перекур на воздухе, уже заходила в помещение рюмочной.
Не видел я, чем закончилась эта встреча со старшиной, но вскорости все четверо громко сидели за столом в углу рюмочной на своём излюбленном месте.
– Мало их осталось, совсем мало, раньше собирались больше и шумели громче, – обратил наше внимание Сан-Саныч.
Посвящение и «обмывание» проходило традиционно и заведомо понятно. Среди прочих тостов звучала твёрдая убеждённость в том, что надо держаться «трубы» (имелась в виду заводская труба,) и вместе мы – сила.
Водку я пил наравне со всеми, хотя и в первый раз в своей жизни, не зная и понятия не имея, что надо иметь хотя бы примерное представление о норме алкоголя в организме, тем более молодом. Но одна особенность отвлекала и путала мне всё торжество.
Дело в том, что на стене, прямо напротив меня висел красочный цветной плакат-призыв, на котором были изображены симпатичные молодые люди, парни и девушки, с чертежами и какими-то линейками под мышкой, бодро и стремительно куда-то шагающие. Подпись на плакате призывала молодёжь к знаниям, к науке.
И кто же так остроумно придумал разместить этот плакат не где-нибудь, а именно там, где обильно распивается алкоголь! Я смотрел с завистью на этот плакат и уже мало реагировал на наше застолье.
Очевидно, под действием алкоголя мне казалось, что молодые люди на плакате уже уверенно зашагали и прямо сейчас выйдут из рюмочной за знаниями, согласно плакатному призыву.
Как я добирался домой, помню только отдельными эпизодами. Дома рухнул на кровать, не раздеваясь. Мне было плохо, меня ругали, но больше не за то, что что-то пропил, а за то, что надо знать норму и вообще от алкоголя надо держаться подальше.
Выходной день прошёл болезненно, к тому же этот плакат и этот призыв прочно засели в голове и ещё долго не покидали меня.
Работа шла своим чередом. Я записался на подготовительные курсы для поступления в институт. Это были вечерние курсы, которые надо было посещать после работы. Заснул на уроке один раз, потом – второй раз, понял, что так не получится и отказался от дальнейшей учёбы на этих самых вечерних подготовительных курса.
Вскорости я решился и подал заявление на увольнение. Собралась бригада, пришёл мастер. Увещевали, обещали хорошую характеристику, помощь и всяческую поддержку для поступления в институт на вечернее отделение, не без основания убеждая меня не терять достигнутое, а только его совершенствовать и двигаться вперёд по месту работы.
Не помогло – молодость, уверенность в себе и в том, что впереди ещё много времени и возможностей... Надо подготовить себя морально и, главное, материально и тогда уверенно двигаться к своей мечте.
Страница жизни была перевёрнута, и я окунулся с головой в неизвестное, но свободное плавание и, как сказал бы старшина пограничник, «отбомбился» на какое-то время.
Мне понравилось?
(Проголосовало: 0)Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>